Тема 15. Познавательные процессы: виды и развитие

мысль остается аутентической по своей структуре, но что ее интересы уже не направлены исключительно на удовлетворение органических по­требностей или потребностей игры, как при чистом аутизме, а обращены также и на умственное приспособление, как у взрослого.

Этот эгоцентрический характер детской мысли был установлен тре­мя специальными исследованиями, возвращаться к которым здесь излиш­не. Сначала <...> записывая в «Доме малюток» (школа-лаборатория при Институте Ж.-Ж.Руссо в Женеве) язык нескольких детей, взятых науда­чу, в течение приблизительно месяца, мы заметили, что еще между 5 и 7 годами от 44 до 47% детских речей остаются эгоцентрическими, хотя эти дети могли работать, играть и говорить, как им было угодно. Между 3 и 5 годами мы получили от 54 до 60% эгоцентрических речей. Они, в про­тивоположность вопросам, приказаниям и сообщениям, состоят главным образом из монологов и из некоего псевдоразговора, или «коллективного монолога», во время которого каждый собеседник говорит для самого се­бя, не обращая внимания на других и не отвечая им. Стало быть, функ­ция этого эгоцентрического языка состоит в том, чтобы скандировать свою мысль или свою индивидуальную деятельность. В этих речах остается немного от того «крика, сопровождающего действие», о котором вспоми­нает Жане в своих этюдах о языке. По крайней мере эти речи очень дале­ки от того, чтобы служить для настоящего обмена мыслями. Такой ха­рактер, свойственный значительной части детского языка, свидетельству­ет об известном эгоцентризме самой мысли, тем более что кроме слов, которыми ребенок ритмизирует свою собственную деятельность, он, несом­ненно, хранит про себя огромное количество не высказываемых мыслей. А эти мысли потому и не высказываются, что ребенок не имеет для этого средств; средства эти развиваются лишь под влиянием необходимости об­щаться с другими и становиться на их точку зрения.

Второе исследование <...> показало нам, что даже в социализиро­ванной части детского языка разговор проходит через несколько прими­тивных стадий, прежде чем сделаться настоящим обменом мыслями. В частности, лишь приблизительно к 7—8 годам спор становится тем, чем он является у взрослого, т.е. обменом точек зрения — при стремлении мотивировать свою и понять ту, что у собеседника. До этого спор являет­ся простым столкновением противоположных утверждений, без мотиви­ровки и взаимного понимания.

Наконец, третье исследование <...> послужило нам способом про­верки и позволило точнее выяснить причины эгоцентризма. Если дети так мало разговаривают между собой и если, в частности, они силятся лучше приноровиться к мысли взрослого и к внешнему миру путем ин­дивидуальным и одиноким, то это происходит, возможно, по двум ясно различаемым причинам: или потому, что они предпочитают одиночество и замкнутость своего Я, или потому, что они постоянно думают, что друг друга понимают, и нисколько не догадываются об эгоцентрическом ха-

Пиаже Ж. Главные черты логики ребенка

139

рактере своей мысли. На самом деле это второе решение вопроса и есть правильное. Дети не только думают, что они разговаривают друг с дру­гом и что они действительно друг друга слушают, но они, сверх того, допускают, что каждая из их мыслей является мыслью всех других, что все могут ее читать и понимать, даже если она и не выражена вполне ясно. Ибо если дети эгоцентричны, то они, однако, не понимают интим­ности мысли, или, вернее, потому именно, что они говорят каждый для себя, они произносят громко все то, что у них может облечься в словес­ную форму, и, таким образом, полагают, что понимают друг друга.

Можно спросить себя поэтому: является ли эта привычка детей считать себя всегда понятыми помехой их действительному взаимному пониманию, когда они берут на себя труд давать друг другу объяснения? К решению вопроса о словесном понимании друг друга детьми одного возраста и привело нас наше третье исследование. Конечно, когда дети играют, когда они вместе перебирают руками какой-нибудь материал, они понимают друг друга, ибо, хотя их язык и эллиптичен, он сопровождает­ся жестами, мимикой, представляющей начало действия и служащей на­глядным примером для собеседника. Но можно спросить себя: понима­ют ли дети вербальную мысль и самый язык друг друга? Иначе говоря: понимают ли друг друга дети, когда говорят, не действуя? Это капиталь­ная проблема, ибо как раз в этой вербальной плоскости ребенок осуще­ствляет свое главное усилие — приспособить к мысли взрослого и все свое обучение логической мысли. Более того, так как ребенок частью видит мир через свою вербальную мысль, а не таким, каким его пред­ставляет ему непосредственное ощущение, то вербальный план пронизы­вает все представления о вещах.

Чтобы решить эту проблему, мы выбрали 50 детей в возрасте меж­ду 6—7 и 7—8 годами, детей одного и того же школьного класса, и заста­вили их попарно рассказать друг другу маленькую историю и объяснить рисунок, представляющий механизм крана или шприца. И вот, как по­мнит читатель, хотя ребенок, которому поручено было давать объяснение (каждый должен был объяснять по очереди), в общем хорошо понимал то, что он сам объяснял, собеседник его в среднем очень плохо схваты­вал объяснение, полагая, разумеется, в то же время, что он понимает хо­рошо. Мы считаем излишним возвращаться здесь к цифрам, которые служили нам для оценки понимания детьми взрослых и детьми детей. Достаточно напомнить, что непонимание между детьми зависит столько же от неспособности выражаться объяснителя (который остается эгоцент­ричным даже в самом языке), сколько от неумения собеседника адап­тироваться; он просто не слушает, потому что сразу полагает, что все по­нял, и потому что он воспринимает все, что слышит, со своей собственной, эгоцентрической позиции.

Таковы три группы фактов, которые мы можем привести в пользу гипотезы, что мысль ребенка более эгоцентрична, чем наша, и что она