2.5. Падеж и число

Взаимодействие падежа и числа определяется не только тем, что именно с граммемами числа падежные граммемы чаще всего выражаются кумулятивно: встречается также кумулятивное выражение граммем падежа и детерминации (например, в румынском, мордовском или юкагирском языке) или падежа и согласовательного класса (например, в кетском и многих дагестанских языках, где выбор тех или иных алломорфов падежного показателя зависит непосредственно от класса именной лексемы, а не от десемантизированного «типа склонения», как в индоевропейских языках). О кумулятивном выражении падежа и одушевленности (для прямого дополнения) можно говорить и применительно к славянским языкам.

Существеннее, что категория числа может вступать с категорией падежа и в более сложные иерархические отношения: так, максимальное число падежных граммем обычно различается в формах единственного числа (а падежная парадигма во множественном числе оказывается с формальной точки зрения более редуцированной). С другой стороны, падеж может в более редких случаях иерархически доминировать по отношению к числу: например, числовые противопоставления оказываются возможными только в номинативе (как в чукотском языке); более обычна, впрочем, такая ситуация, когда числовое противопоставление невозможно только в каком-то одном или нескольких падежах. Часто (хотя и не всегда) это связано с семантикой соответствующей роли. Неразличение числа в ряде падежных форм типично для прибалтийско-финских языков: оно характерно для финского комитатива, для таких падежей как дистрибутив (‘каждому по X-у/X-ам’) и нек. др. В русском языке аналогичные свойства демонстрирует так наз. счетная форма, выступающая в конструкциях с числительными два, три, четыре, полтора, оба³¹, а также трансформатив – если считать, что такой падеж, отличный от номинатива и аккузатива, выделяется в конструкциях вида пойти в солдаты (см. также Гл. 4, § 1).

Особого рассмотрения в этом контексте заслуживает проблема партитива. Падеж с таким названием выделяется в большинстве прибалтийско-финских языков (сходный падеж существует и в баскском). По своей семантике партитивные формы, однако, в своих базовых употреблениях не имеют отношения к выражению той или иной семантической роли, поскольку они выражают неопределенное количество данного вещества или данных объектов. Ср. вепсск. pane sola-d kašha ‘положи соли [парт] в кашу [иллат]’, rahvas-t tuli ‘люди пришли’, букв. ‘народу [парт] пришло [ед]’ – наряду с akad tuliba ‘женщины [ном.мн] пришли [мн]’. Чисто падежная функция может быть свойственна только периферийным употреблениям партитива, в разных языках имеющих разный объем (впрочем, диахронически как раз именно эти употребления могут быть для партитива первичными): например, в вепсском языке партитив выражает также роль основания для сравнения (kovemb kive-d ‘тверже камня’) или синтаксическую зависимость существительного от числительных и некоторых прилогов (ср. ende voina-d ‘до войны’); подробнее см. Зайцева 1981. Но в целом по своей семантике партитив оказывается не падежной, а скорее количественной граммемой, выражающей противопоставления по числу и/или определенности (то, что иногда обобщенно называют квантификацией).

Очень своеобразны некоторые дополнительные значения (также далекие от падежной семантики), которые может выражать партитив в прибалтийско-финских языках. Так, глагол с партитивным дополнением в финском языке имеет значение незавершенного действия, а с генитивным дополнением – завершенного; это типичное аспектуальное противопоставление (см. подробнее, например, Томмола 1986; ср. также Гл. 7, § 1). В финском и вепсском языке некоторые глаголы с партитивным объектом получают значение временного обладания (например, ‘дать на короткий срок, одолжить’), а глаголы с генитивным объектом – значение неограниченного во времени обладания (например, ‘дать насовсем; отдать’)³². Кроме того, партитив часто употребляется с отрицательной формой глагола (в баскском также и с вопросительной). Во всех таких употреблениях с помощью падежной граммемы существительного выражаются элементы даже не именной, а глагольной семантики.

Само по себе партитивное значение не столь уж специфично; оно засвидетельствовано и в других языках, где оно может передаваться совсем иными морфологическими средствами (так например, партитивность может выражаться предлогом min ‘от’ в арабском языке, так наз. партитивным артиклем во французском языке, и т.п.), не говоря уже о лексических единицах-квантификаторах типа ‘несколько’, ‘немного’ и т.п. Специфичным для прибалтийско-финских языков является лишь совмещение партитивного значения с выражением чисто падежных значений, равно как и импликативная зависимость между партитивностью и падежом: выражение партитивности возможно только в позиции подлежащего или прямого дополнения (соответственно, с помощью выбора между номинативом и партитивом или генитивом и партитивом). Противопоставление по партитивности в финском языке нельзя выразить, например, для инструмента или места – подобно тому, как в чукотском языке противопоставление по числу нельзя выразить для непрямого или косвенного дополнения.

В русском (особенно в северных русских говорах), а также в ряде других славянских и балтийских языков – как полагают, под прибалтийско-финским влиянием (ср. подробнее Koptjevskaja-Tamm & Wälchli 2001: 646-660) – также развились морфологические средства выражения партитивности. В функциях, отчасти очень похожих на прибалтийско-финский партитив, в русском языке может выступать генитив, противопоставляясь аккузативу или – реже – номинативу (ср. принеси <этот> хлеб ~ принеси <какого-нибудь> хлеба, вчера получил [св] письмо ~ не получал [нсв] <никакого> письма, <наши> гости не пришли ~ <никаких> гостей не приходило, и т.п.; сходное употребление генитива свойственно, в частности, польскому и литовскому (см. также сноску 72). Более того, для выражения партитивности в русском языке существует даже особый падеж, правда, неполный. Это так называемый «второй родительный» (или партитив), особый показатель которого имеет лишь небольшая часть лексем мужского рода типа сахар (добавь сахар-у) или полк (нашего полк-у прибыло); у остальных лексем формы партитива омонимичны формам генитива и, кроме того, даже морфологически самостоятельный показатель партитива обычно может быть заменен на показатель генитива³³. Русский партитив, выражающий значение ‘неопределенное небольшое количество’, в силу своей семантики тяготеет к диминутивным формам существительных: только у диминутивов типа чайку или сахарку партитив может быть обязательным (форма *чайка недопустима) или предпочтительным (ср. нормальное огоньку при отсутствии партитива *огню у недиминутивного коррелята); ср. также две уникальные диминутивные лексемы дровец и щец с дефектной парадигмой, состоящей из одной-единственной словоформы, которая как раз является партитивом множ. числа.

Из приведенных примеров видно, что большинство дополнительных семантических противопоставлений возможны у имени в позиции прямого дополнения. Это, действительно, функционально максимально нагруженная позиция в падежных системах. Показатель прямого дополнения очень часто имеет несколько алломорфов, выбор которых осуществляется в зависимости от значения граммем какой-то другой категории (либо показатели прямого дополнения выражают эти значения кумулятивно с падежными). Правила такого типа называются дифференциальное маркирование объекта (термин предложен немецким типологом Георгом Боссонгом, ср. Bossong 1985, 1998). Частным случаем дифференциального маркирования объекта является морфологическое оформление падежной роли только для объектов какого-то одного типа (личных, одушевленных, определенных, референтных, и т.п.); в остальных случаях выражение падежных отношений блокируется. Импликативная реализация падежа в тюркских языках (рассмотренная выше, в Гл. 1, 3.3) – также одно из проявлений этой закономерности. Другим распространенным проявлением дифференциального маркирования объекта является использование двух разных падежей для кодирования прямых дополнений в зависимости от каких-то дополнительных семантических характеристик (чаще всего тех же одушевленности, личности или референтности). Собственно, именно такое «расщепленное» кодирование прямого дополнения представлено в славянских языках (с генитивом одушевленного дополнения); сходные стратегии наблюдаются в армянском, осетинском и других иранских языках, а также в ряде романских (прежде всего, в испанском), где личные имена в позиции объекта могут оформляться предлогом a.