13. Охота на мужчин Зарисовка «Дикие мужчины», затем сцена с мужчиной в мешке

ПЕРВАЯ Были в зоологическом саду?

— Были.

ПЕРВАЯ Видели льва?

— Это с хоботом?

ПЕРВАЯ Нет, это слон, лев не такой.

— А, с двумя горбами.

ПЕРВАЯ Да нет же! С гривой!

— А-а! Да, да, с гривой, такой с клювом.

ПЕРВАЯ Какой там с клювом! С клыками.

— Ну да, с клыками и с крыльями.

ПЕРВАЯ Нет, это не лев.

— А кто же?

ПЕРВАЯ Это не знаю. Лев жёлтый.

— Ну да, жёлтый, почти серый.

ПЕРВАЯ Нет, скорей почти красный.

— Да, да, да, с хвостом.

— Ну да, с хвостом и когтями.

— Знаю! С когтями и величиной с чернильницу.

— Какой же это лев. Это, скорее, мышь.

— Что ты! Мышь с крыльями не бывает.

— А это с крыльями?

— Ну да!

— Так тогда это птица.

— Вот-вот. Я тоже думаю, что птица.

— Я тебе говорил про льва.

— И я тоже, про птицу льва.

— Да разве лев — птица?

— По-моему, птица. Он ещё всё так чирикает: «Тирли-тирли, тють-тють-тють».

— Постой! Такой серенький и жёлтенький?

— Вот-вот. Серенький и жёлтенький.

— С круглой головкой?

— Да, с круглой головкой.

— И летает?

— Летает.

— Ну так я тебе скажу: это чиж!

— Ну да! Верно же, это чиж!

— А я спрашивал про льва.

— Ну, льва не видал.

14. Личные переживания одного музыканта.

Передача – исповедь. Человек в маске (Саша)

ЗАБИНТОВАННЫЙ ЧЕЛОВЕК. Меня назвали извергом. А разве это не так? Нет, это не так. Доказательств я приводить не буду. Я слышал, как моя жена говорила в телефонную трубку какому-то Михюсе, что я глуп. Я сидел в это время под кроватью и меня не было видно. О! что я испытывал в этот момент! Я хотел выскочить и крикнуть: «Нет, я не глуп!» Воображаю, что бы тут было! На второй день я опять сидел под кроватью и не был виден. Но зато мне-то было видно, что этот самый Михюся проделал с моей женой. Третий день Сегодня моя жена опять принимала этого Михюсю. Я начинаю думать, что я, в глазах жены, перехожу на задний план. Михюся даже лазал в ящиках моего письменного стола. Я сам сидел под кроватью и не был виден. Четвертый день Я сидел опять под кроватью и не был виден. Жена и Михюся говорили обо мне в самых неприятных выражениях. Я не вытерпел и крикнул им, что они всё врут. Вот уже пятый день, как меня избили, а кости всё ещё ноют.

15. Пролет шубы.

16. Победа мышина.

ВСЕ Эй, Мышин, вставай!

МЫШИН. Не встану, — и продолжал лежать на полу.

КУЛЫГИН. Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать.

МЫШИН. Нет.

СЕЛЕЗНЕВА. Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед.

МЫШИН. Мешал и буду мешать.

КОРШУНОВ. Ну знаете...

КУЛЫГИН. Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию.

Позвонили в милицию и вызвали милиционера. Через полчаса пришел милиционер.

МИЛИЦИОНЕР. Чего у вас тут?

КОРШУНОВ. Полюбуйтесь...

КУЛЫГИН. Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и эдак…

СЕЛЕЗНЕВА. Мы его просили уйти, а он не уходит.

КОРШУНОВ. Да!

МИЛИЦИОНЕР. Вы, гражданин, зачем тут лежите?

МЫШИН. Отдыхаю.

МИЛИЦИОНЕР. Здесь, гражданин, отдыхать не годится. Вы где, гражданин, живете?

МЫШИН. Тут.

МИЛИЦИОНЕР. Где ваша комната?

КУЛЫГИН. Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет.

МИЛИЦИОНЕР. Обождите, гражданин, я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?

МЫШИН. Тут.

КОРШУНОВ. Позвольте...

КУЛЫГИН. Он даже кровати не имеет и валяется на голом полу.

КТО-ТО. Они давно на него жалуются, — сказал дворник.

СЕЛЕЗНЕВА. Совершенно невозможно ходить по коридору. Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.

КОРШУНОВ. Присовокупляю...

КУЛЫГИН. Он и ночью здесь лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.

СЕЛЕЗНЕВА. У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Невозможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.

КТО-ТО. Они давеча хотели его керосином пожечь, — сказал дворник.

КОРШУНОВ. Мы его керосином облили...

КУЛЫГИН. Мы его только для страха облили, а поджечь и не собирались.

СЕЛЕЗНЕВА. Да я бы не позволила в своем присутствии живого человека жечь.

МИЛИЦИОНЕР. А почему этот гражданин в коридоре лежит?

КОРШУНОВ. Здрасьте-пожалуйста!

КУЛЫГИН. А потому что у него нет другой жилплощади: вот в этой комнате я живу, в той — вот они, в этой — вот он, а уж Мышин в коридоре живет.

МИЛИЦИОНЕР. Это не годится! Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.

КУЛЫГИН. А у него нет другой жилплощади, как в коридоре.

КОРШУНОВ. Вот именно.

СЕЛЕЗНЕВА. Вот он вечно тут и лежит.

МИЛИЦИОНЕР. Это не годится.

КОРШУНОВ. Что? Как вам это по вкусу пришлось?

КУЛЫГИН. Подождите. Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу.

МЫШИН. Не встану.

СЕЛЕЗНЕВА. Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать.

КУЛЫГИН. Определенно.

МИЛИЦИОНЕР. Жизнь делится на рабочее и нерабочее время. Нерабочее время создаёт схемы – трубы. Рабочее время наполняет эти трубы. Работа в виде ветра влетает в полую трубу. Труба поёт ленивым голосом. Мы слушаем вой труб. И наше тело вдруг легчает в красивый ветер переходит: мы вдруг становимся двойными: направо ручка – налево ручка, направо ножка – налево ножка, бока и уши и глаза и плечи нас граничат с остальными. Точно рифмы наши грани остриём блестят стальным. Нерабочее время – пустая труба. В нерабочее время мы лежим на диване, много курим и пьём. ходим в гости, много говорим, оправдываясь друг перед другом. Мы оправдываем наши поступки, отделяем от всего остального и говорим, что в праве существовать самостоятельно. Тут нам начинает казаться, что мы обладаем всем, что есть вне нас. И всё существующее вне нас и разграниченное с нами и всем остальным, отличным от нас и его (того, о чём мы в данный момент говорим) пространством (ну хотя бы наполненным воздухом) мы называем предметами. Предметы, следуя за существительными словами, совершают различные действия, вольные, как новый глагол. Возникают новые качества, а за ними и свободные прилагательные. Так вырастает новое поколение частей речи. Речь, свободная от логических русел, бежит по новым путям, разграниченная от других речей. Грани речи блестят немного ярче, чтобы видно было, где конец и где начало, а то мы совсем бы потерялись. Эти грани, как ветерки, летят в пустую строку-трубу. Труба начинает звучать и мы слышим рифму.

Песня пятая.

КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА.

Действие второе.

17. КИНОТЕАТР — 2 (ТАНЕЦ)

18. ДНЕВНИК, 21 ИЮНЯ

РАЗГНЕВАННЫЙ. Дорогой Александр Иванович! Слышишь нотку сарказма уже в самом обращении. Сарказм не к тебе, а к неудачной жизни. Почувствуй и пойми. Началось все дело так: написал я Эстер письмо с приглашением на понедельник. Ты же ответ привез, по которому видать – согласна. Хорошо. Жду. Еще несколько писаем послал, хочу до понедельника ответ получить. Нет его. От тебя даже ответ получил, а от нее ни черта. Да ты еще пишешь, что она, мол, не в понедельник, а не то во вторник, не то в среду приедет. Так. В воскресенье иду на телефон и звоню ей., чтоб она ни-ни – в понедельник ехала без никаких. А та по телефону мне заявляет, что, мол, раньше четверга никак не может. Тут я освирепел. Говорю: лучше тогда вообще не приезжай. Домой пришел и сразу письмо настрочил. Пишу там: люди мы различные, друг друга не понимаем, и лучше это разойтись. И т.д. Пошел, бросил в кружку и на часах время отметил, как важный перелом в жизни. Потом, конечно, как полагается, делал всякие движения, которые называются “волосы рвать на голове”, и наводил тоску дома неумытым, по выражению сестры, рылом. В понедельник встал вдобавок с флюсом, а значит, и с такой уж кривой и тоскливой физиономией, что не хотел мимо столовой пройти, людей смущать. Таким образом, встаю я и одеваюсь. Вдруг приходит швейцар и говорит – меня спрашивает какая-то барышня. Я в панику, бегу к мамаше, она меня увидела, тоже в панику: что это, говорит, с тобой? Я говорю: со мной ничего, а там ко мне гости приехали. Прошу ее выйти посмотреть. В общем, мама приходит и говорит, что приехала Эстер. Ладно. Ее провели в столовую, я оделся, иду туда же. Тут ничего достопримечательного не произошло. Поздоровался я с Эстер, говорю: письмо получила? Говорит, получила. А читала, говорю? Читала, говорит. И понравилось, говорю? Да, говорит, понравилось. Она не о том письме говорила, я это очень скоро понял. Ну на всякий случай, чтоб она, домой приехав, не рассердилась, рассказал я ей небрежно, о каком письме речь шла. Поговорил я с ней об этом, а больше, смотри, и нечего говорить мне. Тут я случайно в зеркало взглянул и думаю: ну опишу я ей с юмором мое несчастие. Начал я о зубе говорить. Говорил, по-моему остроумно, сам смеялся, а она нет. Этим ее видно, не проймешь.

На судьбу положился. Эстер все больше с мамой да с сестрой моей говорила, а на меня смотрела как на дурака. Посидели мы так в столовой, потом приглашаю я ее в кабинет. Тоже тут что-то смешное сказал, она опять не поняла. Замолчали. Наконец меня осенило. В письме она писала, что у ней руки чешутся побить меня. Вот, думаю, с этого начать и хорошо будет. Я ей как-то напомнил о письме ее, даже прочел. Она выслушала, молчит. Тогда я говорю: ты, Эстер, побить меня хотела, давай подеремся. А она на меня пристально посмотрела, да как звать по зубам. По флюсу-то! Вот тебе, говорит, рожа кривая! Я ошалел прямо. Ну, думаю, дождался. Все кончено. Ничего: посидели-посидели и гулять пошли. Гуляли долго, молча и сосредоточенно. Она зевает, я обижусь. Я улыбнусь, она говорит, зачем такое глупое лицо делаю. В общем, было все нормально. Подошли мы к скамеечке. Сели. И не знаю, почему нашла на меня храбрость сатанинская. Решил я все ей объяснить и на чистую воду вывести. Начал издалека. Говорю, говорю, смотрю: Вид у ней понимающий. Я сразу о любви заговорил. Слушает, и даже приветливо. Я еще больше. Она еще приветливее. Но только хотел до сути добраться, она и зевни. Я как вскочу, да чуть ли не матом. Очень вспылил. Немного поуспокоились, пошли пиво пить.

Дальше я не буду описывать, как я уговаривал Эстер остаться переночевать, как она отказывалась, сваливая все на мамашу свою, как позвонили к ней по телефону и как она даже очень быстро согласилась. Я уж обрадовался, целоваться полез, а она поглядела в окно и говорит: поехала я как-то с Мишей в Гатчину… Я плюнул, пошел в другую комнату. Вечером она опять, конечно, говорила с мамашей да с сестрой, а меня удостаивала одним лишь вопросом: не болят ли у меня зубы?

Пора кончать с ней, все. Сегодня, когда она придет, надо все выяснить. Если она не согласится сегодня же на минет, то я порываю с ней окончательно. Господь простит меня и дела мои в Благовещенский сей день.