1.1. Проблема семантического инварианта граммемы

Необходимость выделения разных значений у многозначной лексемы, в общем, никогда всерьез не подвергалась сомнению: и теоретики, и тем более лексикографы-практики понимали, что, например, для лексемы пробка совершенно необходимо отдельно зафиксировать как ее способность обозначать небольшой цилиндрический предмет для закупорки бутылок, так и, с другой стороны, ее способность обозначать предохранитель в электрической сети, по форме бывший когда-то отчасти сходным с предыдущим. (Можно сколько угодно рассуждать о семантической общности этих двух значений, но факт остается фактом: для правильного владения русским языком такую многозначность можно только запомнить – хотя, конечно, чем более «закономерными» и регулярными будут связи между двумя значениями, тем легче будет это запоминание.) Напротив, семантическое «дробление» грамматических единиц по большей части встречало интуитивное сопротивление лингвистов – не только теоретиков, но даже многих дескриптивистов-практиков. Не в последнюю очередь это сопротивление объясняется тем, что представление о граммеме как о единой сущности, которой соответствует единая форма, в известной степени навязывается самим способом организации грамматики языка: когда лингвист думает о морфологии, ему не только можно, но и следует отвлечься от многозначности граммемы³. Тем не менее, это не означает, что о многозначности граммемы можно вообще забыть – а между тем именно так во многих случаях и происходило: лингвисты как бы забывали, что их «множественное число» и «прошедшее время» – в каком-то смысле лишь придуманные ими условные сокращения.

Отсюда возникает очень популярная в лингвистике в 1930-1950 гг. (и до сих пор имеющая сторонников) концепция инвариантного грамматического значения, которая, если суммировать ее в несколько упрощенном виде, сводится к тому, что имя граммемы – это и есть ее «языковое» значение, а всё остальное является «контекстными» или «семантическими» эффектами и должно отражаться с помощью специальных правил, находящихся где-то за пределами собственно грамматического описания (реально такое утверждение обычно означало, что контекстные варианты – т.е. настоящие значения – граммемы просто игнорируются). Отягчающим обстоятельством для этой концепции послужила господствовавшая в то время структуралистская теория значения. Дело в том, что большинство структуралистских теорий языка не очень охотно допускало в модель языка семантику (если иметь в виду современное понимание семантики как отражение свойств мира в языке). Согласно принятым в структурализме взглядам, значение элемента определялось не тем, с каким фрагментом реального мира он соотносится, а тем, с какими элементами внутри языковой системы он взаимодействует; собственно, речь в этом случае шла даже не о значении, а о «значимости» (соссюровское valeur). Так, именно к «значимостям» фонем апеллирует классическое фонологическое описание (для которого существенны не сами по себе физические характеристики звуков, а именно те свойства фонем, которые выявляются в противопоставлении другим фонемам); такая система взглядов обычно называется «релятивизмом» (в отличие от противостоящего ему «субстанционализма»). Идеологию релятивизма структуралисты попытались перенести и в грамматику (наиболее известные опыты этого рода принадлежат Р. О. Якобсону: ср. Якобсон 1932, 1936 и др.). В результате имена граммем стали называться «инвариантами» и представляться – по аналогии с фонемами – в виде комбинации «дифференциальных признаков». Так, в описании русского глагола Р. О. Якобсон (1932, 1957) исходит из того, что всё многообразие глагольных граммем складывается из противопоставления «маркированных» и «немаркированных» элементов. Сходным образом, Е. Курилович сводит всё многообразие видо-временных значений английского глагола к комбинации двух бинарных и предельно абстрактных признаков (см. Kuryłowicz 1964: 24-27); в результате формы типа has / had written оказываются «положительными», формы типа is / was writing – «отрицательными», формы типа writes / wrote – «нейтральными», а формы типа has / had been writing – «комплексными». Для логики структуралистского описания эта схема в высшей степени характерна: важно не то, что, например, форма is writing «сама по себе» может выражать дуративность, т.е. включенность момента речи в ситуацию (это – одно из ее «значений», для теории, так сказать, «не интересных») – важно то, что́ она выражает в противопоставлении другим формам (т.е. ее «значимость»). Не ясно только, как из этих значимостей получить реальные значения – например, как приведенное описание позволяет установить, что одна из двух английских «нейтральных» форм используется для описания постоянных свойств (ср. he writes poems ‘он пишет стихи’  ‘он поэт’), тогда как вторая может описывать завершенные однократные ситуации в прошлом (ср. he wrote a poem ‘он написал стихотворение’)? Подобные же возражения вызывало и известное «признаковое» описание русских падежей, предложенное Р. О. Якобсоном.

Критику структуралистского подхода не следует понимать так, что инварианта у граммемы не может быть в принципе. Разумеется, многозначные единицы часто сохраняют отчетливую общность между своими значениями. Но, во-первых, такого общего компонента у далеко разошедшихся значений может и не найтись, и, во-вторых, констатация этого общего отнюдь не заменяет описания отличий (которые, как правило, являются достаточно нетривиальными и не «вычисляются» автоматически из общей части всех значений). Неудовлетворенность, которую многие современные лингвисты ощущают от концепции инварианта, состоит не в том, что инвариант вводится в описание, а в том, что он остается единственной реальностью описания, т.е. имя граммемы начинает подменять саму граммему во всех ситуациях, а не только в тех, ради которых имя, собственно, и было придумано.

Подробнее о разных подходах к описанию грамматических значений можно прочесть в работах Апресян 1980: 58-66, 1985 и 2004, Wierzbicka 1980 и 1988, Janda 1993, Гловинская 2001, Перцов 2001, Бондарко 2003, Taylor 2003, Haspelmath 2007.