Тема 15. Познавательные процессы: виды и развитие

ле, в каком говорят о реалистических иллюзиях мышления. Но этот ре­ализм приводит к игнорированию различия между психической и физи­ческой реальностями, а следовательно, и к рассмотрению внешнего мира как одновременного воплощения их обеих. Отсюда проистекает стремле­ние к предопределенности.

В ином отношении по тем же причинам детский реализм явля­ется интеллектуальным, а не визуальным (см. предыдущий параграф): ребенок видит только то, что знает, и воспринимает внешний мир таким, как если бы предварительно построил его своей мыслью. До тех пор пока детская причинность не будет визуальной (иначе говоря, не заинте­ресуется пространственными контактами), как не будет и механической, она останется интеллектуальной, т.е. чистое наблюдение будет пропита­но посторонними соображениями: оправданием всех явлений синкрети­ческой тенденцией все связывать со всем (см. § 5), короче, смешением физической причинности и психологической или логической мотивации. А отсюда снова — предпричинность.

В этом-то смысле можно видеть в предпричинности (если придать этому слову то значение, какое мы только что установили) мышление, наиболее согласуемое с эгоцентризмом мысли и со всеми логическими особенностями, которые этот эгоцентризм влечет за собой.

Но, повторяем, мы поставили огромный вопрос, подчеркнув эти не­которые особенности причинности у ребенка, и мы очень далеки от того, чтобы предвидеть его решение.

Выводы

Все же мы думаем, что задача, поставленная в начале нашего иссле­дования, нами разрешена. Описанные нами особенности детской мысли составляют как бы связное целое, так что каждый из терминов включает частично долю каждого из других.

Бесспорно, детскую мысль нельзя изолировать от факторов воспи­тания и от всех тех влияний, которым взрослый подвергает ребенка, но эти влияния не отпечатываются на ребенке, как на фотографической пленке, они «ассимилируются», т.е. деформируются живым существом, которое им подвергается, и внедряются в его собственную субстанцию. Вот эту-то психологическую субстанцию ребенка, иначе говоря, эту струк­туру и функционирование, свойственные детской мысли, мы и старались описать и в известной мере объяснить.

Мы полагаем, что настанет день, когда мысль ребенка по отношению к мысли нормального цивилизованного взрослого будет помещена в ту же плоскость, в какой находится «примитивное мышление», охарактеризо­ванное Леви-Брюлем, или аутистическая и символическая мысль, описан-

Пиаже Ж. Главные черты логики ребенка

157

ная Фрейдом и его учениками, или «болезненное сознание» (если только это понятие, введенное Ш. Блонделем, не сольется в один прекрасный день с предыдущим понятием).

Но будем остерегаться здесь опасных параллелей, проводя которые слишком легко забывают о функциональных расхождениях. Мы, впро­чем, пришли уже к определенному решению, что касается отношений, со­единяющих мысль ребенка и символическую мысль, не настаивая, может быть, в достаточной мере на очевидных чертах различия, разделяющих эти два вида мышления. Не будем же стараться слишком быстро идти по этой полной ловушек почве сравнительной психологии: терпеливый ана­лиз детского мышления удерживает нас в области слишком надежной, хотя и не вполне разработанной для того, чтобы можно было благоразум­но покинуть ее так скоро.

Л. Леви-Брюль ПЕРВОБЫТНОЕ МЫШЛЕНИЕ¹

«Первобытное мышление» является выражением, которым очень часто пользуются с некоторого времени. Быть может, небесполезно будет напомнить здесь в нескольких словах, что я разумею под «первобытным мышлением».

Выражение «первобытное» является чисто условным термином, ко­торый не должен быть понимаем в буквальном смысле. Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т.д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, те не знали еще металлов, и их цивилизация напо­минала общественный строй каменного века. Отсюда и взялось название первобытных народов, которое им было дано. Эта «первобытность», одна­ко, весьма относительна. О первобытном человеке в строгом смысле сло­ва мы ровно ничего не знаем. Поэтому следует иметь в виду, что мы про­должаем пользоваться словом «первобытный» потому, что оно уже вош­ло в употребление, что оно удобно и что его трудно заменить.

Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, которые часто возникают несмотря на мои разъяснения. Выражение «пралогическое» переводят термином «алогическое» как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогичес­ким, т.е. неспособно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши соб-

¹ JIeeu-Брюль Л. Первобытное мышление // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, В.В.Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 130-140.

Леви-Брюль Л. Первобытное мышление

159

ственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро, как и дети белых. Кто может закрывать глаза на столь очевидные факты?

Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от на­шего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторич­ные причины, устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), пер­вобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких зат­руднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает пол­ное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.

Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная струк­тура встречается только у первобытных людей. Можно с полным правом утверждать обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, — быть может, всегда — в одном и том же сознании.

Представления, называемые коллективными, если их определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут рас­познаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сооб­разно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т.д. в от­ношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рассмотрения ин­дивида как такового.

Изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на гене­зис наших категорий и наших логических принципов. Точно исследовать, каковы руководящие принципы первобытного мышления, — вот та про­блема, которая служит объектом настоящего труда. Без работ моих пред­шественников — антропологов и этнографов разных стран, в особенности без указаний, полученных мной из работ французской социологической школы, я бы никак не мог надеяться на разрешение этого вопроса или хотя бы даже на правильную его постановку.

Очень много помогли мне те, достаточно многочисленные в наши дни, психологи, которые вслед за Рибо стараются показать и выявить зна­чение эмоциональных и моторных элементов в психической жизни вооб­ще, вплоть до интеллектуальной деятельности в точном смысле слова.

160