2. Утверждения с оценочным оттенком

Двойственные высказывания, имеющие неотчетливо выраженный описательно-оценочный характер и стоящие ближе к описаниям, чем научные законы, можно назвать акцентуированными высказываниями. Такие высказывания функционируют первоначально как описания, но затем, становясь элементами сложной системы утверждений, начинают нести на себе отблеск входящих в эту систему или служащих ее координатами ценностей¹.

Акцентуированными являются многие утверждения о фактах, особенно о фактах, играющих ключевую роль в обосновании

¹ Акцентуированные высказывания непосредственно связаны с поднятой М. Вебером темой «отнесения к ценностям»: описание, функционирующее в рамках определенной системы ценностных координат, само становится оценочно окрашенным, хотя и не переходит в разряд оценок, причем оценочно окрашены едва ли не все описания, даваемые науками о культуре (см.: Вебер М. «Объективность» познания в области социальных наук и социальной политики // Вебер М. Исследования по методологии науки. М., 1980; Давыдов ЮМ. Макс Вебер и современная теоретическая социология. М., 1998. С. 70-88).

4 - 5846 ' 49

конкретной теории. Такие факты обычно фиксируются высказываниями со связкой «есть». Но, учитывая их значение для поддержки общих принципов теории, утверждения о них можно переформулировать со словами «должно быть»: исследуемый объект не просто обладает указанными в утверждении свойствами, но должен обладать ими, иначе будет поставлена под сомнение сама теория.

Описательно-оценочный характер суждений диалектики

Диалектика как философская теория, считающая источником всякого развития противоречие, целиком основана на смешении истины и ценности, на истолковании двойственных, описательно-оценочных утверждений как чистых описаний¹.

В аристотелевской логике, пишет неомарксист Г. Маркузе, суждение, составляющее ядро диалектического мышления, формализовано в форме «5 есть Р». Но эта форма скорее скрывает, чем обнаруживает основополагающее положение, утверждающее негативный характер эмпирической действительности. «Мыслить в соответствии с истиной означает решимость существовать в соответствии с истиной, реализация сущностной возможности ведет к ниспровержению существующего порядка... Таким образом, ниспровергающий характер истины придает мышлению качество императивности. Центральную роль в логике играют суждения, которые звучат как демонстративные суждения, императивы, — предикат "есть" подразумевает "должно быть". Этот основывающийся на противоречии двухмерный стиль мышления составляет внутреннюю форму не только диалектической логики, но и всей философии, которая вступает в схватку с действительностью. Высказывания, определяющие действительность, утверждают как истинное то, чего "нет" в (непосредственной) ситуации; таким образом, они противоречат тому, что есть, и отрицают его истину². Маркузе приводит в качестве примеров суждения: «Добродетель есть знание», «Совершенная действительность есть предмет совершенного знания», «Истина есть то, что есть», «Человек свободен», «Государство есть действительность Разума» и т. п. «Если эти суждения должны быть истинными, тогда связка "есть" высказывает "должно быть", т. е. желаемое. Она судит об условиях, в которых добродетель не является знанием, в которых люди... не свободны и т. п.

¹ Более подробно о диалектике см.: Ивин АЛ. Философия истории. М., 2000. Гл. 5; Ивин АЛ. Диалектика// Философия. Энциклопедический словарь. М., 2004.

² Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 174. 50

Верификация высказывания включает процесс развития как действительности, так и мышления: (5) должно стать тем, что оно есть. Категорическое утверждение таким образом превращается в категорический императив; оно констатирует не факт, а необходимость осуществления факта. Например, можно читать следующим образом: человек (на самом деле) не свободен, не наделен неотъемлемыми правами и т. п., но он должен быть таковым, что он свободен в глазах Бога, по природе и т. п. Диалектическое мышление понимает критическое напряжение между "есть" и "должно быть" прежде всего как онтологическое состояние, относящееся к структуре самого Бытия»¹. Диалектическое рассуждение всегда идет, по Маркузе, в модусе долженствования, даже если оно не пользуется никакими логическими связками, кроме «есть».

Маркузе имеет в виду довольно узкий круг описательных по своей форме высказываний, подразумевающих «должно быть», т. е. оценку. Эти описательные высказывания представляют собой элементы философии, «вступающей в схватку с действительностью». Обоснование таких высказываний включает, как правильно отмечает Маркузе, преобразование не только мышления, но и тех фрагментов действительности, к которым относятся высказывания. Иными словами, подобные высказывания функционируют не только как описания, предназначение которых — соответствовать действительности, но и как оценки, цель которых — служить руководством для изменения действительности. Это означает, что рассматриваемые высказывания являются, выражаясь нашим языком, двойственными, соединяющими описание и оценку.

Маркузе ограничивает свой анализ высказываниями социальной философии, причем такой, которая выдвигает достаточно радикальную программу переустройства существующего общества. Но в общем случае всякая социальная философия, говорящая о будущем общества, придает тем ключевым фактам, на которые она опирается, оттенок долженствования и оценки. Это верно не только в отношении социальной философии, но и в отношении любой социальной теории. Теории жизни общества, экономического, политического и т. д. развития всегда предполагают определенные ценности. Фактические, казалось бы, утверждения этих теорий, попадая в силовое поле этих ценностей, приобретают оттенок долженствования. Они не становятся оценками, но, оставаясь описаниями, оказываются оценочно окрашенными высказываниями.

¹ Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 175.

51

«Каждый обществовед всегда придерживается определенных ценностей, что косвенно отражается в его работе, — пишет социолог Ч. Миллс. — Личные и общественные проблемы возникают там, где появляется угроза ожидаемым ценностям, и их нельзя четко сформулировать без признания существования этих ценностей»¹. Усилия общественных наук направлены на понимание жизни людей и в конечном счете являются попыткой придать человеческому разуму более значительную и более существенную роль в историческом процессе. Это означает, что все обществоведение опирается на убеждение в ценности разума в жизни людей. Общественная наука предполагает также ценность истины, факта: «В мире, где бытует так много бессмыслицы, любое утверждение о факте имеет политическое и моральное значение. Все обществоведы самим фактом своей работы вовлечены в борьбу между просветительством и мракобесием»². Третья ценность, упоминаемая Миллсом в числе тех ценностных предпосылок, без которых невозможно научное изучение общества, — это человеческая свобода.

Очевидно, что все основополагающие ценности наук об обществе, называемые Миллсом, не универсальны, так как являются ценностями западного общества и той общественной науки, которая в нем существует. В иных обществах, скажем в тоталитарных, фундаментальные ценности общественных наук совершенно иные; так, среди этих ценностей отсутствует ценность факта и тем более ценность индивидуальной свободы. Хотя ценности, стоящие за общественными науками, разные в разных обществах, в каждом обществе имеются какие-то основополагающие ценности, определяющие координаты социального исследования. Эти ценности могут не быть предметом специального изучения, но они всегда существуют и задают основные направления исследования общества. Кроме того, само такое исследование порождает определенные ценности, отстаиваемые открыто или только подразумеваемые. В этой атмосфере фундаментальных и вторичных ценностей социальных наук даже некоторые описательные по своей интенции высказывания способны приобрести оценочную окраску.

Оценочные слова и называние

К акцентуированным высказываниям можно отнести высказывания с так называемыми «оценочными словами».

¹ Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. М., 1998. С. 202.

² Там же. С. 203.

52

Ценности входят в рассуждение не только с особыми, хвалебными словами. При своем употреблении любое слово, сопряженное с каким-либо устоявшимся стандартом, способно вводить неявную оценку.

Называя вещь, мы относим ее к определенной категории и тем самым обретаем ее как вещь данной, а не иной категории. В зависимости от названия, от того образца, под который она подводится, вещь может оказаться или хорошей, или плохой.

По этому поводу можно привести несколько интересных примеров. Хорошее здание, заметил как-то Спиноза, — это всего лишь плохие развалины. Все, что кажется древним, прекрасно, все, что кажется старым, прекрасным не кажется (Ж. Жубер). Глупое сочинение становится блестящим и остроумным, если только предположить, что глупость — сознательный прием (Жан Поль).

Называние — это подведение под некоторое понятие, под представляемый им образец вещей определенного рода и, значит, оценка. Назвать привычную вещь другим именем значит подвести ее под другой образец и, возможно, иначе ее оценить.

То, что, давая вещи название, мы тем самым нередко неявно оцениваем ее, и что вещь, хорошая в свете одного названия, может оказаться посредственной или даже плохой, будучи названной иначе, замечено очень давно. Судя по всему, именно с этим связана старая доктрина «выправления имен» Конфуция: все явления и все вещи должны соответствовать тому смыслу, который вложен в их название. По поводу этой своеобразной доктрины можно заметить: вещь, отвечающая названию (стандарту, стоящему за ним), является хорошей, или позитивно ценной; если бы все вещи соответствовали своим названиям и не было возможности назвать их иначе, плохих вещей просто не было бы.

Таким образом, не только «оценочные», но и, казалось бы, оценочно нейтральные слова способны выражать ценностное отношение. Это делает грань между описательной и оценочной функциями языковых выражений особенно зыбкой и неустойчивой. Как правило, вне контекста употребления выражения невозможно установить, описывает ли оно, или оценивает, или же пытается делать и то и другое сразу.

Наиболее общие принципы теории и научные законы имеют отчетливо двойственный, дескриптивно-прескриптивный характер. Они описывают и объясняют некоторую совокупность фактов. В качестве описаний они должны соответствовать эмпирическим данным и эмпирическим обобщениям. Вместе с тем принципы являют-

53

ся также стандартами оценки как других утверждений теории, так и самих фактов. Этот вопрос будет рассматриваться, однако, позднее, когда речь пойдет о ценностях научных теорий.

3. ВЫСКАЗЫВАНИЯ О ТЕНДЕНЦИЯХ СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ

Еще одним типом описательно-оценочных утверждений, отстоящих еще дальше от полюса чистых описаний, чем научные законы, являются обычные в социальных и гуманитарных науках утверждения о тенденциях развития социальных структур, институтов и т. д. Иногда такие утверждения касаются тенденций эволюции целостных культур или даже человечества в целом. Высказывания о тенденциях подытоживают изучение развития определенных социальных явлений и поэтому имеют известное описательное содержание. Вместе с тем такие высказывания представляют собой проект или набросок будущего развития исследуемых явлений. Сам этот проект предполагает выделение исследователем устойчивых ценностей, способных и в дальнейшем направлять деятельность людей в изучаемой области. В проекте рассматривается не то, что есть, и даже не то, что будет, а то, что должно быть, если принять во внимание определенные факторы социального развития, в первую очередь ценности, которые окажутся способными быть ориентирами в деятельности людей и в будущем. Иначе говоря, высказывания о тенденциях наряду с описательным содержанием всегда имеют также достаточно явно выраженное оценочное содержание.

В качестве типичных высказываний о тенденциях рассмотрим некоторые утверждения о тенденциях современного исторического развития, сформулированные в свое время социологом П.А. Сорокиным.

«Три наиболее важные тенденции нашего времени — это, во-первых, перемещение творческого лидерства человечества из Европы и Европейского Запада, где оно было сосредоточено в течение последних пяти столетий, в более обширный район Тихого океана и Атлантики, особенно в Америку, Азию и Африку; во-вторых, продолжающаяся дезинтеграция до сих пор преобладающего чувственного типа человека, культуры, общества и системы ценностей; в-третьих, возникновение и постепенный рост первых компонентов

54

нового — интегрального — социокультурного порядка, его системы ценностей и типа личности»¹.

Заключения Сорокина о ведущих тенденциях современного развития — отчетливо выраженные двойственные высказывания. Они опираются не только на анализ развития человеческого общества в последние несколько веков, но и на определенные оценки, возможно, навеянные этим анализом, но логически не связанные с ним.

Утверждение о «перемещении творческого лидерства человечества» вытекает из особой концепции культуры, пренебрегающей нетехническими критериями определения уровня развития того или иного общества или народа и отрицающей идею равноправия разных культур и их разнообразия, не приводимого к общему знаменателю.

Идея «чувственной культуры» принадлежит самому Сорокину и в своей основе оценочна. «Чувственная форма культуры и общества базируется на том основополагающем принципе, что истинная реальность и ценность является чувственно воспринимаемой и что за пределами реальности и ценностей, которые мы можем видеть, слышать, ощущать во вкусе, прикосновении и запахе, нет другой реальности и нет реальных ценностей»². Чувственной культуре Сорокин противопоставляет религиозную, или идеационную, культуру, для которой истинная реальность или ценность — это сверхчувственный и сверхрациональный Бог и его царство, а чувственная реальность либо просто мираж, либо даже что-то негативное и греховное. По убеждению Сорокина, сейчас на смену чувственной культуре идет культура идеационная. Это, конечно же, оценочное суждение, основанием которого является неудовлетворенность современной западной культурой, довольно равнодушной к религиозной вере.

Третья тенденция, выделяемая Сорокиным, — постепенное сближение западного капиталистического и советского коммунистического обществ и формирование на их основе нового, интегрального типа общества. «Этот тип будет промежуточным между капиталистическим и коммунистическим порядками и образами жизни. Он должен включать в себя большинство позитивных ценностей и быть свободным от серьезных дефектов каждого типа. Больше того, возникающий интегральный строй в своем полном развитии будет, вероятно, не простой эклектической смесью специфических

¹ Сорокин ПА. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 11.

² Там же.. С. 18.

55

особенностей обоих типов, но объединенной системой интегральных культурных ценностей, социальных институтов и интегрального типа личности, существенно отличных от капиталистического и коммунистического образцов»¹. Сорокин указывал три основания для этого прогноза: и капитализм, и коммунизм очень несовершенны и не могут удовлетворить потребность будущего человечества в достойной созидательной жизни, оба строя работают только в особых условиях и в особые периоды, они все более теряют свои специфические черты, заимствуют характеристики друг друга и становятся все более подобными один другому в своих культурах, социальных институтах, системах ценностей и образах жизни.

Предсказание Сорокина о взаимной конвергенции капитализма и коммунизма не сбылось. Однако в данном контексте важно не это обстоятельство, а то, что подобного рода предсказания всегда опираются на определенные ценности и в своей основе являются не столько описаниями будущего хода социального развития, сколько его оценкой. В сущности, прогноз Сорокина можно сформулировать в форме прямой оценки: «Капитализм и коммунизм должны сблизиться и дать новый, интегральный тип общества». Или даже так: «Было бы хорошо, если бы различия между капитализмом и коммунизмом исчезли и на их месте возникло общество, соединяющее их достоинства и лишенное их недостатков». О том, что эти утверждения представляют собой скорее оценки, чем описания, прямо говорит основание данных утверждений. Оно предполагает, что со временем человечеству должна быть обеспечена более достойная жизнь, чем в условиях капитализма и коммунизма. Это — надежда, т. е. оценка, но не более того. Идея, что капитализм и коммунизм эффективны только в особые периоды, также имеет во многом оценочный характер. Капитализм существует более трех столетий и пока не обнаруживает признаков разложения. Чтобы назвать условия этого, достаточно протяженного периода «особыми», нужно предполагать какие-то оценки, т. е. какое-то «должно быть», характеризующее «обычные» периоды общественного развития. И наконец, положение о все большем уподоблении капитализма и коммунизма друг другу предполагает представление о том, каким должно быть устройство каждого из этих обществ, чтобы они находились во взаимной конвергенции.

Утверждения о тенденциях социального развития всегда предполагают определенные ценности и всегда имеют не только описательное, но и оценочное содержание.

Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 116.

56

4. ПРАВИЛА ЧАСТНОЙ ПРАКТИКИ

Всякая область человеческой деятельности — будь то изготовление столов, просмотр корреспонденции, проведение экспериментов или создание научных теорий — подчиняется определенным правилам, применяемым обычно лишь в пределах данной области. Их можно назвать правилами частной практики. Такие правила носят двойственный, описательно-оценочный характер, хотя оценочная, прескриптивная составляющая здесь явно доминирует. Правила частной практики обобщают опыт предыдущей деятельности в соответствующей области и в этом смысле являются описаниями и, следовательно, должны обосновываться подобно всем иным описательным утверждениям, способным быть истинными или ложными. В то же время правила регламентируют будущую деятельность и как таковые являются предписаниями, т. е. должны обосновываться ссылками на эффективность той деятельности, которая направляется ими.

Хорошим примером правила, широко используемого в такой специфической области деятельности, как научное исследование, может служить уже упоминавшееся требование освобождения научных рассуждений, включая и социальные науки, от ценностей.

В последнее время это требование стало подвергаться критике, но еще совсем недавно «свободу от ценностей рассматривали обычно как важное преимущество и свидетельство превосходства науки над другими формами интеллектуальной деятельности»¹.

Предполагалось, что последние не могут достичь высокого уровня объективности, характерного для естествознания, именно из-за субъективистского влияния ценностей на рассмотрение и объяснение фактов.

Вначале требование независимости от ценностей предъявлялось к естественным наукам, но уже со второй половины XIX в. это требование стали все более активно предъявлять к социальным и гуманитарным наукам. «В результате независимость науки от ценностей (называемая иногда аксиологической нейтральностью), — пишет Э. Агацци, — была выдвинута как тезис одновременно описательный и предписывающий. В описательном аспекте этот тезис утверждает, что наука ограничивается наблюдением и объяснением действительного положения вещей и не формулирует никаких Ценностных суждений (т. е. воздерживается от «оценки»). Как

' Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998. С. 123.

57

предписывающий, он обязывает ученого к двум вещам: не позволять собственным ценностным предпочтениям воздействовать на исследование и, в качестве ученого, воздерживаться от ценностных суждений о результатах исследования»¹.

Критика требования свободы науки от ценностей разворачивалась, как и всякая критика двойственных выражений, в двух направлениях. Во-первых, пытались показать, что описательное содержание этого требования не соответствует реальной практике научных исследований. В естественных науках действительно нет оценок, но в науках, изучающих человеческую деятельность (например, в политологии, социологии, психологии), оценки обычны. В дальнейшем было высказано мнение, что внутренние ценности содержатся даже в естественнонаучных теориях, поскольку они имеют иерархическое строение и одни их утверждения способны выступать в качестве стандартов оценки других². Во-вторых, подвергалась сомнению эффективность правила, предписывающего исключать ценности из научного исследования. Мир человеческой деятельности, как индивидуальной, так и коллективной, насквозь пронизан ценностями. Кроме того, от социальных и гуманитарных наук естественно ожидать не только описания того, что есть, но и суждений относительно того, что должно было бы быть, своего рода рекомендации по рационализации социальной жизни и деятельности. Если социальные и гуманитарные науки только описывают, всячески воздерживаясь от оценок, какую пользу принесет исследование ими общества и человека? Детали полемики по поводу требования свободы от ценностей здесь несущественны. Важно лишь то, что это был спор не об истинности некоторого описания и не об эффективности какого-то правила, а спор о двойственном высказывании, соединяющем описание с предписанием.

Сложный, описательно-оценочный характер имеют также и все другие регулятивные принципы познания: принцип наблюдаемости, принцип простоты и т. д. Они функционируют прежде всего как эвристические указатели, помогающие сформировать и реализовать исследовательскую программу, как предписания, касающиеся конструирования и оценки теоретических систем. Вместе с тем, складываясь и конкретизируясь в самой практике научного исследования, они являются попытками осознать определенные за-

' Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998. С. 123. ² См.: Ивин А.А. Ценности в научном познании // Логика научного познания. М., 1987. С. 254-257.

58

кономерности познания. Систематизируя и очищая от случайностей долгий опыт научных исследований, они выявляют устойчивые связи между теорией и отображаемой ею реальностью, и уже на этой основе выдвигают определенные образцы и требования. Сопоставление теории с регулятивными принципами представляет собой подведение задаваемой ею «теоретической действительности» под некоторый стандарт или шаблон, т. е. является установлением ценностного отношения.

5. ПРАВИЛА УНИВЕРСАЛЬНОЙ ПРАКТИКИ

Помимо правил частной практики, относящихся к ограниченным областям человеческой деятельности, существуют правила всякой, или универсальной, практики.

Это — правила логики и математики, регламентирующие изготовление определенных логических и математических объектов, используемых во всякой деятельности (логически правильных рассуждений, определений, классификаций и т. п., математически правильных вычислений, построений, доказательств и т. п.).

Прескриптивная интерпретация правил универсальной практики

Как и правила частной практики, правила универсальной практики являются описательно-оценочными утверждениями, но с гораздо более отчетливо выраженным прескриптивным моментом, что иногда служит основанием для истолкования правил логики и математики как чистых предписаний, не содержащих обобщения (и, значит, описания) предшествующей универсальной практики.

По мнению Витгенштейна, если утверждению придается статус неопровержимо достоверного, оно тут же начинает употребляться как правило соответствующей языковой игры, или практики, и становится стандартом оценки всех других утверждений данной игры. Эту идею Витгенштейн распространяет и на утверждения математики: их достоверность и неопровержимость объясняются тем, что они представляют собой правила. Как и в случае любых правил, в них нельзя усомниться и нет смысла говорить об их истинности, поскольку они не могут быть ложными. Витгенштейн признает существование утверждений, которые в одних ситуациях выступают как описания и доступны эмпирической проверке, а в других функционируют как правила для проверки других утверждений.

59

Вместе с тем, как полагает Витгенштейн, есть утверждения, настолько закрепившиеся в функции правил, что они потеряли возможность быть ложными, поэтому бессмысленно говорить об их истинности. Они входят в структуру некоторой языковой игры и предшествуют всякому определению истинности и соответствия реальности. В число таких утверждений, полностью утративших свое описательное содержание и превратившихся в чистые предписания, или правила, Витгенштейн наряду с аналитическими высказываниями, правилами измерения, таблицами мер и т. п. включает также утверждения логики и математики. Последние, подобно всем иным утверждениям, употребляемым как несомненно достоверные и неопровержимые, играют роль того «масштаба», на основе которого обычные утверждения способны оказываться описаниями реальности. Говорить об истинности или неистинности утверждений логики и математики бессмысленно, так как они являются правилами и должны оцениваться не сами по себе, а только в составе тех игр, которые направляются ими. «Опасность состоит, я полагаю, в том, — пишет Витгенштейн, — что пытаются дать обоснование нашей процедуры, тогда как здесь не может быть такой вещи, как обоснование, и мы должны просто сказать: так мы это делаем»¹.

Витгенштейн прав, настаивая, что системное обоснование правил всякой практики играет исключительную роль и обоснование таких правил не может быть сведено к приведению аргументов. Правила логики и математики обосновываются главным образом не сами по себе, а в составе тех теорий, в которых они используются. Внутреннее обоснование данных правил, т. е. их обоснование в рамках чистой логики или чистой математики, — всего лишь первый этап обоснования, хотя именно на этом этапе они получают статус логических и математических истин. Второй этап обоснования — это внешнее обоснование, т. е. обоснование той содержательной теории, в структуру которой входят соответствующие утверждения логики и математики. Приемлемость такой теории одновременно служит свидетельством приемлемости лежащей в ее основе логической и математической структуры.

Двойственность правил универсальной практики

Вместе с тем правила универсальной практики вряд ли допустимо истолковывать как чистые предписания. Подобно правилам частных практик, правила всякой практики являются двойственны -

¹ Wittgenstein L. Remarks on the Foundations of Mathematics. Oxford, 1967. P. 98. 60

ми утверждениями и имеют не только оценочное (прескриптивное), но и описательное содержание. Последнее находится в гораздо более глубокой прескриптивной тени, чем в случае правил частной практики, но тем не менее оно существует. Если бы это было не так, осталось бы совершенно непонятным, как можно какую-то теорию, имеющую определенную логическую и математическую структуру, сопоставлять с реальностью и говорить об истинности или ложности теории, если структура последней содержательно пуста. Непонятно было бы также, откуда, если не из внешних обоснований, конкретные логические и математические теории получают импульсы для своего развития.

Кроме того, если бы даже правила всякой практики являлись, как полагает Витгенштейн, чистыми предписаниями, это не означало бы, что они вообще не нуждаются в обосновании. В отличие от описаний предписания не могут быть истинными или ложными. Но предписания, как и описания, бывают обоснованными или необоснованными, хотя способы обоснования предписаний своеобразны, в частности, они не могут быть эмпирическими.

Витгенштейн проводит различие между обоснованием языковой игры и причиной ее принятия: обоснование — это приведение доводов в поддержку обосновываемого тезиса, причина же принятия языковой игры лежит в сфере практики¹. Эту мысль Витгенштейна можно было бы попытаться истолковать как указание на принципиальные особенности обоснования предписаний в сравнении с обоснованием описаний, в частности как указание на то, что если описания обосновываются прежде всего путем сопоставления их с реальностью, то предписания обосновываются в первую очередь путем ссылки на их эффективность. Однако Витгенштейн оснований для такой интерпретации не дает, ибо полагает, что языковая игра не может быть охарактеризована ни как обоснованная, ни как разумная, поскольку «она пребывает — как наша жизнь»².

6. МНОГООБРАЗИЕ УТВЕРЖДЕНИЙ СО СЛОВАМИ «ЕСТЬ» И «ДОЛЖЕН»

Подводя итог обсуждению оценочных и описательно-оценочных высказываний, еще раз подчеркнем, во-первых, разнообразие тех способов, какими оценки могут входить в рассуждение, и,

¹ См.: Витгенштейн Л. О достоверности. § 474.

² Там же. § 559.

61

во-вторых, неявный характер подавляющего большинства тех оценок, которые являются составными элементами социальных и гуманитарных наук.

Между полюсами чистых описаний и чистых оценок располагаются следующие типы неявных оценок:

• акцентуированные, или оценочно окрашенные, высказывания, имеющие главным образом описательное содержание, но функционирующие в системе определенных общих ценностей и несущие на себе их оттенок;

• научные законы, не только описывающие и объясняющие некоторые совокупности фактов, но и служащие стандартами оценки других утверждений теории;

• высказывания о тенденциях социального развития, подводящие итог предшествующих стадий эволюции социальных явлений и структур и намечающие перспективу их дальнейшего развития;

• правила отдельных областей человеческой деятельности, обобщающие опыт конкретной деятельности и дающие на этой основе рекомендации, как оптимизировать данную деятельность (иногда такие правила имеют вид чистых описаний);

• принципы морали как правила определенной, хотя и весьма широкой, практики;

• правила логики и математики, являющиеся правилами всякой, или универсальной, практики и вместе с тем сохраняющие определенное описательное содержание, а значит и известную претензию на истинность.

Неявные оценки в науке

Обилие в науках об обществе неявных оценок и оценочно окрашенных утверждений заставляет обществоведа задумываться о ценностях на каждом этапе своего исследования.

«При выборе проблемы исследования, — пишет Ч. Миллс, — ценности фигурируют в определенных ключевых понятиях, которые влияют и на определение пути их решения. Что касается основных понятий, то наша задача заключается в том, чтобы использовать как можно больше «ценностно-нейтральных» терминов и в то же время понимать и эксплицировать сохраняющееся в них ценностное содержание. Что касается выбора проблемы исследования, то при этом необходимо ясно осознать те ценности, под влиянием которых сделан этот выбор, а затем всячески стараться избежать влияния на выработку решения собственных ценностных предпочтений, независимо от того, какую ценностную позицию занимает исследо-

62

ватель и к каким моральным и политическим последствиям может привести реализация этого решения»¹. Не выраженная ясно морально-политическая позиция, заключает Миллс, гораздо больше влияет на результат, чем открытое обсуждение личной и профессиональной стратегии.

Если ценности — неотъемлемый элемент всякой деятельности, то и научное познание как специфическая форма деятельности не может быть свободным от ценностей.

Если под ценностями понимается, как это бывает обычно, только то, что нашло эксплицитное выражение в специальных оценочных суждениях, сфера ценностей резко сужается: остаются только внешние для процесса познания ценности, подобные моральным, эстетическим или религиозным. Можно предположить, что они имеют определенное отношение к социальным и гуманитарным наукам. Но даже в этом слабом допущении нет прямой необходимости. Естественные же науки в этом случае полностью выпадают из-под действия ценностей.

Узкое истолкование ценностей приводит, в конечном счете, к противопоставлению истинностного и ценностного подходов к действительности, образует пропасть между науками о природе и науками о культуре.

7. О СМЫСЛАХ «ХОРОШЕГО» И «ДОЛЖНОГО»

Далее будет рассмотрен вопрос о значении или значениях «добра», или «хорошего», в естественном языке и в научном языке. Мы будем говорить, как это делается обычно, главным образом о значениях «добра», но рассуждения о «добре» нетрудно обобщить на случай других оценочных понятий.

Важно отметить, что все сказанное о двух функциях слова «хороший» прямо приложимо и к слову «должный», часто употребляемому в языке социальных и гуманитарных наук. Оно может фигурировать как в описательном утверждении, замещая какую-то совокупность эмпирических свойств, так и в нормативном утверждении, выражая какое-то предписание. Аналогия между «хорошим» и «должным» достаточно очевидна, и нет необходимости останавливаться на ее деталях.

Слово «хороший» и многочисленные его заместители в разных

¹ Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. С. 95.

63

контекстах выполняют разные функции. Наиболее существенны две из них:

- функция выражения ценностного отношения,

- функция замещения совокупности каких-либо эмпирических свойств.

Обычное употребление предложений типа: «Это — прекрасный поступок», «Я люблю, когда правила выполняются неукоснительно», «Поведение этих людей возмущает меня» и т. п. — это употребление их для выражения определенных психических состояний, связанных с ценностями, и, соответственно, для прямого или косвенного побуждения к действию.

Чувства удовлетворения и неудовольствия, наслаждения и страдания, желания, стремления, предпочтения и т. д. могут выражаться не только с помощью таких слов, как «нравятся», «люблю», «возмущен», «ненавижу» и т. п., но и с помощью наиболее общих оценочных понятий.

Человек может утверждать о яблоке, что оно является хорошим, подразумевая, что яблоко доставляет ему удовольствие своим вкусом; он может назвать поведение некоторых людей плохим, желая выразить чувство возмущения, вызываемое у него этим поведением, и т. д. С другой стороны, психические состояния могут выражаться и с помощью предложений, вообще не содержащих оценочных терминов. Одобрение и порицание, положительная и отрицательная психическая реакция на ту или иную вещь или событие нередко могут быть выражены даже жестами, мимикой, восклицаниями и т. п.

Понятия «хорошо», «плохо», «безразлично» могут использоваться не только для выражения разнообразных состояний души, связанных с ценностями, но и для замещения тех или иных совокупностей данных в опыте свойств. Обычное употребление предложений типа «Это — преступная небрежность», «Автомобили такой-то марки являются плохими», «В судебных процессах участвуют только опытные адвокаты», «Вещество Л — прекрасное лекарство» и т. п. — это употребление их с намерением указать, что рассматриваемые предметы обладают вполне определенными свойствами: являются нарушением закона, имеют малую или большую скорость, быстро излечивают какие-то болезни и т. д.

Множества свойств, которые могут представляться словами «хороший», «плохой», «безразличный» и т. п., очень разнородны.

Когда мы говорим, что Александр Македонский был блестящим полководцем, мы приписываем ему такие свойства, как умение одер-

64

жать победу над численно превосходящим противником, нестандартность решений, принимаемых в ходе сражения, способность выделить главнее направление борьбы и т. п. Утверждая о Чехове, что он являлся хорошим врачом, мы подразумеваем, что он умел поставить правильный диагноз, назначить необходимые лекарства, всегда был готов отправиться на помощь больному и т. д. Говоря об адвокате, что он хорош, мы указываем, что данный адвокат имеет все признаки, свойственные адвокатам, и, сверх того, превосходит в каких-то своих характеристиках иных адвокатов. Оценка «Это — хороший нож» означает, что данный нож успешно справляется со своими задачами.

Термины «хороший» и «плохой», высказываемые о вещах разных типов, говорят о наличии у этих вещей разных свойств. Более того, «хороший» и «плохой», высказываемые о вещах одного и того же типа, но в разное время, иногда замещают разные или даже несовместимые друг с другом множества свойств.

Современники Александра Македонского, называвшие его «хорошим военачальником», имели, конечно, в виду и то, что Александр Македонский отличался незаурядной личной отвагой. Но уже ко времени Наполеона характер войны настолько изменился, что личная смелость перестала быть необходимым достоинством крупного военачальника. Наполеон мог бы быть назван «хорошим полководцем» даже в том случае, если бы он старательно избегал грозившей ему лично опасности.

С другой стороны, неотъемлемой чертой хорошего современного военачальника является умение ввести противника в заблуждение, нанести ему неожиданный удар и т. п. Хороший римский полководец отличался, однако, как раз обратными свойствами: он не устраивал притворного бегства, не наносил неожиданных ударов и т. д.

Слова «хороший», «плохой», «лучший», «худший» и т. п., выполняющие функцию замещения, характеризуют отношение оцениваемых вещей к определенным образцам, или стандартам.

Две функции, характерные для некоторых оценочных и нормативных терминов, подобных «хорошему» и «должному» (функция выражения и функция замещения), независимы друг от друга. Слова «хороший», «плохой», «лучший», «должный» и т. п. могут иногда использоваться лишь для выражения определенных состояний сознания оценивающего субъекта, а иногда только для указания отношения оцениваемого предмета к некоторому стандарту. Нередко, однако, эти слова употребляются таким образом, что ими выполняются обе указанные функции.

65

Высказывания, подобные «Л является грубым человеком», «В — хороший отец», «С — наглый лгун», не только описывают поведение людей Л, В и С, но и выражают определенные оценочные чувства, вызываемые этим поведением.

Большим упрощением было бы объявлять эти высказывания чистыми описаниями и отождествлять их с фактическими утверждениями. Ошибкой было бы и заключение, что эти и подобные им высказывания только выражают субъективные чувства и ничего не описывают. Предложение «С — лжец»», как оно употребляется обычно, является описательным в двояком смысле: оно указывает, что высказывания субъекта С, как правило, не соответствуют фактам; оно говорит, кроме того, что это несоответствие можно квалифицировать, пользуясь существующими стандартами, как ложь, а С назвать лжецом. Этим же предложением выражается также осуждение двоякого рода: субъективное неодобрение поведения С человеком, называющим С лжецом, и порицание поведения С группой людей, к которой относится говорящий и которой принадлежат используемые им стандарты.

Проведение ясного различия между разными функциями оценочных понятий позволяет объяснить многие странные на первый взгляд особенности употребления этих понятий.

Слово «хороший» может высказываться об очень широком круге вещей: хорошими могут быть и ножи, и адвокаты, и доктора, и шутки и т. д. Разнородность класса хороших вещей отмечал еще Аристотель. Он использовал ее как довод против утверждения Платона о существовании общей идеи добра. Хорошими могут быть вещи столь широкого и столь неоднородного класса, что трудно ожидать наличия у каждой из них некоторого общего качества, обозначаемого словом «хорошее».

Факт необычайной широты множества хороших вещей несомненен. Понятие функции замещения дает возможность объяснить как этот факт, так и разнообразие смыслов, которые может иметь слово «хороший». Универсальность множества хороших вещей объясняется своеобразием функций, выполняемых словом «хороший». Оно не обозначает никакого фиксированного эмпирического свойства (или свойств). Им представляются совокупности таких свойств и при этом таким образом, что в случае разных типов вещей эти совокупности являются разными. «Красным», «тяжелым» и т. п. может быть названо лишь то, что имеет вполне определенные свойства. Приложимость «хорошего», как и «должного», не ограничена никакими конкретными свойствами. Все это справед-

66

ливо и для другой функции слов «хороший» и «должный» — функции выражения.

Английский философ прошлого века Дж. Мур высказывает следующие два положения о «добре», или «хорошем»:

(1) «добро» зависит только от внутренних (естественных) свойств вещи;

(2) но само оно не является внутренним свойством.

Иными словами, является ли определенная вещь хорошей, зависит исключительно от ее естественных, или описательных, свойств, но слово «хороший» не описывает эту вещь.

Эти положения кажутся на первый взгляд парадоксальными, но в действительности они дают довольно точную характеристику «добра» («хорошего»). Слово «хороший» ничего не описывает в том смысле, в каком описывают свойства вещей такие слова как «желтый», «тяжелый» и т. п. Но то, что та или иная конкретная вещь является хорошей, определяется ее фактическими или описательными свойствами. Можно добавить, что точно так же слово «должный» ничего не описывает и вместе с тем зависит от описательных свойств «должного».

Мур, однако, не вполне прав, утверждая, что добро зависит только от естественных свойств вещи. Оно зависит в равной мере и от существования стандартов, касающихся вещей рассматриваемого типа.

Утверждения, в которых термины «хорошо», «плохо», «лучше», «хуже» и т. п. выполняют только функцию замещения, являются, по своей сути, описаниями и могут быть истинными или ложными. Процесс установления их истинностного значения состоит в сопоставлении свойств оцениваемого предмета со стандартом, касающимся вещей этого типа.

Например, высказывание «Это — хороший нож» истинно в том случае, когда рассматриваемый нож имеет морфологические и функциональные характеристики, требуемые стандартом ножей данного типа. Высказывание «А — хороший адвокат» истинно, если А является адвокатом и успешно справляется с требованиями, предъявляемыми обычно к адвокатам.

Для вещей многих типов не существует стандартов. Утверждения, что эти вещи являются хорошими или что они являются плохими, не имеют смысла. Естественно, что эти утверждения не имеют также истинностного значения.

Неясность многих стандартов и отсутствие устоявшихся представлений о том, какими должны быть вещи некоторых типов, не

67

означает, конечно, что все оценки с точки зрения стандартов лишены истинностного значения.

Высказывания, в которых слова «хороший», «плохой», «лучший», «худший» и т. п. выполняют только функцию выражения, не являются ни истинными, ни ложными. Они ничего не описывают и ничего не утверждают, являясь всего лишь словесными выражениями определенных психических состояний.

Аналогичным образом обстоит дело и в случае слов «должный», «недолжный» и т. п. Высказывания с этими, обычно называемыми «нормативными», словами являются истинными, если данные слова выполняют функцию замещения. Высказывания с «должным» и т. п. в функции выражения не являются описаниями и не имеют истинностного значения.