1.3. Типы согласовательных систем

Функция внутреннего согласования в целом понятна – это (возможная, но далеко не универсальная) морфологическая «поддержка» синтаксических механизмов, образующих тексты; несколько более загадочным предстает с этой точки зрения внешнее согласование. Зачем языку может потребоваться дополнительно закреплять в грамматике деление именной лексики на группы?

Для ответа на этот вопрос приходится выйти за пределы синтаксиса и признать, что согласовательный класс не является целиком синтаксическим, «бессодержательным» феноменом (такого рода разбиение, по-видимому, действительно не могло бы существовать ни в одном языке). За противопоставлением различных согласовательных моделей стоит некоторая понятийная классификация, некоторый способ концептуализации мира, закрепляющий в грамматике важные в данном типе культуры различия между объектами (т.е. ту систему признаков, которая в работах по психолингвистике часто называется «естественной категоризацией» или «наивной таксономией»). Связь между семантической классификацией объектов и выбором определенной согласовательной модели никогда не бывает простой и прямолинейной; но она всегда существует, и в разных системах (а иногда и в разных фрагментах одной и той же системы) проявляется с разной степенью отчетливости. Такую понятийную классификацию мы будем называть семантической доминантой согласовательной системы.

Различаются системы с одной или несколькими доминантами, а также с сильными и слабыми доминантами («мотивированные» и «слабо мотивированные» системы); сами семантические доминанты можно, в свою очередь, классифицировать по тому, какой семантический признак лежит в их основе. (Подчеркнем, что сам согласовательный класс остается при этом чисто синтаксической категорией: выбор нужной согласовательной модели происходит в результате обращения к грамматической характеристике лексемы-контролера, а не в результате прямого обращения к ее значению.)

В отношении семантической доминанты выделяются прежде всего два больших типа согласовательных систем: «родовые» и «классные» системы. (Термин класс без определения, таким образом, к сожалению оказывается применительно к согласовательной категории омонимичен, обозначая как эту категорию в целом, так и одну из ее семантических разновидностей; во втором случае говорят также об именных классах – впрочем, изредка категорию согласовательного класса в целом называют и «родом»). Семантической доминантой родовых систем является различие по естественному полу; таким образом, «чистая» категория рода (англ. gender) может состоять либо из двух граммем (‘мужской род’ vs. ‘женский род’) либо – максимум – из трех граммем (с добавлением граммемы ‘средний род’ для объектов, не являющихся живыми существами и, так сказать, не имеющими пола; ср. латинский термин neuter, букв. ‘ни тот, ни другой’, использовавшийся для обозначения этого «третьего рода» еще античными грамматиками). Системы, в которых естественный пол грамматически не релевантен (т.е. названия мужчин и женщин, самцов и самок животных всегда принадлежат к одному и тому же согласовательному классу), называются «классными».

Классные системы используют целый ряд семантических признаков; наиболее распространенными из них являются «личность» (т.е. противопоставление людей всем прочим объектам⁶) и «одушевленность» (т.е. противопоставление живых существ всем прочим объектам⁷). Помимо этого, могут иметь значение такие признаки, как, например, «артефактность» (т.е. вещь, сделанная человеком, в отличие от природного объекта), а также размер и форма объекта (во многих языках Тропической Африки существует тенденция грамматически обособлять названия длинных объектов типа палок или конечностей человека; названия круглых и/или гибких объектов типа веревок, стеблей растений, волос, браслетов; названия жидкостей и других веществ; наконец, названия крупных и мелких объектов; для некоторых языков Австралии типично деление объектов на съедобные и несъедобные, и т.п.). Но практически любая классная система выделяет в особый класс прежде всего названия людей («разумных существ») и/или живых существ. Как правило, если классная система двучленна, то она имеет в качестве семантической доминанты либо личность (как в абхазском или табасаранском), либо одушевленность (таковы – с некоторыми отступлениями – системы хетто-лувийских, шведского и датского, алгонкинских и др. языков).

Что касается родовых систем, то в чистом виде их практически не существует: идеальная родовая система должна была бы распределить все названия живых существ между мужским и женским родом, а все остальные существительные отнести к среднему. Близки к такому идеалу системы некоторых дравидийских (см. ниже) и дагестанских языков (таковы, в частности, трехклассные системы аварских и даргинских диалектов). В большинстве же реально засвидетельствованных родовых систем противопоставление по естественному полу является лишь главной (и самой отчетливой) семантической доминантой, т.е. по крайней мере культурно наиболее значимые названия живых существ распределяются между мужским и женским родом в соответствии с этим принципом (но ср. русск. бобр vs. выдра, енот vs. белка, дрозд vs. иволга и т.д., и т.п.); однако названия неживых объектов (и, как мы видели по русским примерам, уже и многих животных) в таких системах могут произвольно распределяться между мужским и женским (или мужским, женским и средним) родом без сколько-нибудь выраженной семантической мотивации: система как бы произвольно наделяет полом все объекты неживой природы. Таковы все «классические» трехродовые индоевропейские системы (кроме хетто-лувийских языков, где представлена классная система, и армянского языка, в котором внешнее согласование отсутствует начиная с самого древнего периода) и двухродовые системы семитских и берберских языков⁸; близкая ситуация имеется в кетском и других енисейских языках (образующих в Сибири уникальный «родовой остров» посреди языков, полностью лишенных внешнего согласования). Трехродовые системы представлены и в койсанских языках на юге Африки.

Неоднократно делались попытки понять семантическую мотивацию родовой принадлежности индоевропейских и афразийских языков. Обычно высказывается мнение, что данные системы являются результатом частичного преобразования какой-то более древней (и более мотивированной) «классной» системы (скорее всего, двухчленной), но точный тип этой более древней системы установить не удается. В поисках семантической доминанты, определяющей разбиение на мужской и женский род неодушевленных объектов, часто обращаются (вслед за нидерландским типологом К. К. Уленбеком) к так называемому признаку «активности», не связанному прямо с одушевленностью и личностью (так, «активностью» могут наделяться разрушительные стихии, инструменты, светила и т.п.); этот же признак пытались использовать для описания алгонкинских, дагестанских, енисейских и др. систем. К сожалению, понятию активности трудно дать независимое от конкретного материала определение, и это открывает большой простор для произвольных интерпретаций. Приходится признать, что вопрос о происхождении и семантической мотивации большинства известных родовых систем остается открытым.

Наконец, существуют системы, которые соединяют несколько семантических доминант, наряду с родовым принципом используя и один из классных. Это так называемые «смешанные» системы, которых также достаточно много среди языков мира. Типичные примеры таких систем представлены в нахско-дагестанских языках, где имеется от двух до пяти согласовательных классов, причем в особый класс выделяются, как правило, названия мужчин, а остальная лексика распределяется по другим классам с не вполне ясной мотивацией (часто выделяется особый класс для названий женщин и несколько других классов – для названий животных и предметов; названия женщин могут объединяться с другими существительными, как в цезском языке, и т.п.). Дагестанские языки могут частично грамматикализовывать и противопоставления крупных и мелких объектов (напоминая этим нигеро-конголезские языки; ср. анализ арчинского материала в Кибрик 1977b). По преимуществу смешанными являются и системы австралийских языков (также состоящие в среднем из трех-пяти классов, см. подробнее Sands 1995).

Смешанными оказываются и многие славянские системы, которые дополнительно к роду развили противопоставление по одушевленности и/или личности. В частности, в польском языке в единственном числе при согласовании различаются три рода (мужской, женский и средний), а у существительных мужского рода дополнительно различается одушевленность и неодушевленность, тогда как во множественном числе названия людей мужского пола противопоставляются по согласовательной модели всем остальным существительным (так называемые «лично-мужской» и «вещно-женский» классы)⁹.

Интересная комбинация признаков рода и личности представлена в дравидийских языках, где может иметь место одна из трех ситуаций:

* либо названия мужчин противопоставляются всем остальным существительным (такая система имеется в языках колами, гонди, куи и др.);

* либо в единственном числе противопоставляются «мужчины», «женщины» и «не люди» (от идеальной родовой системы эту отличает только то, что пол животных грамматически не различается), а во множественном числе – «люди (и другие разумные существа)» и «не люди», т.е. признак рода во множественном числе нейтрализован (такая система – по-видимому, наиболее древняя – имеется в тамильском, каннада, тулу и др.);

* либо в единственном числе названия мужчин противопоставляются всем остальным существительным (как в первом типе), а во множественном числе названия людей противопоставляются всем остальным существительным (как во втором типе); эта «компромиссная» трехклассная система (с морфологически несамостоятельным женским родом) представлена в телугу и нек. др. языках.

Замечание. О грамматических категориях согласовательного класса и числа.

Приведенные примеры наглядно свидетельствуют о тесной связи в плане выражения между категориями согласовательного класса и числа; нормой является кумулятивное выражение граммем числа и класса, а также зависимость набора классных противопоставлений от значения граммемы числа. Во множественном числе классные противопоставления часто редуцированы (или полностью нейтрализованы, как в русском¹⁰), что является частным случаем импликативной реализации (см. Гл. 1, 3.3); морфологически несамостоятельные классы также оказываются возможны в первую очередь за счет кумуляции классных и числовых граммем. В меньшей степени связаны категории согласовательного класса и падежа (ср. выражение одушевленности в славянских языках, но опять-таки преимущественно во множественном числе).

Эта особенность категории согласовательного класса побуждала многих исследователей считать комбинации граммем числа и класса граммемами некоторой единой грамматической категории; такую категорию также называют согласовательным (или именным) классом, но формы единственного и множественного числа как существительных, так и согласуемых с ними слов относят при такой трактовке к разным согласовательным классам. Такая практика особенно характерна для описаний языков Тропической Африки (где она имеет длительную традицию – ср. обсуждение ее уже в ранней работе Guthrie 1948), но попытки описывать таким образом и другие согласовательные системы также встречались: так, Н. Н. Дурново еще в 20-х гг. XX в. предлагал говорить о том, что формы множественного числа русских существительных имеют особый род (ср. Durnovo 1924); в некотором смысле продолжением этих идей является и «парный род» А. А. Зализняка. Указанное словоупотребление следует иметь в виду при знакомстве с грамматическими описаниями соответствующих языков; так, утверждения о том, что в языках банту «до 20 именных классов», а в языке пулар-фульфульде их «более 20» делаются в рамках «расщепленной» трактовки класса (т.е. показатели единственного и множественного числа считаются в этих языках показателями разных классов); при нерасщепленной трактовке число классов окажется несколько меньшим (тем не менее, число граммем согласовательного класса в языке пулар-фульфульде остается самым высоким среди всех надежно засвидетельствованных языковых систем). Подробнее о проблеме грамматической трактовки классных и числовых противопоставлений см. также Кузнецов 1965, Mel’čuk & Bakiza 1987, Плунгян & Романова 1990.

В диахроническом плане для согласовательных классов (часто возникающих, подобно артиклям, в результате грамматикализации указательных местоимений) характерно циклическое развитие с последовательным понижением и повышением семантической мотивированности. «Молодые» классные системы имеют тенденцию к четкой семантической доминанте; со временем чисто синтаксический (и формально-морфологический) характер именной классификации усиливается (это обычный процесс десемантизации грамматических категорий, о котором подробнее см. в Гл. 2, § 1), и классное согласование в языке может либо утратиться (как это произошло в английском, во многих иранских, в восточных индоарийских языках, в лезгинском и агульском или в дравидийских языках малаялам и брахуи), либо приобрести новую семантическую доминанту (с частичным сохранением или упразднением старой). Именно такое семантическое «обновление» классной системы привело к появлению категории одушевленности, дополнившей предшествующую классификацию в славянских языках и языках банту и практически вытеснившей ее – в датском и шведском языках; бинарная категория личности, возникшая в табасаранском языке, также является результатом упрощения существовавших прежде противопоставлений. В современных романских языках произошла простая редукция трехродовой латинской системы без существенного семантического обновления, хотя можно отметить тенденцию к усилению морфологической детерминации рода в этих языках¹¹. Сходные процессы редукции трехродовой системы до двухродовой имели место в западных индоарийских и в балтийских языках. Из балтийских языков в вымершем прусском языке трехродовая система прослеживается еще достаточно надежно, а в современном литовском и латышском средний род утрачен. Следует, впрочем, отметить, что в литовском сохраняется небольшой реликтовый класс лексем среднего рода, к которому относятся, например, субстантивированные прилагательные и местоимения типа vìsa ‘всё’ или taĩ ‘то, это’, а также предикативные страдательные причастия (подробнее см. Булыгина & Синёва 2006: 105-107, Sawicki 2004) – правда, такие лексемы практически не выступают в контекстах, требующих внешнего согласования.

Наряду с языковыми семьями, длительное время сохраняющими – в том или ином виде – категорию согласовательного класса, на лингвистической карте мира имеются обширные зоны, где внешнее согласование полностью отсутствует; таковы прежде всего уральские, алтайские, картвельские, австронезийские, австроазиатские, китайско-тибетские, кечуа-аймара и целый ряд других языковых семей.