7. Расправа с военачальниками

Едва закончилась война, как в разряд политически неблагонадежных попали не только вчерашние коллаборационисты, военнопленные, жители оккупированных территорий, но и те, кто совсем недавно командовал армиями и фронтами. Во время войны Сталину приходилось зачастую мириться с известной самостоятельностью военачальников. Некоторые из них, особенно Жуков, Василевский, Рокоссовский, не боялись спорить с Верховным, отстаивать свою точку зрения. Укрепившееся чувство собственного достоинства полководцев, рост их популярности, по-видимому, показались Сталину опасными. Уже в конце 1945 г. СМЕРШ и органы госбезопасности начали собирать компрометирующий материал на маршала Жукова и других видных генералов. В 1946 г. последовали аресты среди военных авиаторов во главе с главкомом ВВС маршалом авиации А.А. Новиковым и наркомом авиационной промышленности А.И. Шахуриным. Все они были обвинены в том, что сознательно «протаскивали на вооружение ВВС заведомо бракованные самолеты и моторы…, что приводило к большому числу аварий и катастроф в строевых частях ВВС» и осуждены к длительным срокам заключения.

Из подсудимых выбили показания против Жукова. Особенно много в протоколах допросов сведений о критических высказываниях маршала в адрес Сталина. Однако арестовать исключительно популярного в то время Жукова Сталин все же поостерегся. Полководца лишь обвинили в непомерных амбициях и преувеличении своей роли в прошедшей войне. Жуков был отстранен от должности заместителя министра Вооруженных Сил СССР и других занимаемых постов и назначен командующим Одесским, а в 1947 г. — тыловым Уральским военным округом. Многие близкие к Жукову люди были арестованы, от них под пытками добивались показаний о предательстве маршала. Обвиняли Жукова и в присвоении ценностей на территории Германии.

Если Жуков отделался понижением в должности, то другие, не столь известные генералы В.Н. Гордов, Г.И. Кулик, Ф.Т. Рыбальченко, арестованные за подслушанные органами МГБ критические высказывания по адресу существующей власти, были расстреляны. Уголовные дела на генералов фабриковались и позднее. Однако репрессии 1937–1941 гг. в армии, к счастью, не повторились. Сталин, по-видимому, все же учел печальный опыт первых военных лет.

Но если подвергать новому разгрому армию было опасно, то интеллигенцию просто необходимо казалось приструнить.

8. Власть и интеллигенция. Иллюзии и разочарования

Писатель В.П. Некрасов так вспоминал о настроениях середины 40-х гг.: «Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмой год, расправу с соратниками, первые дни поражения. И он, конечно, понял теперь всю силу народа, поверившего в его гений, понял, что нельзя его больше обманывать, что только суровой правдой в глаза можно все объединить, что к потокам крови прошлого, не военного, а довоенного, возврата нет. И мы, интеллигентные мальчики, ставшие солдатами, поверили в этот миф и с чистой душой, открытым сердцем вступали в партию Ленина-Сталина».

Ожидания послаблений, отказа от репрессий, избавления от ежечасного страха были очень сильны в первое послевоенное время. К.М. Симонов писал: «Как я помню, и в конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае художественной, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации… В общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности… Во всем этом присутствовала некая демонстративность, некая фронда, основанная и на неверной оценке обстановки и на молчаливо предполагавшихся расширении возможного и сужении запретного после войны».

• Объясните, чем были вызваны подобные ожидания интеллигенции после войны.

Эти мечты были растоптаны принятием в августе 1946 г. постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”». Формально оно было направлено против творчества М.М. Зощенко и А.А. Ахматовой.

ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ

«Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами…

Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии… наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе…»

Зощенко и Ахматову исключили из Союза советских писателей. Журнал «Ленинград» был закрыт, а редакцию другого ленинградского художественного журнала — «Звезды» — возглавил чиновник управления пропаганды ЦК ВКП(б).

Постановление было выдержано в грубом бранном тоне. Зощенко именовали «пошляком и подонком литературы». Секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Жданов, в те годы — главный партийный идеолог, выступая перед партийным активом и писателями Ленинграда, обзывал Зощенко «беспринципным и бессовестным литературным хулиганом» и утверждал, что писатель «чужд и враждебен советской литературе». Великого русского поэта Анну Ахматову Жданов назвал «взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и моленной», «блудницей и монахиней, у которой блуд смешан с молитвой».

Что же вызвало такую ярость Сталина и Жданова? Скорее всего, конкретные имена, на которые обрушился высочайший гнев, были выбраны во многом случайно. Историки литературы рассказывают, как, узнав, что во время выступления Ахматовой в Москве на литературном вечере публика стоя приветствовала ее овацией, Сталин в бешенстве вопрошал: «Кто организовал вставание?!». За этим почти анекдотическим вопросом — искреннее неверие «отца народов» в саму возможность спонтанного, «несрежисированного» выражения любви к поэту. Раздражала официальных идеологов и огромная популярность Зощенко среди писателей и читающей публики Ленинграда. К тому же в его сатирическом рассказе «Приключения обезьяны» Жданов усмотрел «гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке жить лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей». Не потому ли рассвирепел партийный идеолог, что сам в глубине души понимал, как несладко жилось людям при том режиме, которому он служил?

Часто отмечают и застарелую нелюбовь Сталина ко всему, что было связано с Ленинградом. Возможно, именно поэтому в качестве жертвы были избраны именно ленинградские журналы, хотя Сталин высказывал претензии и к другим редакциям — например, к «Новому миру».

Но само постановление «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», несомненно, преследовало цели, гораздо более широкие, нежели расправа с конкретными авторами и редакциями. Фактически оно было направлено против любого проявления свободомыслия. Не случайно в постановлении подчеркивалось, что «наши журналы… не могут быть аполитичными», а редакции ленинградских журналов обвинялись в недостатке идейности. К.М. Симонов писал впоследствии, что партийное руководство хотело «прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзии, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны… — словом, что-то на тему о сверчке и шестке».

• Как вы думаете, почему после войны власть не пошла по пути либерализации, а предпочла ужесточить идеологический контроль над обществом?

Вслед за постановлением «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» в 1946 г. последовали постановления «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме “Большая жизнь”», а в 1948 г. — «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели», еще более усилившие идеологический контроль в сфере кино, театрального и музыкального искусства.

• Почему художественная литература и искусство вызывали столь пристальное внимание власти?

В выступлении Жданова прозвучали также упреки в адрес писателей, которые «стали рассматривать себя не как учителей, а как учеников буржуазно-мещанских литераторов, стали сбиваться на тон низкопоклонства и преклонения перед мещанской иностранной литературой». Это были первые признаки приближения новой идеологической кампании — «борьбы против низкопоклонства перед Западом и космополитизма».