4.4. Следование во времени: в каком смысле?

Утверждения о будущем коренным образом отличаются от утверждений о прошлом и настоящем: если (многие) прошлые и (большинство) настоящих событий или говорящий, или кто-то другой имеет возможность – хотя бы в принципе – наблюдать лично, то будущие события не принадлежат реальному миру: любое утверждение о будущем представляет собой пусть даже и очень достоверную, но гипотезу. Употребляя граммему футурума, говорящий скорее сообщает не то, что ‘данная ситуация следует за моментом речи’, а то, что данная ситуация не принадлежит (и не принадлежала) реальному миру, но что такая возможность существует. Если бы, с точки зрения говорящего, такая возможность была полностью исключена, то он бы воспользовался формами ирреального наклонения (точно так, как поступил автор предложения, которое вы сейчас читаете). Таким образом, будущее время оказывается очень близко от семантической зоны ирреальности, которая обслуживается в естественных языках различными модальными формами (см. подробнее Гл. 7, § 3). На этом основании многие лингвисты вообще отрицают вхождение граммемы футурума в категорию времени (считая, что эта последняя должна состоять только из двух граммем: прошедшего времени и непрошедшего). Но, какое бы решение по этому вопросу ни принимать, следует в любом случае иметь в виду несимметричность между будущим временем и всеми остальными временами; «логическая» формулировка значения этих граммем, содержащая указания на одновременность, предшествование и следование по отношению к моменту речи, создает некоторый искусственный параллелизм, который на самом деле в языках отсутствует.

Особый статус футурума подтверждается и тем фактом, что во многих языках показатели будущего времени могут свободно сочетаться с показателями прошедшего, что делает весьма затруднительным их объединение в одну грамматическую категорию. В результате такого сочетания возникают формы так называемого «будущего в прошедшем», выражающие следование или намерение в прошлом (см. также ниже); ср. хотя бы различие между англ. формами типа will come и would come или французскими формами типа viendra и viendrait (в последней показатель будущего -r- сочетается с показателем имперфекта). В языках этого типа показатель футурума, таким образом, и морфологически находится вне оппозиции настоящего и прошедшего времени. Конечно, возможно и строгое троичное противопоставление (как в литовском языке, где настоящее время имеет нулевой суффикс или суффикс -a-, прошедшее – суффикс -o- , а будущее – суффикс -si-; сочетания суффиксов в одной словоформе исключены⁸⁵), но характерно, что такие системы являются сравнительно редкими.

Другой проблемой при описании будущего (отчасти параллельной той, что возникала при описании претерита) является грамматическая трактовка ситуаций, начало которых совпадает с моментом речи, но основная фаза еще не реализовалась. Как и в случае с «частичным» предшествованием, для выражения «частичного» следования в языке объективно существуют две возможности; выбор между презенсом и футурумом и здесь может нести дополнительную семантическую нагрузку. Ср. противопоставление высказываний типа мы опаздываем и мы опоздаем, где в первом утверждается существование в момент речи значительных предпосылок к реализации P, а во втором такого утверждения не делается.

Аналогично предыдущим случаям, значение «частичного» следования может выражаться в языках мира особой аспектуальной граммемой – проспективом. Характерным примером проспектива являются английские глагольные конструкции с be going to (разг. gonna); подробнее см. Гл. 7, 1.3.

Таким образом, существуют веские основания к тому, чтобы трактовать будущее время как граммему особой грамматической категории (а в более радикальном варианте – вообще не считать базовым значением этой граммемы временной дейксис). В пользу такого решения свидетельствует не только семантическое своеобразие показателей футурума, но и, в особенности, существование большого количества языков с «морфологически самостоятельным» будущим, показатели которого сочетаются с показателями прошедшего времени⁸⁶. Кроме того, существует достаточно значительное число языков, в которых будущее время вообще не имеет грамматического выражения, а категория времени состоит из двух граммем – прошедшего и непрошедшего (граммемы непрошедшего времени могут описывать и будущие ситуации); к таким языкам относятся финский, японский, алгонкинские языки и др.

В лингвистической литературе часто встречается утверждение о существовании другого типа языков с двумя граммемами времени – языков, различающих будущее и не-будущее время. Однако и в этом случае параллелизм между будущим временем и другими временами оказывается во многом иллюзорным. Как правило, языки, относительно которых делается такое утверждение, оказываются лишены категории времени как таковой; в них представлена другая оппозиция – реальных (т.е. «не-будущих») и ирреальных (т.е. «будущих») глагольных форм; так называемые «будущие» формы в таких языках имеют гораздо более широкую модальную семантику даже по сравнению с «обычными» формами будущего времени (ср. Гл. 7, § 3). Лишь в очень редких случаях можно говорить о языках, в которых формам с более или менее чистым временны́м значением футурума противопоставляются формы, выражающие, в зависимости от контекста, значение либо презенса, либо претерита; по всей вероятности, к таким языкам относится нивхский (в Bybee 1985: 156-159 высказывается осторожное предположение о существовании подобной оппозиции также в диегеньо, навахо и нек. др. языках; в Comrie 1985b: 48-53 упоминается новогвинейский язык хуа). Этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании – для его решения данных, содержащихся в существующих грамматических описаниях подобных «проблемных» языков, часто бывает недостаточно.