Хрестоматия по эллинистическо-римской философии. Переводчик и составитель В. Т. Звиревич.

СТАРАЯ АКАДЕМИЯ И ЛИКЕЙ

Судьбы учений Платона и Аристотеля

(Ас. 1,4, 17) А по примеру Платона, [философа] яркого, много­стороннего и одаренного, была создана единая и стройная философия под двумя названиями: академическая и перипатетическая, которые, совпадая по сути, различались именами. (. . . ) Впрочем, те и дру­гие, [академики и перипатетики], постигшие богатство [мыслей] Платона, создали некоторый известный вид учения, и притом завер­шенный и содержательный. Но они сохранили сократовскую привычку рассуждать, во всем сомневаясь и ничего не утверждая. Так была создана своего рода наука философии, перечень вопросов и описаний учения, что менее всего одобрял Сократ.

(18) Что же касается [философии], то она сперва была единой при двух, как я сказал, наименованиях. В самом деле, между пери­патетиками и древней Академией не было никакого различия. Прав­да, Аристотель, как мне кажется, превосходил [всех] как бы богат­ством дарования, но у тех и других был один и тот же источник и одно и то же распределение желательного и нежелательного (expetendarum fugiendarumque).

(II, 5, 15) Из их [философов] числа следует выделить Платона и Сократа. Одного [следует выделить], потому что он оставил со­вершеннейшее учение перипатетиков и академиков, различающихся именами, подобных по существу [учения].

(Тор. 1, 3) Но от книг [“Топики” Аристотеля] тебя [Г. Требатий] оттолкнула темнота [изложения]. А тот великий ритор, как я думаю, ответил, что он не знает такого [сочинения] Аристотеля. Я очень мало удивляюсь тому, что этот философ неизвестен ритору. Его не знают и сами философы, кроме весьма немногих. Однако им это менее простительно, [чем риторам], потому что их должны при­влекать не только те вопросы, которые им [Аристотелем] изложены и открыты, но также какая-то невероятная мощь и приятность речи.(Г.Требатий—юрист, которому Цицерон посвятил свою “Топику”).

Учение академиков и перипатетиков

Этика

(Ас. 1, 5, 19) И, во-первых, этот раздел [философии] о том, как хорошо прожить, академики и перипатетики старались обосновать, исходя из природы, и говорили, что ей нужно повиноваться и ни в чем, кроме нее, не следует искать то величайшее благо (summum bonum), с которым бы все соотносилось. И они постановили, что оно является вершиной желаемого и пределом благ; получило от природы все в от­ношении души, и тела, и жизни. Но одни телесные свойства, полагали они, находятся во всем [теле], а другие — в [его] частях. Здоро­вье, мощь, красота [находятся] во всем [теле]. Напротив, в частях [тела находятся] целостно взятые чувства и какое-нибудь отличи­тельное свойство [его] отдельных частей, например, в ногах нахо­дится быстрота, в руках — сила, в голосе — ясность, а в языке — отчетливое произнесение звуков.

(20) Душе же [принадлежит] то, что является пригодным для восприятия доблести. И они разделяли это [принадлежащее душе] на природу и обычаи. Природе они отдавали способность к учению и память. То и другое были свойствами ума и дарования. А к обычаям, утверждали они, относятся пристрастия и привычка, которую они вы­водили частично из настойчивого упражнения, частично из размыш­ления. Среди них была и сама философия, в которой то, что является незавершенным и несовершенным, называется некоторым продвиже­нием (progressio) к доблести, а то, что [является] совершенным, [называется] доблестью, то есть как бы завершением природы и единственной наилучшей вещью из всего того, что они помещали в душах.

(21) Итак, это вот [говорилось] о душах. А принадлежностями (adiuncta) жизни, — говорили они — ибо это было третьим, — явля­ется то, что имело бы значение для применения доблести. Ведь доб­лесть усматривают в достоинствах (bonis) души и тела и в некоторых других достоинствах, которые являются принадлежностями не столь­ко природы, сколько счастливой жизни. Они считали, что человек является также как бы некоторой частью государства и всего чело­веческого рода и соединен со всеми [людьми] в некоторое всеобщее товарищество. Так они толкуют о высшем и природном благе. Прочее же, они думают, относится или к приумножаемому, или к сохраняемому, как, например, богатство, власть, слава, милость. Таким образом, они вводят троякое понимание благ.

(6, 22) И это — те три рода [благ], о которых, как думает боль­шинство, говорят перипатетики. Действительно, такое распределений [благ) принадлежит им. Но о другом [большинство судит] опро­метчиво, считая, будто академики, которых тогда так называли, — это одни [философы], а перипатетики — [совсем] другие. Общим у [академиков и перипатетиков является] это учение [о благе]. И тем, и другим казалось, что граница благ простирается до того, что было бы первым по природе и само по себе желательным, всеобщим! или величайшим. Величайшим же является то, что пребывает в самой душе и в самой доблести. Итак, вся эта древняя философия думала, что только на доблести основана счастливая жизнь, однако она не убудет счастливой, если не присоединятся и [блага] тела, и про­чее пригодное для применения доблести, о чем было сказано выше.

(23) Из этого определения устанавливали значение деятель­ности в жизни и истоки самого долга, который заключался в соблюдении того, что предписывала природа. Отсюда рождалось желание избежать безделья и презрение к удовольствиям, из чего [вытекало] принятие [на себя] многих великих трудов и забот ради правильного и честного и того, что соответствовало предписанию природы, от­куда возникла и дружба, и справедливость, и равенство, которые предпочитали и удовольствиям, и многим удобствам жизни. Такое вот было у них [академиков и перипатетиков] наставление о нра­вах и строй, а также содержание этой части [философии], кото­рую я расположил первой.

(Ас. II, 42, 131) Честно (honeste) живет наслаждающийся тем, что природа первым доставляет человеку. Так считала старая Ака­демия, как показывают сочинения Полемона, которого весьма одобряет Антиох. Кажется, и Аристотель, и его приятели очень близко подходят к этому.

(44, 135) Но я спрашиваю, когда это древняя Академия думала отрицать, что дух мудреца возбуждается и волнуется? Они [акаде­мики] одобряли умеренность (mediocritates) и хотели, чтобы во, всякой страсти была некоторая природная мера. <:... > И они еще говорили, что эти страсти даны нашим душам природой ради пользы: страх [дан] для осторожности, сострадание и скорбь — для снисходительности. Даже гнев, говорили они, является как бы точилом отваги,

Физика

(Ac. I, b, 24) О природе же ведь этого теперь черед—они говорили таким образом, что разделяли ее надвое. Одна [природа] была производящей (efficiens), а другая—как бы себя ей под­ставляющей, такой, из которой что-нибудь производилось. В том, что производило, они считали, находится сила; в том же, что произ­водилось,—некоторое вещество (materia). Однако в каждом из двух (находится] и то, и другое, ибо ни само вещество не могло бы стать устойчивым, если бы не удерживалось какой-нибудь силой, ни сила [не могла бы] существовать без какого-либо вещества. Ведь нет ничего, что не было бы вынуждено где-нибудь находиться. А то, что [состоит] из того и другого, они именовали уже телом и как бы качественно определенной сущностью (qualitatem).

(7, 26) Итак, одни из качественно определенных сущностей являются первичными, а другие —от них производными. Первичные [сущности] — одного вида и простые; производные же от них явля­ются различными и словно бы многообразными. Отсюда воздух — именно этим [словом] мы теперь пользуемся вместо латинского, — огонь, вода и земля являются первыми [сущностями], а произ­водные от них — это виды животных и всего того, что рождается из земли. Следовательно, те [первичные сущности] называются ис­токами (initia) и, как я бы перевел с греческого, началами (elementa). Из них воздух и огонь получают силу двигать и производить. Осталь­ным, я имею в виду воду и землю, [досталась участь] испытывать воздействие и как бы страдать. Аристотель полагал, что еще суще­ствует пятый род [начал], какой-то исключительный и непохожий на те четыре [начала], о которых я сказал выше. Из него были [об­разованы] звезды и души.

(27) Впрочем, они думают, что в основе всего лежит некоторое вещество, не имеющее какого-либо вида и лишенное всякого опре­деленного качества (qualitate) — ведь привлекая это слово (qualitas), мы сделали бы его более употребительным и общепринятым, — из которого все было вылеплено и сделано. Оно могло принимать всевозможные облики и изменяться всякими способами и относитель­но любой части, и притом превращаться не в ничто, но в свои части, которые могут бесконечно рассекаться и разделяться, так как в при­роде вообще нет ничего столь малого, чего нельзя было бы разделить. Все, что движется, движется в промежутках (intervalla), которые также могут бесконечно разделяться.

(28) И когда приводится в движение та сила, которую мы назва­ли качеством, и когда она направляется туда и сюда, они думают, что само столь великое вещество изменяется внутри и создается то, что они называют качественно определенным (qualia). Из него, так как вся природа связана и соединена, был создан единый со всеми своими частями мир, вне которого нет ни одной части вещества и ни­какого тела. Частями же мира является все то, что пребывает в нем, что направляется мыслящей природой, в которой находится совершенный разум. Она является также вечной, ибо нет ничего столь могущественного, от чего она бы погибла.

(29) Они говорят, что эта сила является душой мира; и она ж является умом и совершенной мудростью, которую они называю богом и как бы предвидением всего, что ему подвластно, управляющим главным образом небесными явлениями, а также [управляющим] тем на земле, что имеет отношение к людям. Иногда они называют ее также необходимостью и как бы предопределенной и неизменной последовательностью (continuatro) вечного порядка, потому что ничего, что ею установлено, не может происходить то так, то иначе. Подчас же [они называют] ее случаем (fortunam), так как она производит много неожиданного и непредвиденного для на вследствие [нашего] невежества и незнания причин.

Логика и риторика

(Ас. 1, 8, 30) Наконец, третью часть философии, которая была [посвящена] доказательству (ratione) и рассуждению (disserendo) они [академики и перипатетики] излагали так. Хотя [она] начиналась с ощущений, однако (они полагали], что в ощущениях отсутствует мерило (indicium) истины. Они хотели, чтобы разум был мерилом вещей. Один он достоин того, считали они, чтобы ему верили, потому что только он видел то, что вечно было простым однородным (unius modi) и таким, каким было. Это они называю idean [идеей], согласно Платону; мы же правильно можем сказав [по-латински] “вид” (species). 1

(31) Все же ощущения, считали они, являются поверхностными и непроницательными. И то, что, казалось бы, подвластно ощущениям, никоим образом не воспринимается, потому что оно или так мало, что не может попасть под ощущение; или так подвижно и скоротечно, что никогда не бывает единым и устойчивым, и даже тем и самым, поскольку беспрерывно изменяется и течет. Таким образом, всю эту область вещей они называли воображаемой (opinabilem).

32. Они считали, что знание пребывает не иначе, как в понятия и размышлениях души. По этой причине они одобряли определения (definitiones) вещей и применяли их ко всему, о чем рассуждали. Одобрялось также объяснение (explicatio) слов, которое они называли etymologian [этимологией], то есть [объяснением], почем та или иная [вещь] получила такое имя. Затем они пользовали некоторого рода умозаключениями (argumentis) и знаками вещей словно вожатыми для доказательства и вывода того, что oни хотели изложить. С этой целью преподавали полную науку диалектики, то есть [науку] о речи, связанной посредством умозаключения (ratione). К ней как бы из другого владения прибавляли ораторскую силу красноречия — подательницу непрерывной речи, приспособ­ленной для убеждения.

(33) Такой вид [учения] оставил им Платон...

(II, 35, 112) Ведь если бы я имел дело с перипатетиком, который сказал бы, что можно воспринять то, что было запечатлено от истинного, и не прибавил бы этого серьезного дополнения: “... [та­ким] образом, каким оно не могло бы быть запечатлено от ложного”, с таким простым человеком я бы толковал по-простому и боролся без большого труда. И также, если бы он ответил, после того как я бы сказал, что ничего нельзя постигнуть, что мудрый при всем том имеет мнение, я бы не возражал, тем более, что даже Карнеад в этом случае не очень противился. А что я могу сделать теперь?

(113) Я же спрашиваю, каково то, что можно постичь. Мне отве­чает не Аристотель или Теофраст, даже не Ксенократ или Полемон, а [отвечают] менее значительные, чем они: “Такое истинное, какое не могло бы быть ложным”. Ничего такого рода я не нахожу. Итак, я соглашусь, бесспорно, с неизвестным, то есть буду иметь мнение. Это мне дозволяют и древняя Академия, и перипатетики.

(inv. 1, 35,61) Но нам кажется более удобным то разделение [умо­заключения], которое состоит из пяти частей. Ему больше всего следовали все, ведущие начало от Аристотеля и Теофраста.

(Р. о. 40, 139) [Отец]. Изложены тебе, [Цицерон], все оратор­ские подразделения (partitiones), которые только произросли из сре­ды этой нашей Академии и без которой их невозможно ни найти, ни понять, ни изучить. Ведь расчленять целое, определять, спорить, раз­личать подразделения, знать образцы (locos) доказательств, делать заключение в доказательстве, видеть то, что нужно принять при до­казательстве, и то, что вытекает из принятого; различать и отделять истинное от ложного и правдоподобное от недостоверного, опровер­гать ошибочно принятое или ошибочно выведенное, и об одном и том же или кратко рассуждать, как те, кого называют диалектиками, или пространно высказываться, как подобает оратору, — [все это] при­надлежит умению и науке тонко рассуждать и речисто говорить.

(140) Какую без этих наук о величайших делах может иметь ора­тор способность и мощь, [чтобы говорить] о добром и злом, справед­ливом-несправедливом, полезном-вредном, нравственном-позорном?

(Par. 2) Мы больше пользуемся этой философией [Академии], которая породила богатство слога и в которой говорится о том, что мало отличается от народного мнения.

(Ас. П, 36, 115) Ладно, я не поддамся перипатетикам, которые [утверждают], что у них есть родство с витиями. Они говорят, что обученные ими знаменитые мужи часто управляли государством.

(inv. II, 3, 8) Из этих двух различных как бы семей [Аристотеля и Исократа] одна [школа Аристотеля], так как вращалась в [области] философии, не принимала на себя никакой заботы риторическом искусстве.