Глава 18 поход на москву

Главные вожди переворота не спешили на поклон к самозван­цу. Располагая многотысячной армией, они имели все основания считать себя господами положения. Самозванец сознавал это и сде­лал все, чтобы не попасть в западню. Как отметил С. Борша, в похо­де на Москву «царевич», не доверяя «тому войску (бояр Голицы­ных и Басманова. — Р. С.), приказывал ставить его в полумиле от себя, а иногда в расстоянии мили, а около царевича при остановках и в пути до самой столицы были мы — поляки; ночью мы ставили караул по 100 человек»¹.

Настроения в лагере под Кромами были неопределенными и из­менчивыми. В первый день в лагере толковали, будто «царевич» находится совсем близко: то ли в Курске, то ли в Рыльске. Затем узнали, что он еще не покинул Путивля. Через несколько дней в ла­гере произошло брожение. Многие говорили, что «Дмитрий» бежал в Польшу, что он «не истинный [Дмитрий], а злой дух, смутивший всю землю». После пира наступило похмелье. Многие ратники не скрывали сожаления о том, что им не удалось уйти из лагеря в Москву. Трудно сказать, от кого исходили неблагоприятные для са­мозванца слухи. Голицын и прочие бояре, унимая ратников, были во всяком случае весьма немногословны. «Дождитесь конца, — буд­то бы говорили они, — а до тех пор молчите»².

На пятый день после переворота в Путивль прибыл брат В. В. Голицына князь Иван. Он не имел думного чина и по своему положению в полках далеко уступал прочим руководителям заго­вора. С Голицыным прибыло несколько сот дворян, стольников и «всяких чинов людей», представлявших дворян разных «пове­тов» — уездов и городов³.

В Путивле И. В. Голицын проявил крайнюю угодливость перед самозванцем, стремясь завоевать его доверие. Оправдывая свое предательство, он ссылался на двусмысленность присяги, данной им и другими воеводами царевичу Федору Годунову. Прежде и пат­риарх, и царь Борис неизменно называли «царевича» Отрепьевым. В присяге это имя вовсе не было названо. Если «царевич» — не Гришка, то почему он не может быть настоящим сыном царя Ивана Васильевича? Голицын клеймил Бориса Годунова самыми бранны­ми словами, клялся в вечной верности прирожденному государю и умолял немедленно идти в Москву и занять престол⁴.

Отрепьев, как видно, не слишком доверял словам Голицына и принял все меры предосторожности, прежде чем выехать в Кромы. Через несколко дней после переворота он прислал в русский лагерь посланца князя Б. М. Лыкова, который привел к присяге полки и объявил милостивый указ «царя Дмитрия». Отрепьев сделал то, чего ждали от него уставшие ратники. Он приказал немедленно распус­тить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы»⁵. Иначе говоря, роспуску подлежали прежде всего дворяне из заокских городов — Рязани, Тулы, Алексина, Каширы и пр. Именно эти дворяне были главной опорой заговора в полках.

Лжедмитрий распустил из лагеря также многих стрельцов и ка­заков, что имело самые губительные последствия для Годуновых: «А стрельцов и казаков, приветчи х крестному целованью, отпустили по городом и от того в городех учинилась большая смута»⁶.

Теперь господином положения был самозванец, а не бояре-заго­ворщики, поскольку половина их армии была распущена по домам, а оставшаяся — отправлена из лагеря на Орел и далее на Тулу⁷. Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их вое­воды присягнули на верность Лжедмитрию.

Отрепьев покинул Путивль 16 мая 1605 г., на девятый день пос­ле мятежа. 19 мая он прибыл в лагерь под Кромами, где уже не было никаких войск. Сопровождавший самозванца капитан С. Борша утверждал, будто в войске у «царевича» было 2 тыс. поляков копей­щиков и могло быть около 10 тыс. русских. В своих записках Борша желал доказать, что именно поляки сыграли решающую роль в мос­ковском походе, и потому преувеличивал цифры. На самом деле силы Отрепьева были весьма невелики. При нем находилось не бо­лее 600—700 польских всадников, 800 донских казаков и некоторое количество других ратных людей. Я. Маржарет утверждал, что «царь Дмитрий» держал при себе поляков и казаков и лишь «немно­го» русских, так что общая численность его войска не превышала 2 тыс. человек⁸.

Самозванца окружали его «думные» люди, которые, однако, не занимали никаких постов в его польско-казацком войске. Со­гласно «воровским» разрядам, при нем были «бояре» князья Б. Татев, В. Мосальский и Б. Лыков, окольничий князь Д. Туренин, дум­ные дворяне А. Измайлов и Г. Микулин⁹.

Что касается бояр-заговорщиков, то они присоединились к свите Лжедмитрия где-то на пути между Путивлем и Орлом. Первыми явились к самозванцу бояре П. Ф. Басманов и М. Г. Салтыков, имев­шие при себе 200 дворян¹⁰. Орловский воевода Ф. И. Шереметев и боярин В. В. Голицын встретили Лжедмитрия скорее всего под Орлом¹¹.

В Кромах самозванец оставался несколько дней. Его спутники с удивлением разглядывали лагерные укрепления, множество пала­ток и брошенные русскими пушки. Лжедмитрию досталось 70 больших орудий, крупные запасы пороха и ядер, войсковая казна, мно­го лошадей и прочее имущество¹². Во время остановки в Кромах к самозванцу привели «из достальных (северских и украинных. — Р. С.) городов воевод и осадных голов и приказных людей»¹³. В рязанском городе Шацке воеводой служил стольник князь Ю. П. Ушатый. Очевидно, после сдачи Шацка Ушатый получил воеводский чин от Лжедмитрия. Окольничий Б. М. Шеин сдал само­званцу Новгород Северский, Я. П. Барятинский — крепость Новосиль ¹⁴.

Воеводы дальних городов появились в лагере, когда Отрепьев сделал остановку в Орле. По свидетельству родословцев, в числе других в лагерь Лжедмитрия были приведены воеводы и головы из Поволжья: «Во 112 (1604. — Р. С.) году послан был Наум Плеще­ев на службу в Царицын город, и как вор Растрига пришол в Путивль во 113 (1605. — Р. С.) году, а в низовых городах Растриге крест целовали, и в те поры Наума Плещеева царицынские казаки, связав, привели к Растриге под Орел, как Растрига шол под Моск­ву...»¹⁵

Будучи под Орлом, Отрепьев устроил судилище над теми из вое­вод, которые, попав в плен, отказались ему присягать: «...приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую пре­лесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам»¹⁶. Среди других в тюрьму был отправлен боярин И. И. Годунов.

На всем пути до Орла бесчисленное множество народа из всех сословий и званий собиралось большими толпами, чтобы увидеть новообретенного государя¹⁷.

Затевая заговор под Кромами, В. В. Голицын установил тесные связи со своими сторонниками в Москве. Эти последние стали те­перь действовать почти открыто.

Среди «торговых мужиков» Москвы наибольшим доверием само­званца пользовался Федор Андронов. Как видно, он переметнулся на сторону «вора» раньше других.

Имеются сведения о том, что первая делегация от москвичей явилась к Отрепьеву уже во время его остановки в Орле. Посланцы из Москвы заявили, что столица готова признать своего «прирож­денного государя»¹⁸.

Миновав Орел, Отрепьев сделал остановку недалеко от Тулы — в Крапивне. По русским известиям, именно из Крапивны «с реки Плавы» он решил послать в Москву своих гонцов с обращением к московской думе и чинам¹⁹.

Посылка грамоты в Москву была сопряжена с большим риском. За опасное поручение взялся дворянин Гаврила Григорьевич Пуш­кин. В начале войны с самозванцем он был послан в Белгород в по­мощники князю Б. М. Лыкову. Оттуда его пленником привезли в Путивль. Русские разряды и летописи подчеркивали, что Г. Г. Пуш­кин сам напросился («назвался») на «воровство»: «...над царицею Марьею и над царевичем Федором промышлять, и московских людей прельщать, и на ростригино имя их крестному целованью Моск­ву подводить»²⁰.

Лжедмитрий поручил Пушкину доставить в Москву грамоту, в которой он требовал от москвичей покорности и старался убедить их, что провинция уже прекратила всякое сопротивление. «А по­волжские города нам, великому государю, — писал самозванец в 20-х числах мая 1605 г., — добили ж челом и воевод к нам привели, и астраханских воевод Михаила Сабурова с товарыщи к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге в Воронеже»²¹.

Заявления Отрепьева не отвечали истине. Положение на Ниж­ней Волге оставалось сложным и неопределенным. Весной 1605 г. казаки пытались захватить Астрахань, но были отбиты. Воевода М. Сабуров продолжал оборонять город от повстанцев. Чтобы подтвердить ложь, Лжедмитрий послал вместе с Г. Пушкиным захва­ченного царицынского воеводу Н. Плещеева, велев ему «на Москве объявить, что ему («Дмитрию». — Р. С.) низовые города добили челом»²².

Между тем отряды самозванца попытались из Тулы продвинуть­ся к Серпухову. В распоряжении правительства оставалось несколь­ко тысяч дворовых стрельцов. Царь Федор отпустил их на Оку и приказал им занять все переправы. 28 мая 1605 г. стрельцы дали бой отрядам Лжедмитрия и отбили все их попытки перейти Оку. По словам очевидцев, московские стрельцы, «пребывая верными до конца, сражались за Москву»²³.

Приведенные из-под Кром войска обнаружили полную небоеспо­собность. Войскам самозванца, выступившим на завоевание Моск­вы, пришлось выдержать один бой, но и его они проиграли.