1.3. Значения вторичного аспекта

До сих пор мы описывали значения первичного аспекта применительно, так сказать, к идеальной ситуации, у которой выделяется максимальное количество темпоральных фрагментов. Такой ситуацией является, как мы видели, предельный процесс: его предварительная фаза выражается проспективом, срединная – прогрессивом, достижение финала – комплетивом, а результирующее состояние – результативом (или перфектом).

Однако если аспект является грамматической категорией глагола, то мы вправе ожидать, что аспектуальные граммемы будут присоединяться не только к подклассу предельных процессов, но и ко всем остальным акциональным типам ситуаций. Нетрудно видеть, что инвентарь граммем первичного аспекта в этом случае оказывается, грубо говоря, слишком богатым: большинство значений, входящих в него, не применимы к другим типам ситуаций непосредственно. Тем не менее, эти граммемы, как правило, могут сочетаться с обозначением иных ситуаций. Это достигается за счет различных преобразований семантики исходного глагола, в первую очередь – за счет его перехода в другой акциональный класс (или, может быть, точнее будет сказать – за счет приобретения какой-то части свойств другого акционального класса). Тем самым, у аспектуальных граммем появляется важная вторичная функция, связанная с оформлением перехода глагольных лексем из одного аспектуального класса в другой. Это и есть семантическая специфика вторичного аспекта. Следует иметь в виду, конечно, что между значениями первичного и вторичного аспекта не всегда можно провести жесткую границу, что еще раз подтверждает ту крайне тесную связь лексического и грамматического значения в случае аспектуальных категорий, о которой уже неоднократно шла речь выше.

Какие аспектуальные значения в принципе доступны другим акциональным классам? Наиболее просто в отношении темпоральной структуры устроены мгновенные события: у них, с точки зрения языка, нет длительности, и в окно наблюдения может попасть только событие целиком. Такая ситуация описывается пунктивным показателем, т.е. (грамматическая) пунктивность и (лексическая) моментальность по сути оказываются неотделимы друг от друга. Однако этот потенциал в большинстве аспектуальных систем используется более широко, так что показатели пунктивного типа применяются и для обозначения событийных фрагментов более сложно устроенных ситуаций. Таков фрагмент начала ситуации (существенный для состояний и процессов) и фрагмент достижения финала ситуации (существенный для предельных процессов). Вообще говоря, оба эти событийных фрагмента можно различать – с помощью специализированных показателей инцептива (для начала состояний или процессов) или комплетива (для достижения финала предельного процесса), но в естественных языках редко происходит такая семантическая детализация. Чаще все «событийные» ситуации – будь то изолированные события или акционально связанные (см. Гл. 2, 3.3) событийные фрагменты более сложных ситуаций – выражаются с помощью одного и того же грамматического показателя аспекта, который обычно называют перфективом (не следует путать это понятие с перфектом, к которому перфектив в понятийной системе современной грамматической типологии имеет весьма отдаленное отношение). Таким образом, перфектив описывает либо элементарные события, либо событийные фрагменты более сложных ситуаций, как бы превращая их с акциональной точки зрения в события, «свертывая» их.

Во многих языках семантика перфектива может быть еще более широкой и выходить за пределы собственно событийного акционального класса. Для понимания семантических механизмов такого расширения обратимся к семантическому потенциалу процессов и состояний с точки зрения их внутреннего устройства. В окно наблюдения может попадать не только какой-то фрагмент этих ситуаций, но и вся ситуация целиком, от начала и до конца (если, конечно, ее семантическое устройство в принципе таково, что она может рассматриваться как ограниченная во времени, т.е. имеющая отчетливые начало и конец). Опять-таки, в языках для обозначения длительной, но ограниченной во времени ситуации («вложенной» в окно наблюдения) может существовать специальная аспектуальная граммема, применительнот к которой лучше всего использовать термин лимитатив (или делимитатив). Лимитатив противопоставлен пунктиву не по собственно аспектуальному параметру (строго говоря, значение первичного аспекта у них одно и то же – вложенность в окно наблюдения), а по акциональному: пунктив сочетается с обозначениями мгновенных ситуаций, а лимитатив – длительных. Но последовательное формальное противопоставление лимитативных и пунктивных показателей также встречается редко. Гораздо чаще лимитативная семантика оказывается поручена существующим в языке «широким» перфективным показателям, которые, тем самым, соотносятся с любым типом вложенной в окно наблюдения (т.е., в более традиционных терминах, «ограниченной во времени» ситуации).

Заметим (несколько забегая вперед), что и различение «узкого» и «широкого» перфектива, т.е. чисто событийного, «точечного» перфектива и перфектива, включающего и длительные, но ограниченные во времени ситуации, «отрезки», типологически может быть релевантно. В частности, такое различие оказывается важным для славянской аспектологии и для ряда других языков. В русском, например, большинство форм СВ глаголов тяготеет именно к «точечной» перфективной семантике, т.е. к событийному типу, хотя несобытийный СВ также встречается (вопреки тому, что утверждается в ряде аспектологических работ). Напротив, в романских и германских языках представлен более типичный перфектив широкой семантики, для которого обычны как пунктивные, так и лимитативные употребления. Например, английские формы Past Simple (имеющие перфективную функцию в качестве одной из основных) легко могут соотноситься как с мгновенными событиями, изолированными (a stone hit him ‘его ударило камнем’) или акционально связанными (the phone rang ‘телефон зазвонил’, the book fell down ‘книга упала’), так и с ограниченными во времени процессами или состояниями (the girl danced ‘девушка танцевала [определенное время]’; NB форму НСВ в русском переводе!); аналогично ведут себя и перфективные формы в романских языках.

Таким образом, мы видим, что многие (практически, все) граммемы первичного аспекта имеют своего рода «акциональную нагрузку»: как правило, существует такой акциональный класс, принадлежность к которому наиболее естественна при употреблении той или иной граммемы. Поэтому в каком-то смысле можно говорить, что, например, прогрессив является не только показателем актуальной длительности, но и показателем процессности, пунктив или комплетив являются не только показателями завершенности, но и показателями мгновенности, и т.п. Тем не менее, все эти показатели, как правило, могут присоединяться не только к лексемам своего «исконного», но и «чужого» акционального класса. В таком случае аспектуальные показатели оказываются и показателями смены акциональной принадлежности, т.е. как раз тем, что выше мы и предложили называть показателями вторичного аспекта.

Семантику показателей вторичного аспекта удобно представлять себе как некоторую операцию, в результате которой акциональное значение M преобразуется в акциональное значение N. Как правило, каждый показатель вторичного аспекта задает некоторый стандартный способ такого преобразования, который и составляет ядерный компонент его грамматического значения.

Можно выделить следующие наиболее распространенные пока­затели вторичного аспекта:

• Хабитуалис, или показатель, предполагающий стативизацию дина­мических ситуаций: процесс или событие рассматриваются как (постоянное) свойство, приписанное субъекту или объекту ситуации. Основным семантическими механизмом, обеспечивающим этот переход, является представление ситуации как регулярно имеющей место, поэтому хабитуалис часто рассматривается среди показателей итеративности (см. Гл. 4, 1.3). Однако повторяемость – скорее прагматическое следствие хабитуальной интерпретации, главный семантический компонент хабитуальности – именно стативность. Существуют такие типы хабитуальности, которые относительно слабо связаны с итеративностью, например, предикаты, описывающие типичные свойства или умения: ср. корова бодается, а лошадь лягается; Эдуард играет на скрипке, а Максим – на гобое, и т.п. Такого рода предложения апеллируют к информации, полученной не столько «статистическим», сколько логическим путем, на основании общих знаний говорящего; они могут быть истинны, несмотря на то, что конкретная корова еще ни разу никого не бодала, а игру Эдуарда и Максима говорящий ни разу не наблюдал. Тем самым, можно различать так называемый итеративный хабитуалис, предполагающий регулярное воспроизведение ситуации (Мальчик уже ходит в школу), и генерический хабитуалис, предполагающий, что способность совершить данное действие является неотъемлемым свойством субъекта (Кошки мяукают; ср. также примеры выше).

В языках мира возможны и другие, еще более тонкие различия внутри хабитуальной семантики. Так например, в селькупском языке, известном (как и другие самодийские языки) своим исключительно богатым глагольным словообразованием, выделяются по крайней мере три производные глагольные формы только с хабитуальным значением: 1) узитатив с суффиксом ‑(k)ky- ‘иметь обыкновение [постоянно] V’; 2) квалитатив с суффиксом ‑ty- ‘характеризоваться тем, что [постоянно] V’ (например, kuky- ‘качаться’ ~ kuk‑ty- ‘быть шатким’); и 3) капацитив с суффиксом ‑(y)r- ‘уметь V; заниматься V постоянно’ (символ V используется как сокращенное обозначение исходного глагола). Все эти производные относятся к хабитуальному типу, поскольку обозначают некоторую регулярно воспроизводимую ситуацию, но сверх того каждой из них присущи дополнительные семантические особенности (причем не обязательно связанные с аспектуальными значениями). Заметим для полноты картины, что в селькупском языке кроме того имеются отдельные суффиксальные показатели для субъектного и объектного дистрибутива, мультипликатива, семельфактива и еще нескольких разновидностей собственно итератива (подробнее см. Кузнецова и др. 1980: 219, 232-233 et passim).

Если итеративность не является непременным компонентом хабитуальной семантики, то, напротив, эпистемическая модальность (см. 2.2) во всех значениях хабитуального типа, как правило, присутствует: ведь хабитуальные утверждения представляют собой не описания реально наблюдаемого положения дел, а скорее обобщающую гипотезу о свойствах аргумента некоторой ситуации. Значения предложений типа Эдуард хорошо играет на скрипке близко к импликации ≈ ‘если Эдуард станет играть на скрипке, его игра будет хорошей’, на что указывали многие исследователи (ср., например, J. Lyons 1977, Brinton 1987, Langacker 1997 и др.). Не случайно во многих языках утверждения о хабитуальных ситуациях и гипотезы могут оформляться одними и теми же показателями (как, например, в случае английских конструкций с would); о близости хабитуальных значений к ирреалису см. также ниже, § 3.

Хабитуалис является одним из наиболее распространенным в языках мира аспектуальным показателем; его специализированное выражение свойственно, в частности, многим алтайским языкам (в тюркологической традиции такая форма традиционно – и неудачно – называется аористом), многим языкам Африки, Океании и других ареалов. Об особом характере и семантических свойствах «прекращенного хабитуалиса» (Past Habitual) мы писали в Гл. 6, 4.3. В русском языке хабитуальная семантика может передаваться формами как НСВ (ср. примеры выше), совмещенными с актуальным презенсом, так и формами СВ, совмещенными с будущим (контексты типа шила в мешке не утаишь, он любую загадку отгадает, и т.п.). Последнее иллюстрирует очень интересное явление «хабитуально-футуральной полисемии», засвидетельствованное в большом числе языков мира. В ряде работ такие глагольные формы, совмещающие значения хабитуалиса и футурума (к ним, кстати, в некоторых случаях относится и тюркский «аорист»), называют «неактуальными» или «виртуальными» (на том основании, что они не выражают значения актуального презенса). Диахронически они, скорее всего, действительно возникают из форм актуального презенса, хотя по поводу деталей этого развития не существует единства мнений (ср. обсуждение данной проблемы в Haspelmath 1998, Lazard 1998, Татевосов 2004). Английский язык демонстрирует не вполне стандартную модель совмещения хабитуалиса и перфектива в прошедшем времени (обычно хабитуалис объединяется с имперфективными формами); в настоящем времени форма Present Simple используется для выражения хабитуалиса у динамических глаголов и дуратива – у стативных глаголов (что, по всей вероятности, указывает на актуальный презенс в качестве диахронически исходного значения этой формы).

• Другой показатель итеративного типа – мультипликатив – также может рассматриваться как показатель вторичного аспекта, в той степени, в какой он обеспечивает процессную интерпретацию мгновенных событий. Различие между вспыхнуть и вспыхивать не столько количественное (хотя и количественное, конечно, тоже), сколько акциональное: придание мгновенному событию длительного (процессного) характера возможно наиболее естественным образом именно с помощью серийного воспроизведения этого события. Интересно, однако, что в русском (и других славянских языках) существует и, так сказать, обратное преобразование: «свертывание» длительного процесса до мгновенного (или очень краткого) «кванта» этого процесса. Эта операция обеспечивается показателями семельфактива типа русского суффикса -ну-. Крайне важным аспектуальным свойством этого суффикса является то, что он жестко детерминирует вид глагола: семельфактивное -ну- – это единственный русский глагольный показатель, который однозначно определяет совершенный вид глагольной словоформы (в отличие от перфективирующих приставок, он не сочетается с показателями вторичного имперфектива). Данное обстоятельство еще раз подчеркивает тесную связь между русским СВ и событийностью глагола. Заметим, что среди глаголов с этим суффиксом в современном русском языке представлены не только обозначения единичных актов типа кашлянуть или стукнуть, но и обозначения непродолжительных, «свернутых» и ограниченных во времени порций процессов, ср. такие образования, как дунуть или продуктивные в современной разговорной речи тормознуть, курнуть, общнуться и т.п. (см. подробнее Плунгян 2000a).

• Очень интересны по своей семантике показатели, которые обеспечивают переход непредельных лексем (чаще всего процессов, но не только) в предельные. Общепринятого названия для таких показателей нет: в разных традициях использовались термины «трансформатив(атор)», «телисизатор» (ср. Майсак 2005: 325), «перфективатор» и др. Мы будем называть их здесь «ограничителями» (англ. bounders), в соответствии с практикой, принятой во многих типологических работах, в частности, у Э. Даля. Как известно, предел действия задать достаточно легко – следует лишь ввести в описание ситуации эксплицитную внешнюю границу, после которой ее продолжение не должно или не может иметь места; в аспектологических работах давно было показано, что добавление соответствующего аргумента в глагольную синтагму (например, объекта или обстоятельства цели) почти автоматически сообщает ей предельную интерпретацию (ср. подробнее Гл. 2, 3.3). Неудивительно поэтому, что грамматикализованные ограничители во многих случаях представляют собой такой обобщенный десемантизированный аргумент глагола. Лучше всего подходят на эту роль разнообразные пространственные модификаторы глагола, исходно выражающие различные значения из группы глагольной ориентации (см. Гл. 6, 3.2), но в то же время и выполняющие роль показателей повышающей актантой деривации, вводящие в семантическую структуру глагола обязательные участники с одной из локативных ролей. Акциональным эффектом этого преобразования оказывается предельность глагольной лексемы: именно такова природа различий между лексемами типа бежать и типа выбежать, вбежать, забежать, убежать и т.п.

И пространственные глагольные префиксы или суффиксы, и клитики, и морфологически автономные наречия, и вспомогательные глаголы, участвующие в образовании сериальных конструкций – все эти известные в грамматической типологии средства выражения глагольной ориентации могут выполнять (и, как правило, выполняют) функцию ограничителей. Однако роль ограничителей в грамматической системе может быть различна, поскольку не в каждом языке имеется жесткая связь между предельностью глагола и его перфективностью. Даже в славянских языках, где приставочная перфективация является одним из основных средств видового противопоставления, эта связь не является автоматической: приставочные глаголы в общем случае могут быть как совершенного, так и несовершенного вида. В других языках эта связь еще более слаба, но тем не менее она, как правило, почти всегда в каком-то виде существует и проявляется в том числе и таким образом, что на основе ограничителей образуются показатели перфективности (точнее, комплетивности). Эта проблема подробнее освещается в Майсак 2005: 293-345; см. также исследование Brinton 1988 на материале английского языка.