Стоики. Учение

(Ас. П, 5, 15) От них [перипатетиков и академиков] стоики отмежевались больше на словах, чем по сути.

Этика

(Ас. П, 43, 132) Итак, дело теперь пойдет к разрешению, ибо будет установлено, стоик ли [является] мудрецом или [сторонник] древней Академии. А того и другого вместе [быть] не может, так как тяжба между ними идет не о границах, а о полном владении.

В самом деле, все учение о жизни (ratio vitae) держится на определении высшего блага (sumrni boni), относительно которого [определения] они расходятся. Расходятся они, [стало быть], относительно всего учения о жизни.

(44, 136) Ведь [все] удивительное у стоиков, что называется paradoxa, является в большинстве сократическим. <. . . . > Вы [антиоховцы] хотите, чтобы они [Ксенократ и Аристотель] тоже были, как те самые [стоики]. Говорили они когда-нибудь, что только муд­рецы—правители, богатые, красивые; что все,, где бы оно ни находи­лось, принадлежит мудрецу; что никто, кроме мудреца, [не являет­ся] консулом, претором, военачальником, даже, пожалуй, каким-нибудь квинквевиром; вообще один только он гражданин, один только он свободен; что все неразумные [являются] странниками, ссыльными, рабами, взбалмошными; затем [говорили они когда-нибудь], что скрижали Ликурга, Солона, наши двенадцать плит не являются законами; что [нет] даже [ни] городов, [ни] общин, если они не состоят из мудрецов?

(45, 137) Я прочитал у Клитомаха, что Авл Альбин, который был претором при консулах П. Сципионе и М. Марцелле, тот [самый], что был консулом вместе с твоим, Лукулл, дедом, — человек, несом­ненно, ученый, на что указывает его историческое сочинение (historia), написанное по-гречески, — сказал смеясь Карнеаду тогда, ког­да Карнеад и стоик Диоген предстали перед сенатом на Капи­толии “Тебе, Карнеад, кажется, что я не являюсь претором, и это [.Рим] — не город, и [нет] в нем общины”. Тогда тот [ответил] : “ [Это] ему, [Диогену], кажется, что [ничего этого] нет”.

Физика

(Ас. II, 37, 119) И не более он [мудрый] признает то, что сейчас светло, чем то, [например], так как [тут] появляется стоик, будто мир мудр, имеет ум, который произвел и его, и себя са­мого и все соизмеряет, движет, направляет. Ему будут также внушать, что солнце, луна, все звезды, земля, море являются бо­гами, потому что через все это проходит и проникает некоторая одушевленная разумность, что будет, наконец, когда-нибудь [та­кое время], что весь этот мир сгорит в огне.

(25, 85) Стоическим и не вполне верным является [положе­ние]: “ни один волос среди всех не является таким, каким был бы другой волос, ни одно зерно [среди всех не является таким, каким было бы другое] ”. Это можно опровергнуть, но я не желаю спорить. Ведь для того, о другой] или ее невозможно распознать, даже если бы она отличалась.

Теология

(Ас. П, 41, 126) Или стоикам [можно] между собой спорить, а с ними нельзя? <...> Итак, разногласие мудрецов-(стоиков) не позволяет нам узнать нашего господа, так что мы не знаем, солн­цу ли мы служим или эфиру (aetheri).

(38, 120) Почему бог, когда он все творил ради нас — так ведь вы, [стоики], думаете, — создал такое множество водяных змей и га­дюк? Почему столь много гибельного он рассеял на земле и в море? Вы не допускаете, что окружающее могло быть сделано так красиво и так изящно без какого-либо божественного мастерства, величие кото­рого вы сводите к сотворению пчел и муравьев, считая, что даже среди богов был, кажется, какой-то Мирмекид, изготовитель ма­леньких вещиц.

Фатализм

(Тор. 15, 59) .Другие же [виды причин] предшествуют действию и несут в себе нечто [ему] способствующее, если не необходимое. <... > Из этого рода причин, тянущихся из вечности, стоики сплетают судьбу.

(Frag. fat. 2) Судьба есть связь событий, взаимно удерживаю­щая (их) в течение вечности, которая так видоизменяется согласно своему порядку и закону, что само разнообразие обладает вечностью.

Гносеология, диалектика, риторика

(Ас. П, 31, 101) И мы, [академики], не высказываемся против ощущений иначе, нежели стоики, которые говорят, что многое ложно и существует совсем в другом виде, чем кажется чувствам. (33, 108) Ведь стоики говорят, что чувства сами [с собой] согласны, что за ними следует действие, поскольку появляется желание; что, напротив, все устраняется, если устраняются [чувственные] образы.

(Top. 2, 6) Стоики же трудились над второй [частью науки рассуж­дения) . Ибо они старательно отыскивали способы доказательства (vias iudicandi) при помощи той науки, которую они называют dialektiken, но забросили все искусство нахождения [доказательств] (inveniendi artem), которое называется topike и которое предпочти­тельнее для использования [в красноречии] и определенно первое согласно порядку природы.

(Ас. 11.48, 147) ... Чем [рассуждать] об обманах глаз и остальных чувств и о “орите” или “лжеце” (pseudomeno), каковые тенета стоики сами раскинули против себя.

(Par. 2) И к той школе принадлежит [Катон] которая не пре­следует никакой цветистости речи и не развернуто (dilatat argumentum), но при помощи коротеньких умозаключеньиц (minutis inter-rogatiunculis), как бы небольших разделов [речи] (punctis), дока­зывает то, что выдвинуто в предпосылке.

(Ас. 11,35, 112) И мне кажется, что даже слишком сухо я сейчас излагаю. Ведь когда есть поле, на котором может порезвиться крас­норечие, зачем загонять его в такие великие теснины и дебри стоиков? (38, 119) Пока этот твой стоик-мудрец будет рассказывать тебе об этом, [словно читая] по слогам, придет, струясь, золотой поток красноречия, Аристотель.

СТОИКИ. ПЕРСОНАЛИЯ

Зенон

(Ас. 1, 9, 34) Еще Полемона усердно слушали Зенон и Аркесилай. (35) Но Зенон, так как был старше Аркесилая и рассуждал весьма тонко и преостроумно, попытался исправить учение [ака­демиков] .

(II, 6, 16)... Зенону, не открывающему ничего нового, но [лишь] исправляющему предшественников путем изменения слов.

Этика

(Ас. 1, 9, 35) И это вот исправление [учения], если угодно, я изложу так, как обыкновенно [излагал] Антиох.

(10, 35) Итак, Зенон никоим образом не подрывал силы добро­детели (virtutis), какТеофраст. Напротив, [он] все, что относилось к счастливой жизни, полагал в одной добродетели и ничего другого, [кроме нее], не причислял к благам. И то он называл достойным (honestum), что было неким простым, единственным и единым благом.

(36) О прочем же, если только оно не было ни хорошим, ни дурным, он говорил, что одно согласно с природой, а другое противопо­ложно природе. Еще он считал нечто расположенным между ними и средним. То, что было согласно с природой, следует принять г удо­стоить некоторого почитания, учил [Зенон], и наоборот, противоположное [природе не следует принимать]. Ни то, ни другое он ос­тавлял в виде среднего, в котором не полагал ровно ничего важного.

(37) А из того, что следовало принимать, одно нужно ценить боль­ше, а другое меньше. То, что [нужно ценить] больше, он называл предпочтительным (praeposita), а отвергаемым (reiecta) [он называл то], что [нужно ценить] меньше. И так как он изменил [все] это не столько по сути, сколько на словах, то между правильно свершенным и прегрешением он помещал в виде чего-то среднего обязанность (officium) и ее противоположность, располагая в добрых деяниях одно только правильно свершенное, а дурно (сделанное], то есть гре­хи, — в плохих [деяниях]. Обязанности же, выполненные и нарушен­ные, он считал [чем-то] средним, как я сказал.

(38) И в то время как предшественники говорили, что не всякая добродетель пребывает в уме, но некоторые добродетели (были] установлены природой или обычаем, он [Зенон] полагал все [добродетели] в разуме. И в то время как они считали, что те виды доблестей, ) которых я сказал выше, можно различить, он утверждал, будто )то никоим образом нельзя сделать и будто прекрасно не только при­менение доблести, как [думали] предшественники, но и само по себе )бладание [ею] . Однако и доблести нет ни у кого, кто бы ее постоянно не применял. И в то время как те не устраняли из человека волнения души и говорили, что он страдает, и желает, и страшится, и ве­селится согласно природе, но подавляли и обуздывали их, он решил, будто мудрый лишен всех этих как бы болезней.

(39) И в то время как прежние (философы] говорили, что эти волнения являются естественными и непричастными уму, и в одну часть души помещали страсть, а в другую — разум, [Зенон] с ними не соглашался. Так, он думал, что волнения [души] являются добровольными и основываются на воображении, и считал, что матерью всех мнений является какая-то чрезмерная необузданность. Приблизительно вот это [он говорил] о нравах.

(2, 7) Или же ты следуешь за Зеноном в том — важно сделать так, чтобы каждый понял, — что является тем истинным и простым благом, которое невозможно отделить от добропорядочности (honestate).

(II, 42, 131) Зенон, родоначальник и глава стоиков, установил, что высшее благо (finern bonorum) — жить достойно, ибо это выте­кает из строя природы.

(43, 134) Но я боюсь, чтобы тот [Зенон] не приписал доблести больше, чем допускает природа, особенно когда Теофраст возражает весьма красноречиво и обстоятельно. И я страшусь, что едва ли не противоречит себе тот [Зенон] , кто, в то время как говорит, что есть некоторые страдания тела и неудачи, считает, будто все же будет счастлив тот, кто претерпит все это, если он мудр.

(44, 135) Дух мудрого никогда не возбуждается наслаждением и не предается радости. Пожалуй, это весьма вероятно. Но неужели также [вероятно] то, что он никогда не боится, никогда не печалится? Разве мудрый не боится, что его отечество опустошат? [Разве] не скорбит, если оно разграблено? Достаточно черство — [не делать этого], но неизбежно для Зенона, согласно которому среди благ нет ничего кроме честности (honestum).

(45, 139) Зенон удовлетворяется одним духом, словно мы не­причастны к телу.

(Frag. ас. 34) Итак, если бы спросили Зенона или Хрисиппа, кто является мудрым, он ответил бы, что тот является [мудрым], кого он сам описал [как мудрого] . < . . . > Кричит Зенон, и весь этот Пор­тик вопит, что человек рожден не для чего иного, как для добропоря­дочности; что она сама влечет к себе души своим величием, не предла­гая сверх того совершенно никакой выгоды и вроде бы не соблаз­няя вознаграждением.

Физика и теология

(Ас. 1, II, 39) О [первичных] же сущностях (naturis) [Зенон] мыслил так: прежде всего пользоваться этими четырьмя началами вещей, а ту пятую сущность, из которой, по отзывам предшествен­ников, образуются чувства и разум, не принимать. Ибо он утверждал,. что огонь есть та самая сущность, которая в каждом рождает разум и чувства. Он расходился с ними еще потому, что думал, будто ни­коим образом ничего не может произвести та [сущность], которая лишена тела, к роду которой, говорили Ксенократ и [другие] пред­шественники, принадлежит душа, но то, что производило бы нечто, или то, что производилось бы, не может не быть телом.

(II, 41,126) Зенону и почти [всем] остальным стоикам эфир (aether) представляется высшим богом, одаренным разумом, который всем управляет.

Гносеология и логика

(Ас. 1, II, 40) Многое [Зенон] изменил также в третьей части философии, в которой, во-первых, он высказал кое-что новое именно об ощущениях. Он считал, что они связаны с каким-то словно бы толчком (impulsione), принесенным извне, который он [называл] phantasian, а мы, если будет позволено, назвали бы [его] образом (visum). < . .. > А к тому, что познано и как бы воспринято чувства­ми, он присоединил согласие душ, которое, он утверждает, заключено в нас и является добровольным.

(41) Не всем образам он верил, но только тем, которые содержали некоторое подлинное проявление того, что познавалось. Тот же образ, который познается сам через себя, [Зенон называл] схватываемым (conprehendibile). Стерпите ли вы такое [слово]?— [спросил Варрон].

—Мы-то стерпим,—ответил я.—Ибо каким же еще образом ты бы выразил [слово] katalepton?

— А когда,— [продолжил речь. Варрон],— [образ] уже был воспринят и одобрен, [Зенон] называл это схватыванием (conprehen-sionern), похожим на то, что схватили рукой. Отсюда же он произвел это имя [“схватывание”], в то время как раньше никто не пользовал­ся этим словом в таком значении. И он же пользовался многими [другими] новыми словами, ибо говорил [нечто] новое. Притом то, что было схвачено ощущением (sensu), он называл воспринятым (sensum) и знанием (scientiam), если оно было схвачено так, что не могло быть поколеблено размышлением. Если же [оно было схвачено] иначе, он именовал это незнанием (inscientiam). От него [незнания] произошло также мнение (opinio), которое было [чем-то] шатким и общим с ложным и неизвестным.

(42) А между знанием и незнанием он помещал то [самое] схва­тывание, о котором я говорил, и не причислял его ни к правильному, ни к ошибочному, но говорил, что только ему нужно верить. Вслед­ствие этого он верил также ощущениям, потому что ему казалось, как я выше сказал, что схватывание, совершенное при помощи ощущений, является истинным и достоверным не потому, что оно схватывало все, что было в вещи, но потому, что оно не сохраняло ничего, что могло бы [случайно] попасть в нее, и потому, что природа дала как бы мерило знания и первоначало его, откуда в душах затем запечатлелись понятия вещей, благодаря которым открыли не только первоначала, но и некоторые более обширные пути нахождения зна­ния. Заблуждение же и безрассудство, незнание, мнение и догадку, одним словом, все, что было чуждым твердого и устойчивого согла­сия, он отделял от доблести и мудрости. И в этом примерно состояло изменение учения и всякого рода несогласие Зенона с предшествен­никами.

(II, 6, 18) Если бы оно [схваченное], как определил бы Зенон было такого рода образом (visum) — ведь это слово вместо (слова phantasia мы вчера уже изрядно употребляли в беседе, — а имен образом, оттиснутым и произведенным от того, от чего он был, и не мог бы быть от того, от чего он не был, то мы считаем, что Зенон определил это весьма правильно. Как же можно схватить что-нибудь такое, которое может быть даже ложным, чтобы ты вполне был уверен, что оно воспринято и познано?

(35, 113) Даже если я пренебрегу [всем] остальным, кто из древней Академии или из перипатетиков когда-нибудь высказывал эти два [положения], о которых идет речь: [первое —] только то можно воспринять, что было бы таким истинным, которое ложным быть может; [и второе—] мудрый ничего не воображает? Определен” никто. Ни то, ни другое из этих [положений никто] до Зенона не защищал с [таким] великим старанием.

(47, 145) И это вот Зенон сопровождал жестом: а именно, когда он показывал ладонь с растопыренными пальцами, он говорил, ч это — подобие образа. Затем, когда он немного сгибал пальцы, и говорил, что это — подобие согласия. Потом, когда он полное сжимал [пальцы] в кулак, он говорил, что это — схватывание, сходству с этим он даже предложил для него имя katalepsin. A когда он пускал в ход левую руку и плотно и сильно сжимал [ею] кулак он говорил, что таким является знание, которым не владеет никто кроме мудреца. Но кто является мудрым или был [таковым, об этом даже сами [стоики] обычно не говорят, таким образом, ты, Kaтул, не знаешь, что сейчас светло, и ты, Гортензий, не [знаешь], что находимся в твоей усадьбе.

(146) Разве такое беззлобно говорят? И притом (выражают) не слишком изящно. Другое — более изысканно.