1.2. Институциональный и персонифицированный дискурсы в массовой коммуникации

Институциональные дискурсы как феномены социальной жизни есть необходимая форма погружения человека в определенную дискурсивную среду. Это погружение – суть первичная коммуникативная адаптация человека к специфическим условиям, «правилам игры», которые сформировались в результате традиции. При этом институциональный дискурс – всегда тип, а не собственно дискурс в смысле «языкового существования» (Гаспаров, 1996, с. 10). И если дискурс связан с «движущимся потоком человеческого опыта», то тип – создает условия для максимально эффективного овладения этим опытом в специфических условиях. Институциональные дискурсы, по каким-либо причинам оказавшиеся не способными предоставить эти условия, как правило, отмирают. Здесь может служить примером советский идеологический дискурс, который превратился в механизм манипулирования и унификации различных понятий и явлений. Фактически как институциональный дискурс он перестал существовать задолго до падения советского режима.

Однако существенным моментом институционального дискурса все же является нечто иное. «Институциональная деятельность осуществляется в абсолютном большинстве случаев социальными организациями, где общение и взаимодействие индивидов происходит не на уровне личностей, а на уровне позиций, деятельностных ролей, за которыми и закрепляются те или иные конвенциональные речевые акты» (Макаров, 2003, с. 168).

В этом смысле институциональные дискурсы как порождение соответствующего «государственного» (или «корпоративного») сознания обладают стремлением подчинить себе, навязать социальную роль субъекту, который попадает в данный институт. Ученик приходит в школу с тем, чтобы получить определенные знания и умения. Но помимо всего прочего он оказывается в ситуации, в которой обязан играть роль подчиненного. Учитель объясняет материал, школьник – слушает. Если он начнет отвлекаться, то у учителя есть право сделать ученику замечание. В конце занятия учитель предлагает классу выполнить дома определенные упражнения для закрепления – «домашнее задание». Если ученик не выполнит его, то учитель, как правило, выказывает неудовольствие на правах той социальной роли, которую ему сообщила школа. Следование правилам данного социального института – условие, при котором школа сможет реализовать свои функции. В результате формируется педагогический дискурс. Таким образом, «ядром институционального дискурса является общение базовой пары статусно неравных участников коммуникации» (Карасик, с. 204). С другой стороны, школьное «неравноправие» весьма условно: если учитель станет превышать свои «властные полномочия», то родители ученика будут принимать меры, чтобы избавиться от школьного деспота. Таким образом, «неравноправие» не является абсолютным, оно в той или иной мере актуально, пока соответствует представлениям участников коммуникации о деятельности данного института.

Словом, «неравноправие» социальных ролей лишь следствие социальной деятельности: в основе находятся правила игры, которые представляют собой «определенные шаблоны взаимных прав и обязанностей» (Крысин, 1976, с. 43). При этом партнеры социального взаимодействия ожидают друг от друга поведения, которое определено границами ролей: «То, что составляет право одного ролевого партнера является обязанностью другого и наоборот. “Я имею право на что-то” – значит, я ожидаю от других некоторых действий и поступков, которые соответствуют их ролям, входят в структуру этих ролей как обязанности» (Крысин, 1976, с. 43). В условиях, когда обязанности и права распределены, нарушение принятых правил может являться основанием для расторжения действующих договоренностей, т.е. приводит к возникновению социальных конфликтов.

В этом смысле значительно наблюдение Р. Линтона о разделении понятий статуса и роли: по мнению ученого, статус подразумевает систему прав и обязанностей личности, роль же представляет «динамический аспект статуса» (Андреева, Богомолова, Петровская, 2000, с. 195). В некоторой степени можно говорить о роли как о практическом воплощении статуса. Разное представление участников социального взаимодействия о том, какими практическими моделями поведения располагает тот или иной социальный агент, нередко является источником конфликтов и главным условием формирования дискурсов противостояния. Поэтому не случайно, в частности, исследование педагогического дискурса подразумевает две крайние модели представлений о школе и учителе: с одной стороны, это уважительное отношение к педагогу как воплощению лучших человеческих качеств и образцу образованности. В частности, концепт «учитель» связан с нейтральной и положительной коннотациями (учитель, наставник, педагог). В качестве же аттрибутивов используются оценочные слова с позитивным значением (добрая, любимая, строгая учительница) (Карасик, 2000: 29-30). Однако это не единственная модель восприятия реальности учебы. Изучая особенности педагогического дискурса в художественных произведениях, В.И. Карасик отмечает, что, по мнению О.В. Толочко, школа у учеников ассоциируется с войной, адом, посещением врача, каторгой, судом, духовной смертью. Пространство класса семиотически распределено в виде территории учителя и территории учащихся [Карасик В.И. 2002: 303]. Однако это не единственная модель восприятия реальности учебы. Противоположным полюсом здесь выступает специфическое отношение к образовательному учреждению со стороны учащихся. Исследования В.И. Толочко рисуют нам тягостную картину пребывания в школе. Среди образов и метафор, с которыми связаны школьные будни, встречаются абсолютно негативные: война, ад, каторга, тюрьма, звериная или нечистая сила, издевающаяся над ребенком, поход к врачу и связанные с этим болезненные ощущения (Толочко, 1999, с. 178-181).

При наличии напряженных отношений между учителем и школьниками возможна выработка определенного дискурса противостояния, в котором стилистическими маркерами этих отношений в речи школьников выступают: «училка», «завалила», «родаки» (родители) и т.д. Этот дискурс формируется за пределами педагогического дискурса, в котором главными участниками являются учитель и учащийся. В дискурсе противостояния школьников педагогу основными агентами выступают сами школьники, учитель же является объектом обсуждения. Данный дискурс противостояния сам по себе не является институциональным, поскольку не несет в себе задач, поставленных перед школой. Кроме того, этот дискурс во многом дублирует молодежный. Он в свою очередь формируется как дискурс противостояния молодежи миру взрослых, в котором неопытному и социально не адаптированному индивиду приходится претерпевать немало трудностей. Дискурс противостояния учителю становится лишь одним из реализаций молодежного дискурса, формирующего определенный тип текстов. Но задача молодежного дискурса не сводится только к отгораживанию территории, на которую взрослым вход запрещен. Помимо всего прочего он является своеобразной площадкой, на которой рождающиеся личности пробуют свои силы в собственной среде, готовясь к активному вхождению во взрослый мир. В этой перспективе дискурс противостояния учителю – всего лишь очередная тренировочная площадка по защите собственных интересов, выработке собственной идеологии и т.д. Позже, когда ученики вырастут и станут взрослыми, их отношение к учителю и собственно к школе меняется: чаще всего она воспринимается выпускниками как беззаботное время детства.

С другой стороны, именно наличие института школы косвенно формирует условия, при которых может возникнуть дискурс противостояния. А вот дискурс учителей, сформированный выполнением той работы, которую учителя должны выполнять, чтобы обучить детей – уже можно считать собственно институциональным. Маркерами данного дискурса могут выступать специальные термины обучения, понятия различных административных образований и производные от них: «зун» (знания, умения навыки), «методобъединение», «планерка», «часы» и т.д.

В дискурсивном пространстве эти модели речевого и социального поведения, социальные типы активности, могут быть расценены как «внутренние». Помимо «внутренних» институциональные дискурсы формируют группу «внешних» дискурсов. Исследуя политический дискурс, Е.И. Шейгал выделяет следующие отношения между его агентами:

1. Институт ↔ институт.

2. Представитель института ↔ представитель института.

3. Институт ↔ граждане.

4. Институт ↔ гражданин.

5. Представитель института ↔ граждане.

6. Представитель института ↔ гражданин (подробней см.: Шейгал, 2000.).

Как видим, в данном случае речь идет об институциональном дискурсе политики как о «внешней» деятельности института и его представителей. При обращении к внутреннему пространству мы столкнемся с реализацией не политического дискурса в смысле, в котором его рассматривает Е.И. Шейгал, а иных дискурсов политики. В частности, здесь может быть реализован дискурс внутрипартийной борьбы, который разворачивается между группами или отдельными участниками той или иной политической силы. С другой стороны, описание в прессе породит третью разновидность дискурса политики, которое обусловлено сменой активного автора, порождающего текст. В частности, журналист, не имеющий отношения к описываемой им политической силе, находится вне рамок политической идеологии и политических целей. Он, возможно, будет исходить из задач, которые продиктованы интересами конкретного СМИ, заинтересованного в поиске сенсаций и политических потрясений.

Таким образом, феномен дискурса в институциональном пространстве способен принимать на себя различные функции и представлять разные интересы. Дискурсивная зависимость от участников и целей коммуникации сохраняется, поэтому и институт есть всего лишь условие проявления тех или иных дискурсивных практик. Дискурс рождается в общении, но модели общения порождает институт.

Так или иначе институциональные дискурсы имеют внешнее и внутреннее пространство. В каждом из них существуют дискурсы, которые формируются благодаря двум условиям: а) цели; б) особенности участников коммуникации (социальные, культурные и т.д.).

«Внешний» дискурс будет реализовываться как минимум в двух случаях: во-первых, в пространстве «вертикали»: например, завуч школы представляет тот или иной отчет перед министерством образования. В социальные функции министерства входит регулирование работы учебных заведений. В результате на совещании в министерстве формируется собственный дискурс. В этих условиях завуч находится в положении отчитывающегося. Вновь перед нами общение «статусно неравных участников коммуникации». Фактически меняется и дискурс. Из школьного – он становится административным или административно-бюрократическим. При этом речь (отчет) завуча будет носить защитный характер: в частности, он может представить неполную информацию, завысить или занизить какие-либо показатели. Однако с другой стороны, сотрудники министерства хорошо знают работу школ, трудности, с которыми сталкивается то или иное учебное учреждение, перспективы и т.д. Поэтому они могут уличить докладчика в неточности. Все это вряд ли должно стимулировать абсолютно «защитную» позицию завуча. Но это же, скорей всего, не будет вызывать излишнюю агрессию со стороны сотрудников министерства. Дискурс министерства лишь отчасти чужероден дискурсу школы. В этом смысле дискурс школы входит в дискурс министерства.

Второй случай формирования дискурса «защиты» обусловливает пространство СМИ. И в этом случае институт занимает абсолютно «защитную» позицию. СМИ для социального института в некотором смысле чужеродная среда. Поэтому перед социальным институтом стоит задача сформировать собственный дискурс в СМИ. Все дискурсы «защиты» различных социальных институтов практически одинаковы. Они, как правило, бесконфликтны и стремятся представить идеальную социальную реальность защищаемого института. Чаще всего, они связаны с проведением того или иного институционального мероприятия или юбилеем учреждения. Например, в материале «Номера один» «В Бурятии открылся лесоперерабатывающий завод» («Номер один», 21 декабря 2011 г., с. 5) речь идет о деятельности «Байкальской лесной компании». Ее директор Евгений Пруидзе следующим образом описывает деятельность нового завода: «Наше предприятие отапливается экологически чистым биотопливом, мы сжигаем собственные древесные отходы. Предприятие находится в Прибайкальском районе Бурятии, поэтому это обстоятельство накладывает на нас определенные ограничения по воздействию нашего производства на экологическую среду». Как видим, перед нами стремление представить полный дискурс экологии открывающегося предприятия. Диалогическая составляющая дискурса могла быть представлена комментарием специалиста по экосистеме данного региона и по открывающемуся заводу, в частности. Отсутствие такого комментария говорит о присутствии «защитного» дискурса. Тема публикации – открытие нового завода – появилась, очевидно, из-за стремления компании прорекламировать свою деятельность. Это очередной «вклад» предприятия в «защитную броню» компании. Благодаря подобным публикациям формируется положительное общественное мнение о предприятии и его руководителе.

При обращении к темам, связанным с институциональными дискурсами в медиапространстве, выделим группу дискурсов пропаганды. Это дискурсы, инициированные различными институтами и приведшие к пропагандистским кампаниям. В частности, антиалкогольная пропаганда является ярким примером подобного дискурса. Такие дискурсы обладают агрессией и продолжают собственную жизнь без инициирующего его института. В понимании среднестатистического обывателя алкоголь представляет собой продукт, о котором отрицательно отзываются все, кто выступает об этом в средствах массовой информации. При этом в быту так или иначе алкоголь употребляет большинство россиян. Каждый праздник в нашей стране немыслим без застолий. Таким образом, дискурс антиалкогольной компании не влияет на реальное поведение людей. Более того, дискурс абсолютного запрета на спиртное, который ограничен медиапространством, способствует алкоголизации населения. Лицемерие морального запрета затушевывает главную проблему, с которой сталкивается подрастающее поколение. Именно для молодых людей, еще не выработавших своего личного отношения к алкоголю, такая ситуация является наиболее опасной. Алкоголь – часть культуры. Шампанское на Новый год, бутылка вина с коробкой конфет на Восьмое марта – это традиции, с которыми не справится никакая антиалкогольная пропаганда. Более того, присутствие в СМИ дискурса абсолютного запрета формирует отношение к подобным акциям: их проведение никак не связано с реальной жизнью. Конфликт запрета с традициями культуры уничтожает запрет. В результате перед молодым человеком нет правильной (популярной) модели поведения в отношении к алкоголю. Есть ироничное отношение старших товарищей к безалкогольному проведению праздников, которое фактически и создает условия для формирования образа жизни молодого человека. При этом количество и частота употребления оказываются темой, которую с подростком никто не обсуждает. Таким образом, антиалкогольный дискурс способен существовать в пространстве общественного выступления. Его конечная цель – изменение поведения людей – не достижима из-за его неспособности проникать в бытовое пространство, становиться частью личностного дискурса. В ноябре 2011 г. студенты 5 курса отделения журналистики БГУ пытались снять фильм о личном отношении современника к проблеме алкоголя. Интересно, что медицинские работники, с которыми пришлось иметь дело, всегда говорили только об абсолютном запрете на алкоголь. Вопрос об их личном отношении к проблеме вызывал либо отчуждение, либо подменялся официальной позицией медицинского учреждения. Один из опытных врачей буддистского центра в конечном итоге пояснил: «Я – врач: по-другому я сказать не могу». Как видим, институциональный дискурс в данном случае подавляет личностный. В некотором смысле мы вновь сталкиваемся с эффектом «защиты»: ничего противоинституционального в дискурс попасть не должно. Отсюда можно говорить о значении формы дискурса. Форма определяет содержание и существование дискурса. Рожденный в определенных социальных условиях он с течением времени начинает сам поддерживать нормы и правила, которые в настоящий момент изжили себя. Антиалкогольный дискурс застыл в своем неподвижном состоянии. Его цель – снижение потребления алкоголя в стране – остается всего лишь декларацией. Его апогеем можно считать «сухой закон», введенный М. Горбачевым. Однако в конечном итоге даже в это время он не смог проникнуть в бытовое пространство человека. Сегодня поддержкой антиалкогольного дискурса выступила скандальная тематика публикаций СМИ. Рассказ о том, как пьют в России, является сильнодействующим средством потрясения аудитории. Но цель таких публикаций – коммерческая. В конечном итоге их авторы не заинтересованы в эффективности антиалкогольной пропаганды.

Таким образом, перед нами складывается следующая картина. Социальные институты представляют собой особые комплексные факторы формирования дискурсов разного рода. На уровне отношений «Институт» – «клиент» формируются служебные дискурсы, которые обслуживают интересы института, предоставляя необходимые услуги клиенту.

Иерархические отношения в среде сотрудников института, в первую очередь, формируются должностной структурой. Вокруг директора института, начальников отделов создается благоприятная дискурсивная среда на уровне бытового и служебного пространств. Иерархия значительным образом влияет и на отношения между рядовыми сотрудниками. Существуют те, кто умеет хорошо отчитаться, эффективно выступить на собрании и т.д. Их можно назвать лидерами дискурса иерархии. Именно такие сотрудники имеют больше шансов подняться по служебной лестнице. В свою очередь, начальство формирует «дискурсы дела», комплекс речемыслительных требований и действий к своим подчиненным. От уровня, специфики, эффективности таких требований нередко зависит состоятельность работы всего социального института.

Иначе говоря, можно выделить два типа дискурсов, лежащих в основе существования института: статусно-ориентированные («вертикальные») и личностно-ориентированные («горизонтальные»). Статусно-ориентированные дискурсы – это дискурсы требования и отчета, личностно-ориентированные – коммуникативные, стремящиеся создать для сотрудника комфортную психологическую обстановку за счет реализации в межличностном пространстве. Нетрудно видеть, что если в работе института страдают «вертикальные» дискурсы, то страдает и деятельность учреждения как института, когда – «горизонтальные», то уничтожается личное пространство сотрудников, возникает почва для превращения сотрудников в «винтики» государственной машины.

За пределами института, «перед вышестоящими органами» и средствами массовой информации, институт формирует иные статусно-ориентированные дискурсы. Эти дискурсы являются способами презентации, самоутверждения и навязывания своего «внутреннего» дискурса окружающим.

Вышестоящий институт

(контролирующий орган)

Дискурс «статуса» СМИ

Директор института

Начальник отдела

Сотрудник

Социальный Дискурс «статуса»

институт

«Клиент»

Схема

Особенно красноречивым является проявление «статусных» дискурсов в медиапространстве. Большие институты стремятся обзавестись пресс-службой, которые создают необходимые способы и связи для реализации дискурсов «статуса». Наиболее сильные позиции здесь занимают пресс-службы институтов власти, которые помимо брифингов, «круглых столов» и т.д. способны влиять на редакционную политику СМИ неформальным институциональным давлением (то, что получило название «флака»¹). Обилие дискурсивных практик, которое способна использовать пресс-служба для реализации своих целей, свидетельствует о ее эффективности. Так, в частности, дискурс «о Президенте» перерос рамки дискурса «статуса» института власти и превратился в дискурс «статуса» страны. СМИ формируют идеальный образ президента, чья деятельность является эталоном для всех россиян. В августе 2009 г. телевизионные выпуски ведущих каналов страны сообщали о катастрофических событиях: о взрыве на Саяно-Шушенской ГЭС, об очередных терактах на Кавказе, но все это отрицательное медиавоздействие было значительным образом нейтрализовано новостями о работе Дмитрия Медведева и Владимира Путина. Общее послание стране можно было оформить примерно следующим образом: «Президент и Премьер-министр работают, поэтому и причин для волнения нет».

Любопытно, что в подобных сообщениях дискурс «о президенте» создается исключительно за счет статусно-ориентированного институционального дискурса. Но переросший рамки института власти, он стал нуждаться в личностно-ориентированном дискурсе, способным приоткрыть личное пространство первых лиц государства. И эта потребность ощущается пресс-службой. Некоторые материалы в программах новостей канала «Россия» приняли вид светской хроники: «Работу Совета над нацпроектам премьер сегодня обсуждал и с президентом. Днем они провели рабочую встречу, на которой говорили о социально-экономическом развитии страны. Ну а после беседы Дмитрий Медведев и Владимир Путин прогулялись по резиденции “Бочаров ручей” и выпили по чашке чая у берега моря. Президент и премьер даже сыграли партию в бадминтон. В матче по-своему поучаствовал и рейтвейер Дмитрия Медведева по кличке “Альда”: он утащил у игроков несколько воланов» («Вести», 21-00 от 14.08.2009). Текст читал диктор, что свидетельствует о подготовке данного материала пресс-службой, а не журналистом программы. Взаимодействие пресс-службы Президента с каналом «Россия 1», а также программой «Вести» является институциональным взаимодействием, в результате которого возникает дискурс «о Президенте». Естественно, его формирование осуществляется за счет многократного тематического повторения, а не за счет одного единственного материала, появившегося в выпуске. Такой повтор и способствует перерастанию единичного текста в дискурс. Этот пример прекрасно иллюстрирует работу институтов в России. При столкновении интересов института власти с институтом журналистики на медиаполе победу одерживает власть и предлагает «клиенту» (т.е. аудитории) свой дискурс. Подобная ситуация невозможна при взаимодействии власти с независимой журналистикой. Например, для частного канала информационный повод является единственным условием попадания материала в эфир. Но для государственных социальных институтов федеральная власть независимо от принадлежности имеет абсолютный ресурс воздействия. Время от времени она вмешивается в деятельность самых разных государственных учреждений, исправляя недостатки. Часто такое вмешательство ведет к снятию тех или иных должностных лиц. Стоит заметить, что такое положение прежде всего касается госучреждений. Так, уполномоченный при президенте Российской Федерации по правам ребенка Павел Астахов во время посещения Бурятии в конце октября 2011 г. предложил министру социальной защиты Республики Бурятия Наталье Хамагановой уйти в отставку. При этом поводом для снятия послужила реплика министра о детях-инвалидах:

Дело касалось обеспечения жильем выходцев этого детского дома (речь идет о «Баянголе» – Прим. Б.С.). Министр, следуя, видимо, только ей понятной государственной логике, замешанной на эффективности труда и затрат, пыталась объяснить, что жилье молодым людям с нарушением работы головного мозга без надобности "ввиду их безнадежности".

С точки зрения жестокого мира и той реальности, в которой находится Россия, совсем отказать в логике Наталье Хамагановой нельзя. Таких детей обманывают, убивают, выживают из данного им государством жилья. И вообще, они в большой степени нетрудоспособны и не могут содержать сами себя. Но подобные вещи не надо говорить вслух, в лицо проверяющим. Нельзя находить аргументы нарушению закона — детдомовцам жилье гарантирует государство, обязанность министра соцзащиты — молча выдать жилье. Тем более нельзя упираться в такой ситуации и спорить с московскими проверяющими.

В общем, Павлу Астахову доложили об инциденте. Тот прореагировал эмоционально. 25 октября уполномоченный по правам ребенка при президенте России Павел Астахов предложил Наталье Хамагановой, министру социальной защиты населения Бурятии, поискать другую работу.

(Павел Астахов довел министра соцзащиты до отставки и больницы // Города Сибири, информационный портал http://www.sibcity.ru/?news=25071&line=people&page=0)

Особенностью конфликтной ситуации является то, что Наталья Хамаганова не имеет прямого отношения к защите прав ребенка в Бурятии. Иначе говоря, Павел Астахов не может снять неугодного ему министра. Тем не менее, последствия для Натальи Хамагановой оказались самыми тяжелыми, она вынуждена была подать в отставку. Настоящей причиной ее положения оказалось столкновение дискурсов: «внутреннего» министерского и «внешнего» – омбудсмана П. Астахова. Очевидно, что пояснения министра по детям-инвалидам были высказаны для «внутреннего пользования». Н. Хамаганова предлагала «понять» положение министерства, вынужденного разбрасываться своими ресурсами. Это предложение «войти в положение», очевидно, является типичным способом отстаивания интересов института (или его субъектов). Это дискурс, возникающий между высоким проверяющим и министерскими служащими. Реализация дискурса Хамагановой означала бы удавшуюся защитную тактику. Но министр, очевидно, не учел агрессивности и «внешнего» характера дискурса П. Астахова. Наталья Хамаганова, ожидавшая встретиться на общем дискурсивном поле, натолкнулась на дискурс «омбудсмана» – «смесь» дискурса институционального с персональным. Астахов, чья публичная деятельность привела к его должности «омбудсмана», менее всего склонен потворствовать внутриминистерским дискурсам, которые расцениваются им, очевидно, как «бюрократические»¹.

Словом, в перспективе становления дискурсивных практик в институциональном пространстве наибольший интерес вызывает «внешние» отношения, т.е. отношения институтов друг с другом и с «клиентом». Главная задача каждого института – заставить «говорить на своем языке» остальных субъектов междискурсивных отношений. При этом каждый институциональный дискурс «разрывается» между двумя полюсами: достижения институциональной цели (выполнения своих функций) и защиты интересов субъектов института. Формируемые в результате дискурсивные модели создают типичное поведение в типичной ситуации. Реализация функциональной программы института создает основу дискурса, на которую накладывается субъективная составляющая. Тут мы сталкиваемся с ролью личности в институциональном дискурсе.

Иначе говоря, и личностный дискурс вполне способен к типизации. Использование человеком одних и тех же речевых оборотов при выражении мысли, да и при ее порождении – демонстрирует состоятельность трактовки дискурса как типа. В то же время взаимодействие различных дискурсивных формаций между собой есть не только пограничное разделение, но и взаимопроникновение, и наложение дискурсов друг на друга.

В частности, взаимодействие личностного и социально-ролевого начал в пространстве жизни подразумевает противопоставление единичного коллективному. В рамках социально-ролевых функций поведения происходит некоторая унификация человеческого бытия. Личность перестает быть источником уникального смысла, превращаясь в единицу социального движения, включающего в себя множество таких единиц. В супермаркете неважно, приобретает ли продукт рабочий с завода или академик. Оба они должны подчиняться одинаковым правилам. Их речи в этом смысле являются типичными для покупателей и, чаще всего, мало отличаются друг от друга, несмотря на значительную социальную дистанцию. Поведение человека, таким образом, регулируется двумя моделями: индивидуальной и социально-ролевой. Совпадение индивидуальных интересов с коллективными создает социально-ролевое поведение индивида. Типичность и индивидуализированность как крайние точки проявления поведения человека в обществе включены в общее коммуникативное поле. Однако дискурсы как выражения этих двух начал ведут себя несколько иначе. Любое социально-ролевое поведение вовсе не означает автоматического проявления институционального дискурса. Часть социально обусловленных ситуаций (покупатель – продавец) обслуживается личностным, бытовым дискурсом. Как полагает В.И. Карасик, «личностный (персональный) дискурс представлен двумя основными разновидностями – бытовой (обиходный) и бытийный дискурс. Специфика бытового дискурса состоит в стремлении максимально сжать передаваемую информацию, выйти на особый сокращенный код общения, когда люди понимают друг друга с полуслова, коммуникативная ситуация самоочевидна, и поэтому актуальной является лишь многообразная оценочно-модальная эмоциональная квалификация происходящего. Бытийный дискурс предназначен для нахождения и переживания существенных смыслов, здесь речь идет не об очевидных вещах, а о художественном и философском постижении мира» (Карасик, 2002, с. 193). Таким образом, взаимодействие социально-ролевых моделей и личностных при этом весьма динамично. Даже бытовой дискурс часто обусловлен социальными ролями. В некотором смысле «карьерные» высказывания личности (защита диссертации, выступление адвоката на значительном юридическом процессе, речи политиков) несут в себе черты бытовой и бытийной разновидностей дискурса. И тогда социальное положение (роль) становится основанием для реализации личностных потенций индивида. Персонифицированный дискурс соединяется с институциональным (социально-ориентированным), рождая уникальное явление, которое стремится определить не только дискурсивную модель, но и модель общественного института (например, в политике: «вертикаль Путина», «перестройка Горбачева»).

При этом на взаимоотношения институциональных и персональных дискурсов оказывает влияние их форма: устная и письменная. Первичной, конечно, является устная. Живой диалог, полемика – способны существовать исключительно в устной форме. Импульсивное высказывание содержит основной «заряд» мысли без оглядки на контекст, на аудиторию. Для говорящего существует лишь собеседник, оппонент, с которым беседа реализуется на едином уровне взаимопонимания и принятия определенных правил, допущений, рамок и т.д. И все же может возникнуть феномен столкновения не столько разных точек зрения, сколько разных персональных дискурсов. Часто в этом столкновении играет роль принадлежность конфликтующих разным институтам. В этом смысле теория дискурса прекрасно дополняет диалогическую теорию М. Бахтина. Как полагает исследователь, «диалогический подход возможен и к любой значащей части высказывания, даже к отдельному слову, если оно воспринимается не как безличное слово языка, а как знак чужой смысловой позиции, как представитель чужого высказывания, то есть если мы слышим в нем чужой голос. Поэтому диалогические отношения могут проникать внутрь высказывания, даже внутрь отдельного слова, если в нем диалогически сталкиваются два голоса» (Бахтин, 1972, с. 314-315). Но выбор слова и высказывания зависит от целей и условий, в которых оказывается субъект. Они определяют выбор дискурса, который будет использовать субъект. Можно сказать, что перед говорящим каждый раз распахивает свои возможности не безмерное богатство языка, а ограниченные шаблоны дискурсов, которыми владеет субъект.

Письменная же речь большей частью взвешена, определенным образом завершена. Внутренняя дискурсивная работа обычно уже проведена. Конечно, мы не можем отрицать того факта, что в сущности столкновение разных личностных дискурсов возможно не только в письменной форме. Однако письменный текст, если только он является выражением точки зрения, всегда дискурсивно завершен. Он, строго говоря, не может быть включен в чужие координаты мировосприятия и оценки без трансформации. Связано это с тем, что письменный текст уже прошел стадию внутренней коммуникативной борьбы, смоделированной автором. Письменное столкновение в рамках одного дискурса каждый раз является способом «разомкнуть» уже замкнутое дискурсивное пространство собеседника и внести в него собственное дискурсивное содержание.

Несколько в ином пространстве реализуется личностный дискурс во временной шкале, т.е. диахронно. Человек как духовное существо реализует не только ситуативные институциональные речемыслительные модели, но и главные, т.е. те, что отражают его ведущее отношение к обществу и самому себе. Дискурс здесь выступает как основа для практико-личностной реализации, является платформой, стоя на которой каждый человек создает свое неповторимое «Я». В частности, в период юности молодой человек может идентифицировать себя с различными молодежными группами: эмо, хиппи и др., подчиняя свое поведение соответствующему дискурсу. Позже, создав семью, человек обычно отказывается от былых идеалов и становится носителем семейно-бытового дискурса и т.д. Это личностные возрастные дискурсы.

Таким образом, взаимоотношения человека с дискурсом носят различный характер. В зависимости от развития, социальных характеристик дискурс может не только быть инструментом общения в меняющихся социальных ситуациях, но и выражать личностную идеологию, отношение к миру и людям.

Однако диалог как столкновение разных личностных позиций не единственная форма реализации. Конечно, диалог как самая богатая форма существования дискурса способен вызывать к жизни самые неожиданные формы. Участие в диалоге всегда требует от его участников большой концентрации и мобилизации. К этому не способны чисто институциональные дискурсы, их реализация осуществляется в более или менее бесконфликтном поле. Различные циркуляры, формы отчетов, заявок исключают взаимодействие личностей, но обеспечивают административную работу института. Это письменный административный дискурс. В этом смысле соединение институционального с персональным – требование, которое дает возможность институту быть защищенным.