V. Законы душевной жизни.

    Многие психологи и философы отрицали существование особых законов душевной жизни, поскольку под ними понимается отличная от общих физических законов закономерность процессов. По мнению одних, все, что̀ можно назвать психическим законом, в сущности является психологическим рефлексом физических связей,— рефлексом, который составляется из ощущений, связанных с известными центральными мозговыми процессами. Другие утверждают, что в душевной области совсем нет законов. Существенное различие между естественными науками и науками о духе состоит, согласно этому воззрению, скорее же в том, что естественные науки одни только опираются на устойчивые законы, напротив, науки о духе совершенно лишены закономерного порядка явлений. Первое из этих воззрений, принадлежащее материалистической психологии, мы можем оставить здесь без рассмотрения: оно находит себе опровержение во всех до сих пор рассмотренных нами явлениях сознания, так как разбивается о самый факт сознания, невыводимый из каких-либо физических свойств материальных молекул или атомов. То неоспоримое положение, что не бывает процессов сознания, не связанных каким-либо образом с физическими процессами, материалистическая гипотеза возвела в догмат, по которому самые процессы сознания по сущности своей представляют собою физические процессы. Но это утверждение стоит в противоречии с нашим непосредственным опытом: в нем человек, как и всякое другое подобное ему живое существо, дан нам, как психофизическое, а не просто физическое единство.

    Второе воззрение — допускающее законы в смысле общезначимых правил явлений лишь в естественных науках и поэтому принципиально ограничивающее задачу психологии описанием фактов, связь которых или произвольна, или чисто случайна,— основывается на очевидно неправильно понятом применении понятия закона: полагают, что закономерными можно считать лишь такие закономерности явлений, которые повторяются неизменно и всегда одинаковым образом. Таких законов вообще нет, нет их и в естествознании. Скорее же в этом случае имеет значение следующее основоположение: законы определяют течение явлений, лишь поскольку они не уничтожаются другими законами. Но так как, вследствие сложной природы всех явлений, каждый процесс, в общем, находится под влиянием многих законов, то отсюда вытекает, что наиболее общие законы природы в опыте никогда не могут быть указаны во всей их строгости. Так, например, нет ни одного закона в механике, которому мы приписывали бы бо̀льшую общезначимость, чем так называемому „закону косности“. Его можно формулировать следующим образом: „когда известное приведенное в движение тело не испытывает никакого дальнейшего воздействия какой-либо силы, то оно продолжает свое движение в одном и том же направлении и с одинаковой скоростью в безграничность“. Ясно, что этот закон никогда и нигде не может быть осуществлен в опыте, так как нигде и никогда не мыслим случай полной независимости от дальнейших, изменяющих движение, воздействий какой-либо силы. Тем не менее закон косности имеет для нас значение бесспорного закона природы, так как все действительные процессы движения можно рассматривать, как закономерные видоизменения идеального, в конкретном опыте никогда не встречающегося, случая движения, не зависящего от всяких внешних влияний.

    Если мы с этой общепринятой в естествознании точки зрения подойдем к вопросу о существовании или несуществовании психических законов, то прежде всего само собою будет ясным, что под такими законами мы будем понимать лишь закономерные процессы в самом сознании, а не те, которые лежат вне сознания, например, относятся к физиологическим мозговым процессам. Таким образом, сочетания ощущений или простых чувствований в сложные представления, аффекты и т. д., если они совершаются как-либо закономерно, могут быть названы психическими законами. Напротив, тот факт, что, например, оптические оси обоих глаз устанавливаются на светящуюся точку, появляющуюся на темном поле зрения, будет физиологическим законом, а отнюдь не психическим. Само собою разумеется, что физические законы, подобные указанному в этом примере, могут оказывать решающее влияние на деятельность известных психических законов; однако это не препятствует нам резко отграничивать друг от друга оба эти вида закономерности, так как для допущения психического закона необходимо то основное положение, что как слагаемые, так и равнодействующие действий подобных законов бывают составными частями непосредственного сознания, т.-е. ощущениями, чувствованиями и их сочетаниями. Если теперь, придерживаясь этого критерия, мы бросим взгляд на разнообразные процессы сознания, затронутые нами выше, то станет ясным, что всем этим процессам присущ характер строгой закономерности, конечно, не в том смысле, что эти законы являются как бы застывшими правилами без исключения — таких законов, как было замечено выше, вообще нет, в силу никогда не прерывающейся интерференции воздействий,— но в том единственно допустимом смысле, что всякое сложное явление может быть сведено на закономерное совместное действие элементов. Если это требование не было бы соблюдено, то нарушилась бы и связь нашей душевной жизни. Она распалась бы на хаос лишенных связи элементов. Невозможно бы стало и самое сознание, так как оно является как раз противоположностью такого хаотического беспорядка. Так, например, каждое отдельное представление является закономерным сочетанием ощущений. Известный звук определенного тембра всегда и неизменно состоит из одинаковых элементарных тонов. Конечно, для этого психического закона слияния тонов весьма важное значение имеет то обстоятельство, что известные объективные источники звука, например, струны, трубы, обладают физическими свойствами, вследствие которых возникают такие закономерные сочетания тонов, но, сами по себе взятые, эти физические факты не имеют ничего общего с указанным психическим законом. Если бы наше сознание по природе своей не было предрасположено к таким закономерным сочетаниям, то и объективные моменты подобные вышеуказанным, не оказали бы на него никакого действия. Совершенно так же обстоит дело и с соединением зрительных ощущений в пространственные представления, с слиянием изображений предмета в правом и левом глазу в рельефное общее изображение, с возникновением своеобразных цельных чувствований и их частичных чувствований, как это мы наблюдали в общем чувстве, в эстетических элементарных чувствованиях, наконец, с возникновением аффектов и волевых процессов из их элементов. От этих отдельных более или менее сложных процессов сознания характер закономерности переходит прежде всего также и на временную последовательность процессов. Как ни недостаточны обобщения старого учения об ассоциациях, однако главная ошибка его была не в том, что оно слишком поспешно постулировало законы, но скорее в том, что оно не попыталось достаточно глубоко проникнуть в закономерную основу ассоциативных процессов с помощью их анализа. Последнее убедительное доказательство в пользу этого закономерного характера душевных переживаний дают, наконец, апперцептивные сочетания, своеобразные продукты которых, опять-таки, конечно, всецело обусловленные законами ассоциаций, мы видели в связи мыслей. Едва ли можно дать лучшее доказательство нелепости вышеупомянутого учения о полной свободе душевных переживаний от всяких законов, чем то следствие, к которому оно, в сущности, ведет: последовательным выводом из него было бы положение, что самое понятие закона — противозаконно, ибо это понятие, ведь, не что иное, как один из продуктов тех мысленных построений, закономерная природа которых оспаривается.

    Рассмотрение множества частных психических законов завело бы нас слишком далеко; к тому же мы упоминали о их общем характере в тех главах, в которых говорилось об ассоциации и об апперцепции. Но, подобно как в естественных науках над частными законами явлений возвышаются более общие законы, которые мы иногда обозначаем даже как принципы исследования, поскольку они имеют значение общих требований, направляющих исследование,— так точно и в психологической области мы можем установить основные законы, не заключающиеся в частных законах явлений, так как получаются они только после обзора совокупности этих последних. Так, например, имеет значение общезначимого основного закона в области механической физики приведенный выше в качестве образца закон инерции; на такое же значение еще в большем объеме заявляют притязание: закон постоянства материи и родственный ему закон сохранения силы или энергии. Сообразно с этим мы задаем себе вопрос: есть ли в психологии столь же общезначимые законы?

    Прежде чем делать попытки ответить на этот вопрос, нужно упомянуть об одном ограничении, с которым уже в области естественных наук встречается требование общезначимости руководящих принципов; в душевной же сфере его значение, как мы a priori можем ожидать, еще больше, вследствие необыкновенно сложной природы психических явлений. Это ограничение состоит в том, что значение каждого основного закона зависит от определенных предположений, и там, где эти предположения не оказываются уже верными, и руководящие законы становятся сомнительными и неосновательными. Так, закон постоянства энергии имеет значение лишь до тех пор, пока измеряемые количества энергии относятся к замкнутой, следовательно, ограниченной материальной системе. Но он теряет свое значение, если система имеет безграничное протяжение, или если она и ограничена, но зато может быть доступной для посторонних влияний. Принимая в соображение условия, складывающиеся в силу своеобразия душевных явлений, придется применить аналогичное ограничение и к психологическим основным законам, которые получаются посредством обобщения частных психологических законов. Эти основные законы, вследствие зависимости душевных явлений от природы сознания, имеют значение только в пределах связных душевных процессов. Таким образом, хотя и можно установить, например, основной закон управляющий образованием сложных психических процессов из их элементов, но не имеет никакого смысла устанавливать такой закон для совершенно несовместимых процессов, находящихся в сознании вне всякой связи. Возможно, что вследствие этого границы значения психологических принципов уже, чем пределы общих законов природы. Однако это находится в зависимости от особенностей психологического рассмотрения, которое всюду направлено не на внешние, а на внутренние отношения. Также нельзя упускать из виду, что это ограничение может компенсироваться самым характером психических основных законов. В действительности, уже рассмотрение первого и самого общего из этих законов покажет нам, что наше предположение оказывается верным.

    Этот первый основной закон касается именно отношения содержащихся в сложном психическом процессе составных частей к той единой производной, в которую они соединяются. Это отношение по качеству своего содержания может быть чрезвычайно изменчивым, так что по качеству элементов и их соединений отдельные психические процессы несравнимы между собой. Подобно тому как мы не можем сравнивать друг с другом элементарных ощущений света и качеств музыкальных тонов, точно так же нельзя сравнять по качеству содержания пространственный зрительный образ с аккордом или отношения обоих с отношениями элементов эстетического чувства к нему самому, отдельных чувствований аффекта к совокупности содержания этого последнего, или с отношениями чувствований и представлений, входящих в состав мотивов, к волевому процессу, в который они входят. При всем том все эти случаи,— что касается формального отношения слагаемых какого-нибудь процесса к их производным,— подчиняются одному и тому же принципу, который мы можем коротко обозначить, как закон творческих производных. Он гласит, что при всех психических сочетаниях продукт не является простым сложением элементов, которые входят в его состав, но представляет собою новое образование, которое однако, что касается его плана, предустановлено этими элементами, так что дальнейшие составные части и не нужны для его возникновения, да с точки зрения психологического истолкования и вообще не представляются возможными. Так, в световых ощущениях сетчатки и в ощущениях напряжения в глазу при его движениях и фиксации содержится все существенное, что нужно для возникновения определенного пространственного образа. Несмотря на это, само пространственное образование есть нечто новое, что еще не содержалось в тех элементах по своим производным свойствам. Точно так же и волевой акт, возникающий под влиянием большого числа частью содействующих, частью противодействующих друг другу мотивов, является необходимым продуктом этого взаимодействия мотивов, так что наблюдение не находит нигде никакого специфического процесса; и, несмотря на это, сам волевой акт не является простым сложением элементов, составляющих мотивы, но представляет собою нечто новое, претворяющее эти элементы в единую производную. Яснее всего выступает перед нами эта творческая, но в то же время и совершенно закономерная природа психических явлений в апперцептивных соединениях, за которыми она поэтому собственно уже давно безмолвно признана. Каждому известно, что вывод основанного на целом ряде отдельных мыслительных актов умозаключения может быть результатом этих отдельных актов,— результатом, который может прекрасно осветить наше познающее мышление; и хотя он был совершенно скрыт от нас, однако, анализируя впоследствии его происхождение, мы убеждаемся, что он возник именно из этих предпосылок. Поэтому прежде всего на творческом характере апперцептивных соединений, как на фундаменте, воздвигается закономерность психических развитий, которую обнаруживает отчасти единичное сознание в продолжение индивидуальной жизни, отчасти склад общего духовного развития, выраженный в культуре и истории. Время от времени появляющееся под влиянием догматических предрассудков утверждение, что закон постоянства, которое имеет значение для сил природы, необходимо должен постоянно сохранять и духовную жизнь на одинаковом количественном уровне, опровергается поэтому фактами как индивидуальной, так и общей истории развития. Это, естественно, еще не исключает того, что здесь, как и там,— вследствие вышеуказанных условий, в которых находятся все связные явления духа,— в отдельных случаях могут иметь место перерывы в течении явлений, а в зависимости от них и обратные движения. Несмотря на все это, соединение творческого роста и строгой закономерности, характеризующее духовную жизнь, проявляется в том, что, в особенности, при более запутанных процессах и при более значительных формах течения явлений, хотя будущие производные и не могут никогда быть заранее определены, однако, при благоприятных обстоятельствах, бывает возможен, наоборот, точный вывод составляющих из данных производных. Психолог, а также и историк, руководимый психологическим духом, является прорицателем прошлого. Если он стоит на высоте своей задачи, он может сказать не только то, что произошло, но и то, как необходимо должно было событие произойти сообразно с данным положением вещей. На практике в исторических науках эта точка зрения уже давно признана. Но было бы однако немаловажно для психологии, чтобы она была в состоянии указать такой же закон производных и для чувственных восприятий и душевных движений, где вследствие простоты условий нередко обратная дедукция в то же время превращается и в предсказание явлений.

    Значительное изменение испытывает закон производных в таких случаях, когда в ходе психических процессов выступают побочные влияния, лежащие вне области, из которой непосредственно получены эти производные, и когда эти побочные влияния становятся самостоятельными условиями новых результатов, которые соединяются вместе с непосредственно полученными в один сложный результат. В этих случаях может произойти даже и то, что эти посторонние влияния достигнут преобладающего значения и, таким образом, сведут даже первоначальные производные на степень побочных или, в конце-концов, и совершенно вытеснят их. Такой ход явлений может при более длинных связных процессах повториться много раз и таким образом произвести цепь явлений, звенья которой все больше и больше удаляются от точек отправления данного ряда явлений. Таковы, преимущественно, волевые процессы, составленные из всякого рода других психических образований, у которых эту модификацию закона производных можно доказать на многочисленных явлениях и особенно на явлениях, принадлежащих к области психологии народов и истории культуры. Поступок, возникающий из определенного мотива, осуществляет, кроме предназначенных данным мотивом целей, и другие, непосредственно не намеченные действия. В то время, как эти последние являются в сознании и вызывают в нем чувствования и влечения, они, с своей стороны, становятся новыми мотивами, которые или осложняют, или изменяют первоначальный волевой поступок, или заменяют его другим. По этой главной своей форме упомянутую модификацию закона производных можно обозначить, как принцип гетерогонии целей. Для развития как индивидуального, так и общего сознания закон этот имеет выдающееся значение, в особенности еще потому, что и ослабевшие влияния первоначальных мотивов почти постоянно все еще остаются сохраненными, на ряду с новыми, занявшими их место, по крайней мере в виде отдельных следов. В бесчисленном множестве наших привычек, нравов и особенно в перешедших к нам из далекого прошлого религиозных обрядах обыкновенно продолжают существовать в непонятных формах такие остатки прежних целей. Не только сами эти явления, но также и возникновение актуальных целей останется невыясненным, пока не сумеют дать себе отчета о законе гетерогонии, который в этой области повсюду оказывает свое действие.

    Закону производных противопоставляется дальше, как его дополнение и однако, в известном смысле, так же и как выражение той же самой психической закономерности, принцип связующих отношений. Как закон производных объединяет в формуле виды психического синтеза, так закон отношений может считаться аналитическим законом, который подчиняет общему правилу отношения составных частей, содержащихся в одном таком синтетическом целом. Правило же это состоит в том, что психические элементы какого-нибудь продукта стоят друг с другом в таких внутренних связях, из которых необходимо образуется самый продукт, а в то же время этими связями мотивируется и свойственный всем психическим производным творческий характер. При этом под внутренними связями мы понимаем такие, которые зависят от качественного состояния отдельных содержаний и, таким образом, противопоставляются тем внешним связям, которые определены их формальным распределением, как специфически отличное и в то же время дополняющее отношение. В этом смысле отношение внешних и внутренних связей совпадает с отношением естественнонаучного и психологического рассмотрения явлений. Явления природы вполне определяются посредством склада пространственных и временных связей, в которых состоят друг с другом элементы явлений. Напротив, сущность душевных процессов, хотя они также не могут, в силу зависимости своей от явлений природы, обойтись без этих внешних обозначений, — обосновывается на внутренних качественных связях соединенных в одно целое элементов.

    Как закон производных, так и этот, находящийся в постоянном взаимоотношении с ним закон отношений обнимают все так или иначе связанные друг с другом единства душевных явлений, от единичных процессов представлений й сложных процессов чувствований до обширных индивидуальных и общих развитий душевной жизни включительно. Так, соединение суммы музыкальных тонов в один единственный звук посредством специфического, только из соединения получающегося значения представлений и чувствований покоится всецело на качественных и интенсивных связях, в которых стоят друг с другом музыкальные тоны. Это отчетливо видно из закономерной зависимости производных и отношений друг от друга, именно из того, что изменение отношений модифицирует и характер производных. Точно так же и пространственный зрительный образ находится в зависимости от отношений качественных и интенсивных элементов ощущений сетчатки и ощущений напряженности глаза и т. д. Сложное эстетическое чувствование является постольку производным из более простых, зависящих от частей восприятия эстетических чувствований, поскольку эти последние, с своей стороны, определяют продукт своими качественными связями. Наконец, все процессы духовного развития основываются на связях отдельных мотивов, посредством которых они соединяются в производные. От понимания этой связи закона производных с законом отношений зависит поэтому и познание значения каждого из этих принципов. Как мы не можем дать себе отчета о психической ценности творческих новообразований, не принимая во внимание внутренних связей составных частей, так точно мы не в состоянии понять и своеобразие этих связей, не имея постоянно в виду получаемых таким образом продуктов.

    Нагляднейшее доказательство этой тесной связи обоих принципов дают те же апперцептивные соединения, в особенности, в форме логических мыслительных процессов, ясно выраженных в грамматических соединениях предложений. Содержание мысли всякого предложения представляет собою прежде всего, как мы видели выше, нечто целое, но еще не является в нашем сознании образованием представлений, достигшим ясной апперцепции. В этой стадии оно представляет собою производную из предшествовавших его образованию единичных процессов ассоциации и апперцепции. Затем, во второй стадии грамматического выражения мысли к ним присоединяется разложение совокупного представления на его части, при котором все эти части без исключения ставятся друг к другу в связующие отношения. Таковы отношения, которые обозначаются у грамматиков, как подлежащее и сказуемое, имя и определение, глагол и наречие и т. д. Грамматическое значение этих категорий отчетливо показывает, что при этом в то же время в системе взаимно подчиняющих и подчиненных отношений находит место то связующее разложение, которое благодаря именно этому логическому распределению соединяется в единую производную. Так, отношение между подлежащим и сказуемым обнимает все дальнейшие отношения между именем и определением, глаголом и дополнением или наречием, между более близким и более отдаленным дополнением в качестве подчиненных членов, которые соединены друг с другом отчасти их собственными связями, а отчасти и посредством связей тех самых общих членов предложения. Этим объясняется также и тот психологический факт, что после того, как этот процесс расчленения мысли окончился, в сознании снова находится совокупное представление, как и в начале процесса, только еще отчетливее. Соответственно соединяются затем такие единичные образования мыслей в более обширные цепи мыслей, относительно простые формы которых находят себе выражение в процессах умозаключения.

    Как закон производных в известных особенно значительных случаях находит специфическое применение и в то же время дополнение в принципе гетерогонии целей, так и закону отношений соответствует принцип усиливающих контрастов. Он обнимает те отношения психических элементов и образований, которые зависят от известных крайних величин качественных и интенсивных составляющих какого-нибудь целого. В области соединений представлений нам встретились такие действия контраста у ассоциативных ассимиляций и диссимиляций. Там мы видели, что при известной крайней величине различия двух ощущений или представлений, — например, двух расстояний в пространстве или во времени, двух ощущений звука или света,— ассимиляция, имеющая место при менее значительном различии, внезапно переходит в диссимиляцию: впечатления не приравниваются более друг к другу, но усиливаются в противоположных направлениях. В другой, особенно важной форме встречаемся мы с этим законом в области чувствований, где он в то же время стоит в связи с двойственностью чувствований, которая свойственна всем их процессам чувствований и соединениям этих последних. Вследствие этой двойственности, как мы видели, каждому чувствованию, как таковому, соответствует противоположное чувствование: удовольствию — неудовольствие, возбуждению — успокоение, напряжению — разряд. Здесь закон отношений проявляется в форме закона контрастов прежде всего тем, что перемена производящих контраст чувствований усиливает самый контраст. Так, чувство удовольствия ощущается интенсивнее и отчетливее по отношению к своему специфическому качеству, если ему предшествовало чувство неудовольствия. Сходно с этим отношение между возбуждением и успокоением, напряжением и разрядом.

    И закон контрастов ни в каком случае не ограничивается связью единичных данных непосредственно рядом друг с другом или друг после друга содержаний сознания, но он оказывает свое весьма важное влияние и там, где он распространяется на более обширные ряды явлений душевной жизни. Так, мыслящими историками уже давно замечено, что в историческом развитии не только следуют друг за другом периоды подъема и упадка, но также и периоды особого направления духовной жизни, которые как в том впечатлении, которое они на нас производят, так и в объективных отношениях в такой степени усиливают друг друга, что последующая фаза каждый раз повышается благодаря предыдущей. Так, например, — ограничимся примерами из ближайшего прошлого, — наша классическая литература на наших глазах получила свой своеобразный духовный отпечаток созерцательного спокойствия и красоты формы в значительной степени благодаря противоположности к возбужденному сильными аффектами „периоду бури и натиска“. А на романтику, склонную к культу фантазии и поэтически преображенного прошлого, не меньше того повлияла ее противоположность к эпохе Просвещения, которая обладала ясным рассудком и рассматривала настоящее, как самый зрелый плод человеческого развития. Отчетливее всего и в более непродолжительных периодах происходит такая смена контрастов в процессах хозяйственной жизни, где она отчасти, конечно, поддерживается и сменой культурных условий. Но все же именно здесь те резкие противоположности, какие, например, мы наблюдаем в колебаниях наших кредитных отношений и игры на бирже, объясняются исключительно противоположностями душевного настроения людей, колеблющегося между надеждой и унынием и этим колебанием усиливающего каждый аффект.

    Если сделать обзор четырех приведенных здесь принципов,— из которых второй и четвертый, в свою очередь, можно рассматривать как особые применения двух основных законов, закона творческих производных и закона связующих отношений,— в их совокупной связи, то бросается в глаза, что они не только теснейшим образом связаны друг с другом, но и могут рассматриваться, как совершенно несовместимые, по существу несравнимые с теми принципами, которым, обыкновенно, подчиняют совокупность явлений природы. Нередко являлась уверенность, что в этом отношении общих законов духа к законам природы заключается их противоречие и в зависимости от этого,— так как на законы природы смотрели, как на более общие и более обязательные,— эти психологические принципы обозначали вообще, как недопустимые обобщения, если только их не игнорировали совершенно, что̀ также было обычно. Но вышеприведенные разъяснения должны были в достаточной степени показать, что в действительности при истолковании психических процессов, начиная с самых простых чувственных восприятий и соединений чувствований и кончая самыми запутанными душевными процессами, какие мы встречаем в общественной жизни и в истории,— нельзя сделать ни одного шага, не наталкиваясь везде и всегда опять-таки на эти принципы, если только строго следовать требованию — анализировать психические процессы в их собственной связи и поскольку они нам вообще даны, как процессы, находящиеся во внутренней связи друг с другом. В действительности, это противоречие или невнимание к этим законам обыкновенно руководится обратным правилом, по которому не сами психические процессы должны служить мерилом для законов, которые их определяют, а законы природы, обоснованные явлениями природы, должны управлять и душевной жизнью. В этом смысле рассматривали именно и закон сохранения энергии, как основной закон всякого духовного развития, и для этой цели, чтобы все же обеспечить духовной жизни ее самостоятельность, образовали даже понятие „психической энергии“, которая вместе с механической, тепловой, электромагнетической и с другими возможными энергиями подчинялась бы закону постоянства энергии при ее превращениях. Но так как мы не имеем для этой психической энергии определенной единицы измерения, а она постоянно встречается среди количеств других физических энергий, то допустили, что она может быть включена и без прямого измерения в ряд протекающих при определенной эквивалентности превращений, так как она хотя и не измеряется непосредственно, однако может стать измеряемой величиной посредством эквивалентных ей физических энергий: так, например, она может быть включена между определенным количеством химической энергии, которое вводится в организм снаружи, и эквивалентным ей количеством тепловой и механической рабочей энергии, которую он отдает наружу. Естественно, что с этими положениями такой закон, как закон творческих производных, был бы или вообще несоединим или, во всяком случае, он лежал бы вне общей закономерности психической жизни. Но, само собою разумеется, это отношение можно обратить и в противоположное, и тогда мы придем к выводу, что скорее психическая закономерность лежит вне закона энергии, а вместе с тем и включение ее в ход превращений энергии становится вообще произвольной фикцией. Это видно, ведь, и из того, что в первом случае можно было бы и любой другой фиктивный процесс, например, какое-нибудь чудо, включить в ряды превращений энергии.

    Таким образом, и при указанных выше применениях физических законов к психическим явлениям ссылаются по большей части не на эмпирические факты, а на метафизический руководящий закон, именно на требование „монистического мировоззрения“. И это понятие находит себе оправдание, поскольку оно покоится на логическом требовании и в состоянии ему удовлетворить. Если же это не достигается, то и так называемый монизм превращается фактически в дуализм, как это, например, несомненно случилось бы при рационалистическом объяснении чуда, на которое мы выше намекали. В действительности, монизм в понимании отношения между физическим и психическим находит научное обоснование лишь постольку, поскольку он настаивает на том, что человек не должен быть рассматриваем только с физической или только с психической стороны, но он должен быть рассматриваем, как психофизический индивидуум, каковым мы встречаем его в действительности. Единственно такой монизм соответствует фактам, в то время как дуалистическое деление на душу и тело, даже если оно появляется под монистическим флагом в форме душ-атомов или анонимной психической энергии, представляет собою гипотезу, которая и не может быть доказана, и бесполезна для истолкования душевной жизни. С точки же зрения единственно научно обоснованного монизма душевные жизненные процессы следует рассматривать, как неотделимые составные части человеческой и вообще животной жизни, и их следует определять соответственно имманентным им самим свойствам, а не сообразно с законами, относящимися к другим областям явлений, при формулировании которых эти свойства вообще не были приняты во внимание. Впрочем, нет ни малейшего противоречия в том, что физические и психические жизненные явления подчиняются различным законам, если только эти законы не являются несовместимыми с фактическим единством психофизического индивидуума. Поистине же о такой несовместимости не может быть речи, во-первых, уже потому, что оба ряда явлений по существу различны, и, во-вторых, потому, что фактически, насколько мы знаем, всюду, где эти ряды явлений сходятся в единстве индивидуума, они подчиняются принципу закономерной координации. Так, например, закон творческих производных ничуть не противоречит закону постоянства энергии, так как меры, которыми мы определяем психические величины (Werthe), абсолютно несравнимы с теми мерами, которыми мы измеряем физические количества (Grössen). Психическое мы определяем по количеству его величин (Wertgrössen), а физическое — по величине его количеств (Grössenwert); так как самое понятие величины (Wert) ведет свое начало исключительно от психических явлений, то этим указывается, что физическое количество само по себе собственно вообще недоступно измерению величиной и делается доступным только в том случае, если мы его делаем предметом сравнительного обсуждения, а следовательно, таким образом, до известной степени переносим его в психологическую область. Но несовместимые величины вообще несравнимы, поскольку они недоступны превращению одной в другую. Так, мы можем сравнивать теплоту и механическую работу только потому, что они могут переходить друг в друга по определенному закону эквивалентности, но ощущение звука и ощущение света, зрительное представление и аккорд мы не можем сравнивать друг с другом, потому что превращение одного из этих психических содержаний в другое немыслимо. Но, подобно тому, как физические количества, вследствие неограниченной способности к превращению физических энергий в эквивалентных отношениях, подчинены закону постоянства энергии, так, наоборот, не имеет никакого смысла стараться применять этот закон к качественным и интенсивным психическим величинам, которые совсем не допускают такого превращения. Но это опять-таки стоит в связи с тем, что предметом психологии является все многообразие непосредственно данных качественных содержаний нашего опыта, а каждое из них теряет своеобразие, как только мы пытаемся превратить его в какое-нибудь другое содержание. Таким образом, ничуть не противоречат друг другу, с одной стороны, исследованные естественными науками физически явления и их законы, а с другой — рассмотренные психологией качественные содержания жизни; они даже дополняют друг друга, поскольку мы должны их связывать, если хотим понять жизнь данного нам, как нечто единое, психофизического индивидуума.

    Однако эта несравнимость свойств не могла бы совмещаться с единством их субстрата, если бы физически величины количеств и психические количества величин не были в этом субстрате зависимы друг от друга. Эта взаимная зависимость состоит, с одной стороны, в том, что физические элементы, считать ли их атомами или частями беспрерывной материи, должны быть мыслимы нами необходимо в формах, возникших по психическим законам представлений пространства и времени, а с другой — в том, что психические элементы, простые ощущения и чувствования, неразрывно связаны с определенными физическими процессами. При этом, впрочем, эти последние сами ни в каком случае не обязаны быть простыми по своим свойствам, как это иногда допускали до сих пор на основании метафизических предрассудков. Скорее здесь оказывается верным противоположное отношение, как нас неопровержимо убеждает в этом опыт, который единственно и может разрешить этот вопрос. Ведь, всякое простое ощущение, как мы видим, стоит в зависимости от высшей степени сложного комплекса периферических и центральных нервных процессов, равно как и каждое чувствование, как бы элементарно оно ни было; это показывают разнообразные выражения их, которые сопровождают даже самое простейшее возбуждение чувства.

    Но если, в противоречии с этой фактической соотносительностью простых, т.-е. неразложимых, психических содержаний со сложными физическими процессами, ввести метафизический постулат соответствия психически простого физически простому, то естественно сделать и следующий шаг,— принять постоянное соответствие обоих рядов явлений до самых высших и запутаннейших содержаний сознания. Тогда указанная выше закономерная связь психических элементов с физическими процессами превращается в метафизический параллелизм, для которого психическое и по содержанию и по форме является копией физического, а физическое — копией психических явлений. Это предположение находит себе выражение в положении Спинозы: „Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей“. Это положение было мыслимо, пока физическая сторона свойств живых существ была еще мало известна и пока еще не дали себе отчета о тех психологических законах, которые управляют соединением процессов сознания, начиная с простых чувственных восприятий и кончая сложными умственными процессами, когда, следовательно, философия еще допускала построение действительности из абстрактных понятий субстанции и причинности. В наше время даже и метафизика, если она претендует на признание, должна опираться на действительные факты, а не на те понятия, с которыми оперировали сообразуясь лишь с логически-диалектическими мотивами. И при этой точке зрения может удержаться, если принимать во внимание образность выражения, „закон психологического параллелизма“, в том смысле, что нет ни одного психического процесса от простых элементов ощущений и чувствований до сложнейших умственных процессов, который не сопровождался бы параллельно физическими процессами. Но так как уже элементы ощущений и чувствований абсолютно несравнимы с их физическими субстратами в том смысле, что никогда простые процессы первых не соответствуют хотя бы относительно простым процессам последних, то это имеет значение, естественно, и для всех других содержаний сознания, которые составляются из указанных элементов. Здесь всюду мы встречаемся с физическим и психическим, как с несравнимыми свойствами данного, как нечто единое, психо-физического индивидуума, из которых каждое должно рассматриваться сообразно с теми законами соединения элементов, которые в нем самом находят свое выражение. А так как самые свойства эти несовместимы, то никогда не может случиться, чтобы между законами обоего рода явилось противоречие; и наоборот, кто хочет те связи, которые имеют значение для одной стороны жизненных явлений, применить к другой, тот неизбежно должен или противоречить фактам или вообще отказаться от истолкования одной области, рассматриваемой таким образом под чуждыми для нее точками зрения. Поэтому для современной точки зрения психологии, которая должна оставаться руководящей и для философского рассмотрения, может быть речь о „параллелизме“ между психическим и физическим лишь постольку, поскольку все элементы психической жизни зависят от органических физических процессов; наоборот, соединения этих элементов не могут быть никогда определены законами, имеющими значение для соединений физических жизненных процессов, если при этом не хотят исключить именно то, что является характерным и полным значения для душевной жизни. Если против такого ограничения так называемого закона параллелизма при случае возразят, что оно непоследовательно и неудовлетворительно, то это возражение основывается, во-первых, на вмешательстве априорной метафизики прошлого времени, которую паука давно опередила в ее основах, и, во-вторых, на непонимании действительной задачи, которую надлежит разрешить психологии. Эта задача никогда не может состоять в том, чтобы применять к психической стороне жизненных процессов те законы, которые ей самой совсем не принадлежат; усилия психологии должны быть обращены, наоборот, на то, чтобы установить эти законы на основании содержаний психической жизни, точно так же как, с другой стороны, физиологическое исследование обмена веществ и энергий в организме в праве ничуть не заботиться о его психических свойствах. Ведь истинное единство жизни достигается не тем, что подчиняют фактические явления таким законам, к которым у них вообще нет никакого внутреннего отношения, а тем, что стараются дать себе отчет о всех сторонах жизни и о тех связях, которые они имеют друг с другом.

    С тех точек зрения, которые развиты здесь об отношении психических законов к законам природы и о соединении тех и других в одно целое, решается также и вопрос мифологического происхождения, который перешел из мифологии в философию, а из нее в психологию: вопрос о сущности души. Для первобытного мышления душа — демоническое существо, имеющее своим местопребыванием все тело, в особенности же отдельные излюбленные органы, как-то: сердце, почки, печень, кровь. Наряду с этим древнейшим представлением о телесной душе развивается рано и второе представление, которое видит в душе существо, только внешне соединенное с телом, которое покидает тело при смерти в последнем вздохе, а временно также и во сне в призрачных сновидениях: душа — дыхание или душа — тень. Оба представления с давних пор, несмотря на их внутреннее противоречие, соединяются друг с другом; хотя уже в мифологическом мышлении душа — дыхание или  ψυχή по-видимому, все больше и больше оттесняет представление о телесной душе.

    Развитие понятия о душе в философии представляет собою, в сущности, копию этого мифологического развития. Древняя философия, а по ее следам и средняя придерживаются представления о телесной душе. Душа для нее действующее начало всех даже физических и жизненных процессов, как напр., питания и размножения. При этом высшая душевная деятельность зависит, по их представлению, от специального, отделяемого от тела существа. Свое наиболее совершенное научное выражение это воззрение, которое в ясной для понимания форме просто лишь развивает дальше мифологические представления, нашло в психологии Аристотеля. При этом подготовленная уже классическим произведением Аристотеля победа, которую уже в миологии одержала отделяемая от тела душа над телесной, непременно должна была в конце-концов привести к единодержавию этого самостоятельного душевного существа, в свойствах которого стали замечать все более и более полную противоположность к телу, подчиняющемуся чисто материальным законам. Это развитие достигло своего апогея в системе Декарта, последнего философа эпохи Возрождения. С тех пор тело стали рассматривать, как протяженную субстанцию, подчиненную только механическим законам, которой противопоставляется душа, как непротяженная, чисто мыслимая субстанция. Обе субстанции во время жизни внешне связаны одна с другой в одной только точке мозга, о положении которой, с тех пор как Декарт выбрал для этого шишковидную железу, появилось бесчисленное множество гипотез. Тело находится во взаимодействии с этой душой, мыслимой аналогично материальному атому.

    Здесь не место проследить судьбы, которые пережили эти представления потом в истории новой философии и психологии. Для основного понимания души, как неизменяющейся субстанции, по отношению к которой душевные процессы должны рассматриваться, как изменчивые, но сами по себе отличные от нее явления, все эти превращения дуалистической гипотезы не имеют решающего значения, состоят ли они в том, что вместе со Спинозой превращают две субстанции в два атрибута, к которым приложим неограниченный параллелизм, или в том, что вместе с материализмом считают душевную субстанцию свойством единственно признанной в действительности телесной субстанции. Все же очевидно, что эти дальнейшие преобразования гипотезы о субстанции тем больше противоречат законам душевной жизни, чем больше они стараются устранить противоречивое понятие двух субстанций, которые существенно различны, но все же подлежат объединению. Поэтому, если душа Картезия несоединима с нашими современными физиологическими знаниями о телесном субстрате душевной жизни, то метафизический монизм вообще уничтожает в тех обеих формах, сочетающих в единство душевную и телесную субстанции, возможность познания душевной жизни.

    Поэтому мы противопоставляем метафизическому понятию субстанциальности психологический принцип актуальности души. Душевные процессы — это не преходящая иллюзия, которой сама душа без всякой связи противопоставляется лишь как неизменяющееся, само по себе непознаваемое бытие, так что попытка соединить то и другое неизбежно приводит к переплетению фиктивных действий и противодействий, которым произвольно дают традиционные названия представления, чувствования, стремления и т. п. Блестящий пример непродуктивности этих стараний положить субстанцию в основание объяснения душевной жизни дает нам последняя и самая основательная из этих попыток: так называемая „механика представлений“ Гербарта. Пусть все психическое — это беспрестанная смена явлений, постоянное возникновение и созидание, но никакая сверхчувственная субстанция не поможет нам разобраться в отдельных частях этих явлений или же в связи этих частей. Чувственное восприятие есть продукт только элементов ощущений, аффект — течение непосредственно пережитых чувствований, процесс мысли — обоснованное в самом себе соединение его членов. Нигде эти факты действительной душевной жизни не нуждаются в другом субстрате для своего истолкования, кроме того, который дан в них самих, и единство этой жизни не выигрывает ровно ничего от того, что его собственной связи придают еще субстанцию, которая и не воспринимается и не переживается в действительности, а только противопоставляется той обоснованной самой в себе жизни, как абстрактное повторение ее понятия.

    Так, нам сто̀ит только взглянуть на близко родственные психологии области знания, на так называемые науки о духе, чтобы убедиться в пустоте и бесплодности психологического понятия о субстанции. Название „науки о духе“ лишь постольку имеет право на существование, поскольку эти области знания основываются на фактах психологии, науки о духе в самом общем смысле этого слова. А разве когда-нибудь обращался историк, филолог или юрист к другим вспомогательным средствам для понимания явлений или к другим аргументам для доказательства своих утверждений, кроме тех, которые взяты из непосредственных фактов душевной жизни? И почему должен здесь способ исследования в психологии стоять в полном противоречии с методом только что упомянутых областей знания? Если она не должна стремиться только к тому, чтобы стать пригодным основанием для наук о духе, то она всюду оказывается зависимой от исторических наук, для того, чтобы достигнуть понимания более высоко развитых духовных процессов. Об этом ясно свидетельствует новая, исключительно на таких отношениях основанная дисциплина „психологии народов“, которая образует ближайшую переходную область между психологией и отдельными науками о духе.

    Неоспоримо, метафизическая психология нового времени, которая вышла из учения Декарта о двух существенно различных и все же внешне одна с другой связанных субстанциях, дальше от действительности душевной жизни, чем психология старой метафизики, которая видела в душе принцип жизни вообще или, по выражению Аристотеля, целестремительную силу, из которой вытекает совокупность как физических, так и психических жизненных явлений. Она старалась, по крайней мере, удовлетворить тому единству жизни, которое обыкновенный дуализм должен рассматривать как чудо, если он не примет психическое за смутное отображение физического или, наоборот, это последнее — только за субъективное представление, лишенное собственной реальности. Однако и путь того древнего виталистического учения о душе стал нам неподходящим. Ведь, он пытается удовлетворить единству жизни только тем, что ставит на место теперь требуемого причинного объяснения явлений всеобъемлющее понятие цели, которое по своей неопределенности не объясняет удовлетворительно ни своеобразия душевных процессов, ни физической стороны жизненных явлений. Питание, размножение, перемена места — с одной стороны, восприятие, фантазию, рассудок — с другой мы никак не можем соединить между собою, хотя факты, которые эти понятия обозначают, в общем и в частности целесообразны по отношению к связи жизненных явлений. Они сопротивляются однако такому соединению не потому, что они зависят от существенно различных субстратов, а потому, что они покоятся на совершенно различных способах рассмотрения данных, как нечто единое, жизненных процессов. Питание, размножение, перемена места — это органические процессы, принадлежащие объективной природе; и те представления, которые мы на основании свойственных им признаков составляем о них, имеют значение знаков, указывающих на независимую от нашего сознания действительность. При их исследовании мы должны поэтому, так же как и при рассмотрении явлений природы вне нашего тела, отвлекаться от субъективных процессов сознания, с которыми они связаны, если мы хотим узнать их в их объективной естественной связи. Напротив, наши представления, обусловленные субъективно, наши чувствования и аффекты являют собою непосредственные переживания, которые психология старается понять точно так, как они возникают и протекают в сознании и становятся в соотношение друг к другу. Поэтому физиология и психология рассматривают один и тот же, единый сам по себе психофизический индивидуум. Но обе науки рассматривают этот предмет с различных точек зрения: физиология — как объект внешнего мира, включенный в связь физико-химических процессов, из которых состоит органическая жизнь; психология же — как связь переживаний нашего сознания. Но в каждом познании играют роль два фактора: познающий субъект и независимо от него мыслимый объект. Исследование субъекта в его свойствах, данных нам в нашем человеческом сознании, образует поэтому не только необходимое дополнение к естественно-научному рассмотрению самого человека, но оно приобретает и более общее значение — что все душевные состояния и их развитие возникают из непосредственно пережитых процессов сознания и поэтому понятны только из них. Это именно мы и понимаем под принципом актуальности души.