НОЭЛЬ ЭЛИЗАБЕТ. МАССОВЫЕ ОПРОСЫ. ВВЕДЕНИЕ В МЕТОДИКУ ДЕМОСКОПИИ. – 1971

Содержание

Глава 1 Демоскопическое интервью

Глава 2. Анкета

Глава 3. Репрезентативная выборка

Глава 4.Работа с интервьюерами и проведение опроса

Глава5. Подготовка материалов к обработке

Глава 6.Обработка и анализ

ВВЕДЕНИЕ

Социальную действительность нельзя познать с помощью одного только наблюдения. Необходимо вооружиться инструментами, которые усилили бы наши природные способности, как это было сделано при изучении природы. Одним из таких вспомогательных средств и являются опросы.

Разработка методики опросов началась с конца XVIII столетия и шла с трудом, преодолевая упорное сопротивление. Характерно, что, когда после 1945 года в Германии возобновилось проведение опросов, немецкая традиция их, создававшаяся на протяжении XIX и начала XX века, была почти забыта. Этот метод стали считать изобретением американцев.

Новый инструмент наблюдения был встречен весьма холодно. Мало кто считал его шагом вперед в расширении возможностей человеческого познания. Он вызывал недоверие. Удивлялись, почему вдруг повсюду - в газетах, на радио, в политических речах и в деловых бумагах фирм - стали фигурировать результаты опроса. Порой видели в этом дань моде.

Естественно, что для выявления ранее неизвестного положения вещей нередко приходится использовать соответствующий инструмент, особенно когда такая информация крайне необходима - в данном случае для широкого охвата социальной действительности. Но это про­стое объяснение быстрого распространения метода опросов в ФРГ никому не пришло в голову. Мешал барьер непонимания.

Не оказался ли Гэллап несостоятельным ?

Неприязнь и недоверие к репрезентативным опросам населения, распространившимся прежде всего в США, объясняли тем, что широ­кая немецкая общественность впервые услышала об исследовании об­щественного мнения в связи с неверными прогнозами Института Гэллaпa по поводу президентских выборов 1948 года. Таким образом, исследование общественного мнения фактически сначала появилось на первых страницах газет не как успех, а как неудача. Однако отрицательное отношение к нему исходит, в сущности, не от широкой публики и усугубляется с повышением культурного уровня. По-видимому, неверные прогнозы Гэллапа именно потому приобрели такую известность, что послужили хотя и поверхностным, но эффективным подтверждением уже существовавшей антипатии к опросам.

Начиная с 1948 года и в Федеративной Республике Германии, и в Соединенных Штатах Америки были опубликованы многочисленные прогнозы по поводу выборов со средним отклонением от фактиче­ских результатов на 1-2 процента. Тем не менее в публичной дискуссия снова и снова фигурировала неудача 1948 года.

Вместо подразделения на “истинно” или “ложно” - вероятностное мышление

Трудность, которая обнаруживается здесь, прежде всего обуслов­лена тем, что в обыденном сознании отсутствует привычка принимать во внимание степень точности или неточности. Выбор происходит обычно только из альтернатив “истинно” и “ложно”. Категории “истинно” или “ложно” закрепляются самыми разнообразными спосо­бами - воспитанием в раннем детстве, в процессе начального школь­ного обучения, позже - тренировкой в логическом мышлении. Мы хо­тим здесь указать лишь на то, какой перестройки требует понимание метода, при котором получают данные, всегда имеющие приблизи­тельное значение, и где следует принимать во внимание “погрешно­сти” (“интервалы между оценками”, “допуски”).

Другие характеристики репрезентативного метода также требуют отхода от общепринятых способов мышления. Необычность его - опрос нескольких сотен или тысяч людей выявляет отношение или мнение миллионов - не обязательно должна специально осознаваться. Несмотря на быстрое внедрение метода опросов в практику, к собира­нию данных таким путем все еще относятся, как к трюку фокусника.

По-видимому, дискуссии о “правомерности” этого метода ста­раются избегать, а в ходе такого обсуждения приходится преодолевать значительные трудности, прежде всего эмоционального характера. Неприязнь к методам репрезентативного опроса можно считать вполне обоснованной. Однако ее можно уменьшить, ибо отрицание этого метода является - по крайней мере отчасти - лишь следствием того, что место и результаты его еще четко не определены.

Как только будет точно выяснено, при каких обстоятельствах и с какой целью можно вообще применять этот метод, сразу же разрешатся многочисленные сомнения, исчезнут многие широко распространенные ошибочные представления.

Разумеется, для понимания этого метода необходимо приучиться постоянно думать; нужно, в частности, отказаться от понятий “истинно” и “ложно” и переключиться на область вероятностных оценок, вычисляемых неточностей.

Личность и признак

Изменение мышления облегчается применением новых принципов различения. Следует различать естественную и привычную сферу нашего мышления и наших представлений, которую мы обозначим как сферу индивидуального или целостного, и сферу признака, статистическую сферу - мир переменных и индексов.

Мы увидим далее, что при строгом соблюдении этого понятийного мнения репрезентативные методы опроса утрачивают свою необычность.

Мыслить признаками”, систематически классифицировать и анализировать явления, связанные с цифровыми данными и с “законом больших чисел”, означает добиться преодоления эмоционального барьера, ограждающего нас от цифр, статистики и их производного опросных методов. Эта сфера, естественно, кажется нам чуждой, по­тому что мы не можем представить себе ее наглядно; ее нельзя ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать. Речь здесь идет о процессе абстрагирования, о сведении нашего мира явлений к признакам.

Распространение статистики - можно ли считать людей?

В своей книге “О литературе” мадам де Сталь сначала в 1795 году, а затем более подробно в 1800 году писала:

“Почему бы однажды не оказалось возможным сопоставление таблиц... основывающихся на статистических выводах и содержащих ответ на все вопросы политического характера?.. Развитие статистики и теории вероятности дает возможность... определять и предсказывать, каким в среднем будет поведение людей. Чем больше анализируемая масса людей, тем точнее расчет”.

Еще в начале XX столетия это высказывание звучало бы не менее утопически, чем в 1800 году. Даже сегодня такое представление кажется не совсем обычным, хотя за это время прогнозы такого рода стал вполне возможными, и во многих странах уже ведется постоянное наблюдение за политическим поведением населения статистическими способами. При этом результаты наблюдений часто используются н практике. Если проследить за историческим развитием этого метода то упомянутую робость при мысли о применении статистического метода к людям можно встретить на каждом шагу.

Слово “статистика” появилось в XVII веке. Метод, состоящий в том, что изучаемая действительность выражается и описывается количественным отношением предметов или признаков, сознательно абстрагированных от индивидуальных различий, а из найденных количественных соотношений делаются выводы, имеет, по всей вероятности, свою предысторию, которая ненамного моложе, чем само использование чисел. Применение статистического метода к людям, к группам населения до XIX столетия не имело широкого распространения. Этому не приходится удивляться, так как выдвигались даже требования запретить его.

В Ветхом завете есть указание на то, что применение статистики к людям следует считать опасным. За проведение по распоряжению царя Давида переписи бог покарал людей чумой, унесшей 70 000 жизней. Количественное обобщение в основных понятиях, вероятно, всегда было привилегией бога или королей либо воспринималось как своего рода рискованное вмешательство в божественный порядок. В исламе и в первобытных религиях также имеются подобные свидетельства примерно следующего содержания: нельзя считать вместе верующих и неверующих, праведников и неправедных, счастливых и несчастных, потому что это может привести к неверию или навлечь беду.

Со времени упадка Римской империи до начала XVII столетия об­щие переписи населения почти не производились. Еще в 1753 году е Англии было отвергнуто предложение о проведении переписи, так как-де подобное

Сфера множественного и моральная статистика

Первые сведения о явлениях, относящихся к сфере статистики или к сфере признаков, имеют примерно трехсотлетнюю давность. Речь идет об обнаружении странной регулярности, с какой из года в год происходит почти одинаковое количество смертей и о которой английский коммерсант Джон Граунт сообщил в своей работе “Observations: Bills of Mortality”, опубликованной в Лондоне в 1662 году. Впечатление странности возникает здесь уже в силу противоречия между сдающимся предвидению фактом смерти и явной закономерностью количества смертей.

Высказанная Граунтом мысль получила развитие, хотя и не привлекла к себе особого внимания. Столетие спустя (1761) прусский армейский проповедник Зюссмильх использует, как и Граунт, но уже более широко, данные статистики населения. Наряду с количеством смертей, которые на этот раз подразделяются на виды, причем убийства, самоубийства и т. п. приводятся отдельно, указывается также число родившихся и количество бракосочетаний, а из выявленной странной закономерности делается вывод о “божественном порядке в изменениях человеческого рода”.

Еще почти столетие спустя (1835), через 75 лет после выхода в свет труда Зюссмильха, бельгийский статистик Кетле выходит за пределы материалов статистики естественного движения населения и прослеживает такую же закономерность в кажущихся произвольными человеческих действиях, фиксируемых моральной статистикой: рождении внебрачных детей, преступлениях, самоубийствах и т. д. С этих пор самоубийства и их статистика остаются образцом, по которому снова и снова исследуется взаимоотношение между сферой личностного и сферой признаков. Постоянный возврат к этому предмету исследования объясняется, по-видимому, отчетливо выраженным здесь ощущением противоречия между индивидуальным актом и регулярностью, появляющейся при статистическом суммировании.

В этом труде Кетле встречаются не только словообразования, исчерпывающе выражающие дух сферы множественного, как, например, меткое обозначение “средний человек”; прежде всего здесь есть резкое противопоставление концепции свободной воли человека, относящейся к сфере личностного, явлению статистической регулярности человеческих действий, свойственному сфере признаков. Но Кетле уже не останавливается на указанном противопоставле­нии, а воспринимает контраст как противоречие, из чего следует, что свободы воли, очевидно, не существует и что необходимо признать господство закона природы, стоящего выше свободы воли человека.

Закон больших чисел и свобода воли человека

Под влиянием труда Кетле Адольф Вагнер описывает яркими кра­сками новую удивительную область, открывающую широкий простор для изучения:

“Представим себе, что в добрые старые времена, когда в фантастических описаниях путешествий, подобных тем, которые мы читаем у Свифта в его рассказах о Гулливере, находили больше привлекательности, чем сейчас, какому-то писателю, желающему предложить читателям что-то новое, пришлось бы дать примерно такое изображение чужого народа и чужеземного государства. В этой стране государственным законом ежегодно заранее устанавливается, какое количество пар и какого возраста имеют право вступить в брак, сколько молодых девушек выходят замуж за стариков и сколько юно­шей женятся на старухах, у скольких пар разница в возрасте такая-то, у скольких пар она может быть такой-то, сколько вдовцов и вдов снова вступают в брак, сколько браков должно быть расторгнуто по суду и т. д.”.

“Однако все, что таким искусственным путем никогда нельзя было бы осуществить по воле и властью людей, удивительным образом происходит само по себе, вследствие естественной организации человеческого общества. И не является ли эта фантастиче­ская картина копией нашей действительности, с той лишь разницей, что у нас все под­чиняется закону природы, не осознаваемому отдельным человеком?”

“Исследование браков, самоубийств, преступлений и выявление их закономерно­стей точно так же позволяет предсказать их количество и распределение в следующем году. И последующая проверка покажет точное совпадение прогнозов с фактическими результатами, как если бы мы находились в том необычном государстве. Но самое уди­вительное здесь то, что мы, таким образом, действуем как части какого-то огромного механизма и наша неограниченная свобода воли совершенно не нарушает его задан­ного хода".

В период между I860 и 1890 годами дискуссия между сторонниками моральной статистики и сторонниками свободы воли широко развер­нулась не только в Германии, но и в Англии. Положения Кетле категорически отвергались многими современ­ными ему авторами. Прежде всего следует упомянуть труд лейпцигского математика и философа Морица Вильгельма Дробиша „Мораль­ная статистика и свобода воли человека". Дробиш исследует вопрос: принуждают ли человека к совершению поступков его индивидуаль­ные особенности и давление обстоятельств? Отвечая на этот вопрос отрицательно, он приходит, таким образом, к подтверждению тезиса о свободе воли.

При этом он может сослаться прежде всего на Канта, который еще до выхода в свет труда Кетле занимался проблемой „естественной причинности", как он ее называл, и свободой воли человека.

Так закончилось столкновение в публичной дискуссии закона больших чисел и человека, рассматриваемого как объект этого закона. В начале XX столетия Инама-Штернегг с удовлетворением констатировал конец „наивного периода моральной статистики, начавшегося у Зюссмильха и завершившегося Эттингеном". Правда, в общем, тогдашние споры с идеями Кетле, изложенными в его книге „О человеке", представляются довольно вялыми. Начиная с Вагнера и кончая фон Мизесом, вновь и вновь раздаются замечания и жалобы по поводу нежелания философов заниматься этой проблемой. "Если мы в основных работах философов всех времен станем искать установку по отношению к понятию вероятности, мы будем поражены тем, как мало об этом написано; до начала XIX столетия нет почти ничего, да и позже вряд ли есть что-нибудь, достойное внимания. Мы узнаем, кроме того, что нельзя надеяться найти существенную помощь или объяснение в философской литературе, являющейся в вопросах вероятности лишь зеркалом идей, возникших у математиков и физиков". Вагнер объяснял отсутствие у философов интереса к результатам моральной статистики антипатией многих ученых к цифрам и таблицам.

Наряду с безучастностью философов бросается в глаза и странное равнодушие социологов. В работах, где рассматриваются понятия и проблемы социологии, понятие „моральная статистика" или трактовку соответствую их явлений искать, как правило, бесполезно.

Правда, эта странность наблюдается не у всех. Подробный анализ можно найти у Дюркгейма в его исследовании самоубийства, где в числе прочего проводится параллель с близкими моральной статистике явлениями эпидемий. Следствием этого анализа является дюркгеймовская концепция „социального потока", принуждающего определенное количество людей к самоубийству.

Выдвигая концепцию „социального потока", Дюркгейм пытался привлечь внимание социологов именно к явлениям сферы признаков — как мы ее называем — как к непосредственному предмету социологии. У Дюркгейма это подчеркивается неоднократно, особенно там, где он указывает, что социальные силы действуют совершенно независимо от отдельного индивида, что подтверждается полной взаимозаменяемостью индивидов. „Хотя для обновления личного состава армии до­статочно нескольких лет, процент самоубийств в армии какого-нибудь государства в течение длительного времени почти не изменяется". Следовательно, Дюркгейм, как в свое время Кетле в „Социальной физике", считает данные моральной статистики величинами более вы­сокого порядка сравнительно с индивидуальной мотивацией.

В этом отношении взгляды того и другого не получили одобрения. Осуждались ли их взгляды как естественно-научно-механистические или как социологизирующие, в любом случае они находились в резком противоречии с полученной из опыта субъективной уверенностью, с убеждениями, которые человек приобрел самостоятельно, с катего­риями этики, с кантовским пониманием свободы воли человека как не­обходимой предпосылки мышления.

Появление опросов

Практически одновременно с дискуссией о моральной статистике, но безотносительно к ней наблюдался новый „взрыв" опросов населе­ния, также основывавшихся на законе больших чисел. Попытка прове­дения таких опросов была предпринята в Англии в конце XVIII столе­тия, в начале XIX века был проведен первый опрос в Соединенных Штатах Америки, а с середины того же века были организованы первые опросы во Франции (1848), Германии (1848) и Бельгии (1868— 1869). К концу этого столетия в Англии было уже проведено не­сколько крупных опросов, а в начале следующего (1906) в Лондоне про­фессор статистики Артур Л. Боули сделал доклад в Королевском ста­тистическом обществе о методе составления репрезентативной вы­борки при опросах населения.

До тех пор пока статистические данные были делом сугубо ведом­ственным, а сходные ряды чисел статистики самоубийств, преступле­ний, несчастных случаев, рождений, браков и т. д. публиковались только в ежегодниках и в специальной литературе, исследование взаи­мосвязей не получало развития. Даже наиболее образованным слоям, не говоря уже об остальном населении, связь между законом больших чисел и человеком не была ясна.

Это обнаружилось при вторичном сопоставлении, то есть при появ­лении выборочного и демоскопического методов, когда с примене­нием статистики отпала необходимость в полных данных и официаль­ной документации и когда повсеместное распространение получили выдержки и компиляции из сферы признаков. Теперь речь шла не только о зловещем однообразии моральной статистики из пятилетия в пятилетие. Данное математиками объяснение этого явления постоян­ными причинами было принято, не встретив особых препятствий в по­нимании, поскольку и эта проблема, и связанная с ней идея предопре­деленности человеческих действий уже были предметом обсуждения.

Теперь добавились два новых обстоятельства: во-первых, принцип репрезентативной выборки, согласно которому выводы, сделанные применительно к небольшой части населения, распространяются на население; во-вторых, существенное расширение исследуемых во­просов, выход за пределы более или менее очевидных фактов офици­альной статистики. При этом широкой публике представляется непо­стижимым, если не абсурдным, сходство данных, наблюдаемое неза­висимо от того, были ли они получены от тысячи человек или от многих миллионов, то есть тот факт, что часть, крохотная доля может вы­ступать от имени всех.

И снова (как и в случае с моральной статистикой) доказуемое поло­жение в сфере статистики противоречило опыту в сфере индивидуаль­ного. Рядовой критик, по-видимому, рассуждает примерно так: меня самого не опрашивали, так что о моем мнении вообще ничего не из­вестно. 99% населения, как и я, не были опрошены, так что и о мнении этой части населения тоже ничего сказать нельзя. Свой опыт в сфере индивидуального он, как нечто само собой разу­меющееся, переносит на сферу статистики. Согласно его опыту, никто не может знать его мнение, не опросив его самого или каким-нибудь другим путем не наведя справки о нем лично. Несмотря на эту уверенность, объективные данные говорят о том, что возможны такие высказывания, которые включают и его мнение.

Иногда для облегчения понимания пытаются наглядно объяснить теорию выборки на конкретных объектах и примерах. Так, для того чтобы судить о качестве целой бутылки или бочки вина, достаточно .делать один глоток; торговец зерном для определения качества пред­лагаемой пшеницы берет лишь по одной горсти из разных мест и т. д. Однако при этом поставленная здесь проблема недооценивается.

Действенность принципа выборки по отношению к вещам (а также к растениям и животным) —черные и белые шары, орехи; мы называем только некоторые из наиболее часто используемых для демонстрации объектов — эмоционально не оспаривается. Недопустимым и невоз­можным считается перенос этого принципа на людей. Основную труд­ность, решающий момент здесь следует усматривать в оскорблении чувства собственного достоинства людей. С самим по себе противоре­чием между объективно доказуемым положением и субъективным опытом вполне можно было бы смириться. В самом деле, в многочис­ленных случаях обмана чувств человек охотно выслушивал доводы прогрессирующего естествознания, так что противоречие между дей­ствительностью и иллюзией воспринималось даже как нечто привле­кательное.

Однако положение в корне меняется, когда затрагиваются и под­вергаются сомнению предпосылки, жизненно важные для человека. А ведь именно об этом идет речь при применении прежде всего мораль­ной статистики, а затем выборочного метода; ибо, несмотря на логико-математическое объяснение, в данном случае создается полное впе­чатление утраты человеком свободы воли, а вместе с ней и чувства соб­ственного достоинства.

Неприязнь к цифрам

В Германии эту неприязнь, антипатию по отношению к сфере при­знаков, статистической сфере, миру переменных мы наблюдаем почти повсеместно. Прежде всего, разумеется, речь идет об антипатии к цифре как символу и важнейшему элементу сферы множественного.

Нелишне еще раз напомнить о замечании Адольфа Вагнера о том, что ученые, возможно, потому уделяли столь мало внимания тезисам Кетле о законах „социальной физики", что очень многие из них испы­тывали неприязнь к цифрам и таблицам. Полное отсутствие чувства числа, всякой памяти на цифры не считается недостатком интеллиген­ции (если речь не идет о каком-нибудь мотовстве) и не ставится ей в упрек.

Александр Эттинген во введении к своей „Моральной статистике" призвал к тому, чтобы размышление и счет стали близкими понятиями и чтобы об этом всегда помнили, но этот призыв не имел, разумеется, особого успеха. И наоборот, такое требование, как „В центре экономи­ческих выкладок должен стоять человек, а не цифра", или же такое за­главие книги, как „Не поддающийся учету человек", импонировали публике.