7. Массовый террор

И все же главными жертвами Большого террора были не партийные работники, участвовавшие или не участвовавшие в оппозициях, не военные — ими были рядовые граждане, обыватели.

По свидетельству всех мемуаристов, больше всего в лагерях было крестьян. Часть из них сидела «по указу от седьмого-восьмого», часть была обвинена в самых немыслимых преступлениях, как та неграмотная старуха, которая, сидя в камере вместе с Е. Гинзубрг, никак не могла выговорить предъявленного ей обвинения — «троцкистка», и, понимая его как «трактористка», удивлялась: «да старух и не берут на трактор-то!».

Из приказа Наркома внутренних дел от 30 июля 1937 г.

«В деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселений… Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникли на предприятия промышленности, транспорт и на строительство… Приказываю с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников».

Отличительная черта репрессий 30-х гг., особенно после убийства Кирова, состояла в том, что им в массовом порядке подвергались люди, не только не враждебные, но и искренне преданные Советской власти, партии и лично Сталину. Известны случаи, когда человека арестовывали в тот же день, когда он получал в Кремле орден из рук Калинина.

Попасть под арест можно было за что угодно: похвалил зарубежный роман — антисоветская агитация, уронил случайно бюст Сталина — террор, имеешь знакомого, вернувшегося из зарубежной командировки, изучаешь эсперанто — шпионаж. Что же говорить о тех, чьи знакомые или сослуживцы были арестованы за вредительство! Каждую минуту они могли ждать обвинения в создании антисоветской контрреволюционной организации (ст. 58–11 УК РСФСР). Буйным цветом расцвело доносительство.

В июле 1937 г. был издан оперативный приказ наркома внутренних дел Н.И. Ежова, установивший лимиты на аресты по первой и второй категории. Первая категория арестованных подлежала расстрелу, вторая — аресту и лишению свободы на срок от 8 до 10 лет. Местные работники НКВД и партийных органов систематически обращались в ЦК и НКВД с просьбой об увеличении лимитов на аресты. Все заявки такого рода были удовлетворены.

Начальник Новосибирского управления НКВД Мальцев, по словам его подчиненных, «в погоне за количеством арестованных давал каждому органу НКВД определенный лимит на арест, независимо от наличия компрометирующих материалов… настойчиво требовал все больше арестов, и никакие доводы со стороны работников во внимание не принимались. Смысл директив был таков: арестовывай побольше, иначе арестуют тебя».

ИЗ приказа наркома внутренних дел Киргизской ССР «О результатах соцсоревнования третьего и четвертого отделов УГБ НКВД республики за февраль 1938 г.:

«Четвертый отдел в полтора раза превысил по сравнению с 3-м отделом число арестов за месяц и разоблачил шпионов, участников к.-р. Организации на 13 человек больше, чем 3-й отдел… однако 3-й отдел передал 20 дел на Военколлегию и 11 дел на спецколлегию, чего не имеет 4-й отдел, зато 4-й отдел превысил количество законченных его аппаратом дел, рассмотренных тройкой, почти на 100 человек…».

Следователи НКВД, стремясь выслужиться, старались выжать из арестованного как можно больше — обвинить не в антисоветской агитации, а в шпионаже (распространенный приговор: работа на разведку неустановленного иностранного государства), терроре, заставить дать показания на возможно большее число людей. Для этого применялись разнообразные методы. Одним из самых распространенных был так называемый «конвейер». Следователи, ведя допрос, менялись, а подследственный продолжал непрерывно стоять. Допросы шли сутками (известны случаи 12-тисуточного конвейера). Когда человек терял сознание и падал, его обливали водой, поднимали и продолжали допрос.

Упорствующих помещали в так называемый «светлый карцер», где день и ночь светила яркая (500 ватт) лампа, а стены были выкрашены в белый цвет. После выхода оттуда человек несколько часов ощущал резь в глазах и ничего не видел. Многие навсегда теряли зрение, иные сходили с ума… Еще более распространены были такие способы давления как многодневное лишение сна путем ночных допросов (днем спать в камере запрещалось), кормежка соленым без воды…

Изощренным способом давления на арестованных были угрозы ареста близких. Когда С. Косиор отказался дать ложные признания, его привели в комнату, где шло следствие по «делу» его 16-летней дочери и изнасиловали ее на глазах отца. После этого Косиор подписал все, что от него требовали, а дочь, выйдя из тюрьмы, бросилась под поезд.

С весны 1937 г. подследственных начали откровенно избивать, так что с допроса их приходилось нести в камеру на руках. Некоторые историки считают, что официально ЦК ВКП(б) разрешил применять «меры физического воздействия» лишь в 1939 г. Но в разъяснении от 20 января 1939 г. говорилось: «ЦК ВКП(б) доводит до сведения, что применение метода физического давления, который использует НКВД, было разрешено с 1937 года на основе согласия Ц. Комитетов компартий (большевиков) всех республик».

Следствию соответствовал и суд. Так, судебное заседание по делу генерала Горбатова, арестованного в 1938 г., продолжалось 5 минут, причем был задан лишь один вопрос: почему подсудимый не сознается в своих преступлениях. После того, как Горбатов заявил о своей невиновности, суд сразу объявил приговор: 15 лет заключения и 5 лет поражения в правах. Оправдательные приговоры не выносились практически никогда: арестован, значит виновен — у нас зря не сажают!

Тем не менее был широко распространен внесудебный порядок. Уже с 1935 г. действовали так называемые «тройки» в составе представителя НКВД, партийных органов и милиции, либо исполкома местного Совета. На практике все единолично решал следователь НКВД, остальные подписывали приговоры, не читая. А ведь тройки приговаривали к расстрелам!

Еще одним инструментом внесудебной расправы было ОСО НКВД, через которое ежедневно проходило 300–400 приговоров, причем, в отличие от судебных, их нельзя было обжаловать. А по окончании срока осужденного даже не надо было повторно судить: ему просто сообщали, что ОСО добавило еще 5, или 10 лет…

В период «большого террора» в печати всячески превозносились доблестные сотрудники НКВД, не жалеющие сил и самой жизни в борьбе с контрреволюцией. Страницы газет пестрели портретами «сталинского наркома» Ежова. Новое символическое значение приобрело выражение «ежовые рукавицы». Период массовых репрессий даже стали называть ежовщиной. На самом деле Ежов не был самостоятельной политической фигурой, он лишь беспощадно выполнял директивы Сталина. И когда в 1938 г. Сталин осознал, что пора сворачивать репрессии, он ликвидировал Ежова. Последний был устранен из НКВД, арестован, обвинен в заговоре и в начале 1940 г. расстрелян. Это позволило Сталину в очередной раз свалить вину на исполнителей и оказаться в глазах миллионов борцом за восстановление справедливости.

Новым руководителем НКВД стал в ноябре 1938 г. Л.П. Берия. С его приходом на Лубянку началась полоса послаблений. Были выпущены из тюрем и лагерей несколько тысяч заключенных, отменены «тройки», арестованы некоторые кровавые деятели «ежовщины». Но либерализм этот продолжался недолго. С 1939 г. началась новая полоса репрессий. ОСО, окончательно заменившее «тройки», получило право приговаривать к расстрелу.

Сколько же было жертв «большого террора»? В распоряжении исследователей нет точных цифр, как нет их ни по другим годам сталинской диктатуры, ни по всей ее эпохе в целом. Это ведет к существованию самых различных мнений. Известный историк сталинизма Р.А. Медведев полагал, что в 1937–1938 гг. было репрессировано 5–7 млн. чел. Правда некоторые авторы указывают цифры, в 10 раз меньшие. При этом они рассуждают так: к началу 1937 г. в лагерях НКВД содержалось за контрреволюционные преступления 104826 чел., а к началу 1939 г. — 454432 чел. Следовательно, за годы террора было репрессировано 349606 чел. К этой цифре надо лишь добавить десятки тысяч, находившихся в колониях и тюрьмах. Но такие подсчеты явно недобросовестны. Они не учитывают ни находившихся (и умиравших) в этапах, ни многочисленную категорию «социально-опасных», ни, самое главное, казненных (а в 1937–1938 гг. только в Москве расстреливали десятки тысяч) и погибших в лагерях от голода, холода и непосильной работы. Нет, не сотнями тысяч — миллионами исчисляются жертвы большого террора.

Почему же репрессии практически не встретили никакого сопротивления? В.Т. Шаламов отвечает на этот вопрос: «Безнаказанная расправа над миллионами людей потому-то и удалась, что это были невинные люди. Это были мученики, а не герои».

Как же жили в обстановке ежедневных арестов люди? Как не сходили с ума, каждую ночь тревожно прислушиваясь к стуку входных дверей и шагам на лестнице? Писатель В. Кондратьев объясняет: «Так ли было нам страшно жить, как кажется сейчас, когда читаешь идущую бурным потоком антисталинскую литературу, мемуары, документы?… Как ни странно, нет. Мы родились уже в клетке, а рожденные в неволе, как известно, не замечают ее, полагая решетку естественным, нормальным атрибутом своего существования. И в этом заключалось наше… счастье, как ни кощунственно произносить это слово в таком контексте».

В этом же — предостережение на будущее.