Политико-правовая система Древней Руси IX-XI вв - Фалалеева И.Н

ведуще закона Божия, но творяше сами собе закон»87. Из этого рассказа видно, что летописец далеко небеспристрастно и недвусмысленным образом подчеркивает превосходство культурной жизни и обычаев полян перед низким уровнем быта и обычаями других восточно-славянских племен.

Летописец, зная слово «обычай», употребляет и другие термины для обозначения этого понятия, например, «преданья», «закон», «покон». Само слово «закон», первоначально обозначавшее обычай или восходящее к нему88, известно кроме русского болгарскому, сербо-хорватскому, чешскому и польскому языкам и, следовательно, восходит еще ко времени славянской общности89.

По мнению А.Г. Кузьмина, русский летописец, объясняя различия в обычаях восточно-славянских племен, придавал им характер именно права. «Летописец, — отмечает иссследователь, — фиксирует различия прежде всего в области семейного права. А это и есть узловой вопрос при возникновении правовых норм. Не случайно, что данный вопрос занимает большое место во всех “варварских правдах”»90.

В обычном праве четко выражена структура взаимодействия людей, в нем содержится понимание прав, обязанностей и запретов в их взаимных связях и санкций, хотя права личности не отделены от прав общности, частью которой эта личность является. За несоблюдение определенных условий взаимодействия в качестве основной санкции выступает отторжение, а следовательно, и потеря преимуществ, связанных с принадлежностью к группе. К тому же именно в рамках обычного права вырабатывается целый комплекс позитивных обязываний, с которых, наряду с дозволениями и запретами, и начинается формирование собственно права как отдельной соционормативной системы 91. Все это подготавливает общество к тому, что от синкретичного мононормативного комплекса спонтанно отделяется право и освящается государственной властью часто простым актом применения обычаев предков.

Представляется, что такая позиция вполне адекватно отражает динамику процесса правообразования в ранний период развития отечественной политико-правовой системы. Ведь нельзя же всерьез отрицать длительный исторический период сосуществования обязывающих норм обычая и норм закона суверенной государственной власти. Многие теоретики и историки права отмеча-

— 51 —

юридического лица с коллективной правовой и имущественной ответственностью97.

Народный опыт, отражавшийся в обычном праве, часто воспринимался исследователями как отрицательный, так как служил фактором, сдерживающим развитие. Действительно, традиция часто препятствует внедрению новых правовых норм. Как верно отмечается в литературе, насколько обычай консервативен, неподвижен, настолько право динамично. Оно не останавливается перед модификацией и отменой обычая, если он находится в противоречии с правом, творимым государством98. Но, на наш взгляд, проблема взаимоотношения обычного права и писаного законодательства не может быть сведена только к вопросу о наличии или отсутствии санкционирования определенных обычно-правовых норм государством. Все правовые формы на ранней стадии развития политико-правовой системы крайне заинтересованы друг в друге. Их соотношение можно охарактеризовать как соотношение статических и динамических элементов в системе. Издавая новые законы и творя суд, княжеская власть и церковь служили факторами динамического развития правовых институтов. Но при отсутствии эффективной связи центра и периферии статические элементы в праве преобладали. При этом различная степень государственного «присутствия» в праве также характеризуется некоторыми теоретиками через две регулятивные функции: статическую (более органичную для права), когда закрепляются, стабилизируются данные отношения с помощью дозволений и запретов, и динамическую (связанную с деятельностью государства), когда активизируется определенное поведение с помощью позитивных предписаний99.

Таким образом, все известные в Древней Руси формы права: правовой обычай, судебный прецедент, договор и нормативноправовой акт государственной власти — не могут быть противопоставленны друг другу, так как являются элементами единой системы, ее подсистемами. Уже сама идея права как социального компромисса отражает идею единства и борьбы противоположностей. Эти подсистемы обслуживали структурные пласты разной скорости развития: динамические элементы — «вертикаль», а статические — «горизонталь» в их взаимодействии. Неслучайно для характеристики реально существовавшего соотношения права и закона в правовых системах Древнего мира

— 53 —

ется сидением, заседанием, на котором защитники порядка определяют наказание для нарушителей закона 108.

Следует отметить, что княжеская юрисдикция не ограни- чивалась его личным судом. В этом плане представляют интерес ст. 33 Краткой редакции Русской Правды и ст. 78 Пространной редакции, запрещающие «умучать» смерда и огнищанина «без княжа слова»109.

В Русскую Правду проникли некоторые решения из практики судебных органов. Так, в ст. 23 Краткой Правды говорится о княжеском конюхе, за убийство которого Изяслав присудил дорогобужцам платить двухкратную виру: «А конюх старыи у стада 80 гривен, яко уставил Изяслав в своем конюсе, его ж(е) убиле Дорогобудьци»110. Комментируя эту статью, В.И. Сергеевич писал: «Это отдельный случай княжеского суда, который не имеет значения общей нормы»111. Как верно отмечает современный историк права, это мнение не может быть принято. Сама фиксация статьи показывает, что она получила значение общей нормы сразу после установления ее судебной практикой 112. Действительно, логично выглядит стремление княжеской власти оградить «руководителя транспортного ведомства» такой же высокой вирой, как огнищанина и тиуна. По мнению некоторых авторов, указание на конкретные случаи судебного решения содержат и статьи 31 и 40 Краткой Правды113. Современный исследователь И.Н. Данилевский всю Краткую Русскую Правду считает кодексом норм прецедентного права114, хотя общепризнанная точка зрения не придает судебному прецеденту большого значения в отечественном праве.

К проблеме происхождения нормативно-правового акта как источника древнерусского права существуют различные подходы. Интересную попытку анализа процесса сложения в Древней Руси гомогенной правовой системы, состоящей из норм устного обычного права и писаного закона, предпринял М.Б. Свердлов. По его мнению, система развитого устного права, существовавшая в Х в., оказалась столь совершенной и подготовленной к решению самых различных задач, которые стояли перед молодым государством, что в конкретных условиях 1015— 1016 гг., в период острых конфликтов новгородцев с варягами, для создания первого писаного судебника достаточно было:

1)«тематически» подобрать уголовные и процессуальные нор-

—55 —

мы в создаваемый судебник; 2) специально отметить равенство различных социальных групп южно-русского происхождения и общественных категорий, находящихся под покровительством великого князя, с одной стороны, и новгородского происхождения — с другой; 3) отредактировать две статьи в применении к иноземцам — варягам и колбягам 115.

Проведя системное сравнение целого ряда германских Правд с Древнейшей Русской Правдой, вышеназванный автор предложил реконструкцию первоначального содержания норм Закона Русского, упомянутого летописями в договорах Руси с греками (911 г., 944 г.) 116.

Следует отметить, что, помимо Закона Русского, некоторые исследователи выделяют «Устав земляной», который, якобы, существовал в Х в.117 При этом они ссылаются на сообщение ПВЛ, которое практически совпадает с текстом Новгородской первой летописи младшего извода: «Бе бо Володимир любя дружину, и с ними думая о строении земьском, и ратех, и о уставе земном»118. Н.Ф. Котляр, вслед за Л.В. Черепниным, утверждает, что в данном случае речь идет «о выработке “устава”» (закона), регулировавшего общественно-правовые отношения в Древнерусском государстве. По меньшей мере — об усовершенствовании существующего кодекса обычного права, приспособлении его к условиям времени»119. К сожалению, состояние источников не позволяет, на наш взгляд, утверждать, что «Устав земляной» Владимира существовал в действительности и продолжил политическую линию, намеченную «уроками» и «уставами» княгини Ольги, хотя очень логично предположить преемственность законодательства первых русских князей.

Неоспоримо существовавшим самостоятельным норматив- но-правовым актом Древней Руси, дошедшим до наших дней, справедливо считается Русская Правда. Ее специальному изуче- нию посвящено огромное количество фундаментальных трудов120. Для темы нашего исследования представляется важным под- черкнуть лишь тот факт, что Русская Правда времен Ярослава защищала интересы не только князя, дружинников и бояр, но и широких слоев населения, в частности горожан.

Следующий важный аспект характеристики нормативнорегулятивной подстстемы, напрямую связанный с проблемой источников права, — правовая рецепция. Представляется, что

— 56 —

на современном этапе исследования нельзя всерьез обсуждать вопрос об исключительно иноземном происхождении древнерусской правовой системы. Усилиями многих поколений исследователей убедительно доказано, что рецепция любых институтов государства или права возможна лишь при наличии вызревших для нее условий. Именно поэтому норманнская теория утратила сегодня свою научную актуальность. Даже для тех исследователей, которые под рецепцией права понимают признание обязательности иноземного права и заключают, что «концепции о еврейском и византийском законодательстве как источ- никах норм древнерусского права являются ошибочными... трудно представить себе правовую систему, развиваюшуюся в совершенной изоляции от внешних влияний»121.

В последнее десятилетие как среди этнологов и культурологов, так и среди историков права утвердилось мнение, что противопоставление внутренних механизмов развития культуры и внешних влияний возможно лишь как умозрительное отвлечение. В реальном историческом процессе эти явления взаимосвязаны и представляют собой разные проявления единого динамического процесса. Как отмечает Ю.М. Лотман: «Вторжение внешних текстов играет роль дестабилизатора и катализатора, приводит в движение силы местной культуры, а не подменяет их»122. Таким образом, влияние византийского права обусловлено не тем, «что представители высшего духовенства на Руси, как правило, были греками»123, а самим фактом принятия Русью новой религиозной идеологии.

Характер этого процесса по-разному осмысливается современными исследователями. По мнению В.М. Живова, взаимодействие русского и церковно-славянского языков в юридических текстах обнаруживает культурный статус этих текстов и общий характер их взаимоотношений. Поскольку архаическая юридическая традиция является частью языческой культуры, проблема взаимодействия византийского и русского права рассматривается исследователем в широком культурном контексте как проблема столкновения христианской и языческой культур, и в этом состоит известная заслуга автора. Но вот к каким выводам он приходит.

С момента принятия христианства в Древней Руси существуют две системы права: церковно-славянская и русская. Противопоставлением языков определяется противопоставление

— 57 —

юридических систем. С падением язычества русское право теряет культурный статус, хотя имеет непосредственное практическое значение. Церковно-славянское право обладает культурным престижем и в силу этого оказывает влияние на русское право, что, в частности, выражается в славянизации русской юриди- ческой терминологии, но фактически оно не применяется, а лишь дает образец христианского миропорядка. Из этой ситуации и образуется основная парадигма русского юридического сознания: культурное право не действует, а действующее право не имеет культурного статуса 124.

Представляется, что такое выведение русского права за рамки культурных границ методологически недопустимо. Как верно замечает В.В. Кучма по аналогичному поводу, «названные противоположности в чистом виде в праве практически не встречаются. Их обнаружение и фиксация — это сфера исключительно теоретических, зачастую чисто умозрительных построений. В практической же юриспруденции все элементы действующей правовой системы равноценны по степени реальной значимости»125.

Действительно, изучение истории права переходного периода от язычества к христианству в Древней Руси представляется особенно важным, поскольку в это время происходит как активный симбиоз, так и конкуренция элементов права: обычного и государственного, отечественного и византийского, устного и письменного, традиционного и инновационного. Но, встав на путь моделирования способов интерпретации политических, правовых и религиозно-идеологических контекстов древнерусской политико-правовой системы при помощи выработанных самим же Средневековьем архетипов мироистолкования, нельзя не заметить, что все вышеназванные пары оппозиций являются семиотическими аналогами и обслуживают, по сути, различные ракурсы одной проблемы — проблемы рецепции.

Значительное количество новейших исследований позволяет считать достаточно обоснованной в литературе точку зрения, согласно которой между двумя вышеозначенными полюсами существовала «буферная зона», где происходило формирование собственно древнерусского понятийного аппарата, посредством которого и усваивались византийские сочинения. Такую зону выделяют не только филологи и культурологи 126, но и историки права. Так, Я.Н. Щапов отмечает, что «вместо оппо-

— 58 —

зиции: языческое (славянское) — христианское (византийское), мы имеем треугольник: византийское (христианское) — древнерусское (христианское) — древнерусское (языческое), каждое из которых обладало характерными чертами»127.

Практическими проводниками христианской идеологии на первых порах действительно служили греческое и болгарское духовенства. Требовался определенный исторический период для того, чтобы выросли свои кадры. Время массового распространения монастырей и школ, а значит, и вновь переписанных греческих книг, приходится уже на правление Ярослава Мудрого, поэтому определенное, но непродолжительное противостояние возможно допустить в конце Х — первой половине XI в.

Большинство исследователей отмечают характерную особенность древнерусской правовой системы: здесь как бы сосуществуют две подсистемы, причем их юрисдикции не пересекаются128. З.М. Черниловский отмечает: «В то время как Русская Правда обнаруживает поразительную светскость содержания (подобно Салической), болгарский Закон судный людям полон предписаний, идущих от церковного права (включая библейское), чешский закон князя Бржетислава (первая половина IX в.) имеет своим главным содержанием церковные предписания, претворенные в государственный закон...»129. Факту такого своеобразного «разделения труда» ведущие специалисты дают вполне обоснованное объяснение. С одной стороны, подчеркивается существование традиции княжеской опеки над культом 130, с другой — отмечается, что основная цель рецепции — не правовое регулирование, а создание новой модели церковно-госу- дарственных отношений 131. Вступая в противоречие с собственной концепцией, В.М. Живов признает, что даже в пределах своей компетенции церковные суды пользовались древнерусской, местной пенитенциарной системой 132.

Принятие христианской идеологии повлекло за собой вклю- чение в правовую сферу целого ряда действий и событий, которые до этого не являлись юридическими фактами. Совершенно прав В.Н. Синюков, утверждая, что «природа связи факта и нормы не логическая, а культурно-историческая. Идентификация поведения в качестве юридического факта детерминирована тем, включено ли это поведение в правовое пространство данной культуры»133. Именно в интересующий нас период раз-

— 59 —

вития правовой системы древнерусского государства — с конца Х в. по середину XI в. — в процессе встречи двух культур и рождается новая правовая традиция, в которой существенно расширяется круг юридических фактов. Это не означало, что право стремится вобрать в сферу своего регулирования максимально широкий круг общественных отношений. Но с принятием новой идеологии многие нормы поведения переосмысливались в христианском аспекте, что и позволяло распространять на них правовое регулирование. Происходила не просто «передача» ряда правонарушений в подсудность церкви 134, а собственнно «рождение» новых юридических фактов, которые автоматически попадали в сферу церковного регулирования.

В новейшей литературе высказывается также заслуживающая внимания точка зрения, позволяющая по-новому интерпретировать парадоксальное соседство в Правде Ярослава глубоких архаизмов с юридическими новациями. Как полагает Л.В. Милов, под 996 г. в ПВЛ описывается важнейший факт проведения Владимиром юридической реформы: «Живяше же Володимер в страсе божьи. И умножишися (зело) разбоеве. И реша епископы Володимеру: “Се умножашися разбоиницы. Пошто не казниши их?” Он же рече им: “Боюся греха”. Они же реша ему: “Ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милование. Достоит ти казнити разбойника, но с испытом”. Володимер же отверг виры, нача казнити разбойни»135. Исследователи много раз обращались к интерпретации этого летописного отрывка. Но именно вышеназванному исследователю принадлежит, как представляется, небезуспешная попытка обосновать, что за этим сообщением стоит факт реальной правовой реформы Владимира Святославича. Ее основой стал, по мнению исследователя, византийский свод законов Эклога, XVII титул которой «О казнях» был переведен и значительно переработан русскими переводчиками еще в Х в.136

Правда, следом летописец отмечает и неудачу такой реформы: «И реша епископы и старцы: “Рать многа, оже вира то на оружьи и на конех буди”. И рече Володимеръ: “Тако будет”. И живяше Володимеръ по устроенью отьню и дъдню»137. Как следует из текста летописи, возврата к старой системе штрафов потребовали не только «старцы», но и «епископы», которые сами инициировали ее отмену. В основе провала данной реформы ле-

— 60 —