4. Нравственное состояние общества

В 60-х — начале 80-х гг. многие, если не большинство, поругивали власть «на кухнях». Искренняя коммунистическая убежденность, а тем более доверие к пропаганде, почти исчезли. Люди привыкали читать газеты «между строк» и доверять не советскому, а иностранному радио. Широкое распространение, во всяком случае в крупных городах, получил печатный и магнитофонный «самиздат». В отличие от сталинских времен, обывателю уже не угрожал внезапный арест по абсурдным политическим обвинениям. Рассказанный в кругу друзей и сослуживцев анекдот или непочтительный отзыв о власть имущих чаще всего даже не привлекал к человеку внимания «компетентных органов». Но страх прочно сидел в людях. Даже в собственной квартире многие предпочитали беседовать о политике на кухне — подальше от телефонной розетки. Каждый был уверен: кто-то из сослуживцев или однокурсников — стукач. КГБ обладал действительно многочисленной сетью тайных осведомителей. Но он еще и намеренно раздувал представления о своем всеведении: чем сильнее люди боятся, тем легче заставить их молчать. Утвердился стандарт двойного или даже тройного сознания: в официальной обстановке, на партийном или профсоюзном собрании человек произносил одни слова, в беседе с сослуживцами — другие, а третьи позволял себе только с родными или проверенными друзьями. Эта тотальная ложь, в которую люди вовлекались, начиная с начальной школы, разъедала общество, прививала ему цинизм и неуважение к самому себе.

Из воспоминаний писателя В. Каверина

«Двойная жизнь начинается очень рано, еще в школе, примерно с пятого класса. Десятилетний ребенок уже знает, что надо говорить то, что учитель хочет от него услышать. Казенный патриотизм вталкивается в сознание и с каждым годом все отчетливее воплощается в неподвижный идеологический фетиш, который нельзя обойти, без которого в ежедневной, обыденной жизни нельзя обойтись. Над ним можно подсмеиваться (за спиной взрослых), он обветшал, выцвел, одни его презирают (в глубине души), другие уже с пятнадцати лет начинают подумывать о том, как воспользоваться им для будущей карьеры. В любом случае он — один из самых могущественных факторов двойной жизни, которой живет все наше общество, давно привыкшее (в массе) не замечать этой двойственности или делать вид, что не замечает».

Из книги В.Б. Кобрина «Кому ты опасен, историк?»

«Годы, элегантно именуемые «застойными», требовали… иного мужества, чем сталинские времена, но тоже мужества. Оказалось, что страх потерять работу давит на человека с почти такой же силой, что и страх сесть в тюрьму. В условиях государственной монополии на идеологию монополизированы и рабочие места. Учитель, сотрудник научно-исследовательского института, музейный работник, вузовский преподаватель — все состоят на государственной службе и, соответственно, могут быть лишены хлеба насущного, если не подчинятся жестким идеологическим требованиям государства. Даже люди «свободной профессии» — писатели, не имеющие трудовой книжки, не состоящие нигде в штате, и те — члены Союза писателей и литфонда. А потому нарушение ими правил игры влечет за собой не отлучение от «кормушки», как презрительно сказали бы многие, но просто лишение нормального заработка, превращение в безработного, а следовательно в преследуемого по суду тунеядца.

Но помимо кнута силен был и пряник. Количество и качество соблазнов возросло во много раз по сравнению со сталинской эпохой». Как тяжело, должно быть, было «выездному» превратиться в «невыездного» и распроститься с приятными вояжами «за бугор». И как хотелось приобщиться к таким поездкам тем, кто не покидал ни разу пределы своего любезного, но вечно нищего отечества. Машина, дача, цветной телевизор, хороший холодильник — весь этот набор простых полезных вещей, создающих элементарный комфорт, становился доступным тому, кто верой и правдой служил единственному подлинно научному учению и не поддерживал подозрительных знакомств».