федеральное государственное АВТОНОМНОЕ

образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

«Южный федеральный университет»

В.А. Шкуратов

Психология

в истории культуры и познания

Научная монография

Ростов-на-Дону

2010

Рецензенты:

доктор психологических наук, профессора Акопова Г.В.;

доктор психологических наук, профессор Воробьева Е.В;

доктор социологических наук, профессор Марченко Т.А;

доктор педагогических наук профессора Суртаева В. Я.

	Шкуратов В.А.
	Психология в истории культуры и познания: Научная монография.  Ростов-на-Дону, 2010.  с.

Аннотация

В работе рассмотрено формирование психологического знания, включая его современный, научный этап. На большом историческом материале анализируются культурный контекст, а также познавательные, социальные, политические координаты складывания психологической науки и психологической профессии. Работа адресована преподавателям психологических дисциплин, студентам, а также широкой гуманитарной аудитории.

Содержание

Введение 4

Глава 1. Историография современной психологии в истории психологии

Историография психологии и современность 16

Этапы историко-психологического знания 20

Как история психологии периодизирует свой материал 66

Глава 2. Психология и досовременный мир полипсихизма

Полипсихизм и эгокультура 81

Полипсихизм и теории полипсихизма 84

Открытие первой культурной дивизации и шаманизм 99

Первобытное Я между непосредственной и разделённой

коммуникациями 116

Античная личность без Я? 130

Эпос и одержимость 148

Фи-комплекс в создании телесного полипсихизма 169

Глава 3 Модернизация полипсихизма: случай множественной личности

Возврат прошлого? 179

Феномен множественной личности в науке и литературе XVIII –XX вв. 186

Глава 4. Психология в координатах модерна и постмодерна

Дискуссия о предмете психологии в культуре и познании модерна 229

Нормальная психонаука в истории психонормализации 284

Введение

История психологии изучает происхождение, развитие и состояние психологического знания, а также психологической профессии. Первая часть определения указывает на психологию как научную систему понятий, теорий, исследовательских методов, вторая – на практическое использование психологического знания и место психолога в обществе. Из двух разделов истории психологии более развит первый. Вторая составляющая историко-психологических исследований стала разрабатываться недавно. До сих пор университетская история психологии и обеспечивающая её учебная литература рассказывают почти исключительно о становлении учений и методов психологической науки. Сегодня такой подход, установленный фундаментальными трудами прошлого века, представляется односторонним. Большинство психологов заняты уже не исследованиями и преподаванием, а практической деятельностью в консультировании, психотерапии, управлении, рекламе и т.д. Однако сведений о богатой истории практической психологии будущий специалист в своих учебниках не найдёт. В предлагаемом книге я отказываюсь от такого подхода. Однако я не считаю, что прогресс истории психологи состоит в том, чтобы дополнить уже существующие её части разделом под названием «история психологической профессии». Такой шаг был бы крайне поверхностным выводом по отношению к историко-психологическим исканиям последних десятилетий. А искания эти вылились в создание «внешней» (социальной, политической, культурологической) история психологии. Что, кстати, совсем не выглядит новинкой для учёных родом из советского прошлого. Ведь они привыкли к разоблачениям буржуазного характера западной науки и социально-историческим толкованиям знания. Однако после 1991 г. отечественная наука, избавляясь от идеологии государственного марксизма-ленинизма, предпочитала довольно плоские версии «цеховой истории», ставшие между тем на Западе вчерашним днем историко-психологических исследований.

Но, разумеется, автор ограничен реальным состоянием истории психологии. Поэтому в первую очередь придётся говорить о научно-исследовательской составляющей психологического занятия.

Итак, история психологии исследует психологию преимущественно как знание в развитии. Поэтому не избежать вопросов о строении этого знания, его содержании, т.е. объекте и предмете. Известно, что психология – наука о психике; это её предмет. Объект же психологии – существа, наделённые психикой – человек и животные. Однако у «отца психологии» Аристотеля в трактате «О душе» мы читаем о душе растения, лошади, собаки, человека, бога. А такие ученые Нового времени, как Г.В. Лейбниц и Г. Фехнер (один из основоположников экспериментальной психологии), наделяли психикой и атомы. Со второй же половины ХХ в. привычными стали слова об умных машинах. Сейчас говорят уже и о памяти, восприятии, общении, поведении искусственных устройств. Очевидно, что объект и предмет психологии меняются. Правомерным, хотя и весьма условным, будет разделение психологического знания на три исторические стадии: досовременную, современную и постсовременную. Логично признать, что объект досовременной психологии – одушевленный (в широком значении слова) мир. В Новое время он сужается до высших ступеней биосферы. На рубеже III тысячелетия нашей эры он имеет тенденцию расширяться на техносферу. Это – самая общая, предварительная разметка психологического знания и его развития. Чтобы проследить указанные смещения, история психология должна проникать в представления разных эпох. При этом она остаётся знанием своего времени и с позиций своего времени. История психологии – совместная область психологии и ряда социально-гуманитарных наук: науковедения, истории общества, философии и культуры. В этом междисциплинарном взаимодействии у каждой стороны – свои подходы и свой интерес.

Психологам приходится исходить из состояния своей науки. Она образует исследовательское сообщество, но при этом теоретически разнородна и поделена на зачастую конкурирующие между собой направления. Из своего опыта психология хочет, прежде всего, получить ответы о причинах такого существования в разнородности; «правильно» ли это и куда это ведёт. До недавнего времени история психология выполняла также и роль теоретического органа психологии. Она давала материал для обобщений, превышающих кругозор частных эмпирических исследований. Однако следует помнить, что историческими экскурсами занимались или занимаются не «психологи вообще», а интроспекционисты, гештальт-психологи, бихевиористы, психоаналитики, «гуманисты», «деятельностники» и т.д. Профессиональное психологическое сознание раздроблено, и поэтому есть соблазн искать в истории апологию своему подходу в ущерб конкурирующему. Особенно легко этот трюк выполнялся советскими авторами в отношении «домарксистских» теорий человека и психики, которые, естественно, будут заменены марксистскими.

Общепсихологическое сознание формируется на линии раздела между эпохами. Сначала – между современностью и досовременностью. В начале ХХв. Николай Ланге, один из пионеров экспериментального изучения психики в России, уподобил психолога Приаму, сидящему на развалинах Трои: есть мраморные блоки, части зданий и целые здания, но города нет. Археолого-мифологическая метафора российского психолога двусмысленна. Она символизирует и прошлое знание, из которого современный психолог может выбирать для своего строительства, и замешательство текущего момента. Но поскольку Ланге писал в начале современной психологической науки, мы можем придать его словам более оптимистическое звучание. С легкой руки А. Н. Леонтьева афоризм получил хождение среди советских психологов. Хотя не все из них уже знали, кто такой Приам, но, видимо, понимали, что он засиделся на своих развалинах. Звучную фраза истолковывалась в том смысле, что, хотя в психологии многое сделано и открыто, как единое целое она отсутствует.

Когда после 1991г. в отечественной психологии, как и во всей стране, многое изменилось, автор этих строк стал приводить студентам на лекциях иной мифологический пример. Я сравнивал современного психолога с другим героем Гомера - Одиссеем, который носится по бурному морю вплавь. Тогда фарватер отечественной науки был покрыт обломками целого тонущего мира. Воронка уходящего под воду советского марксизма затягивала целую флотилию сопутствующих доктрин, школ и теорий. Это уже напоминает Атлантиду, и психолог пускается в одиночное плаванье, уцепившись за пару методик и понятий, по морю, очертания которого плохо ведомы. Однако когда историки и теоретики психологии пытаются начертить контуры своей науки, оказывается, что чертёж существенно рознится от автора к автору.

Вспомню ещё философский анекдот в его советской редакции. Что такое философия? Это, когда в тёмной комнате ищут чёрную кошку, которой в этой комнате нет. Что такое марксистская философия? Это когда в тёмной комнате ищут отсутствующую там кошку, зная, что кошки нет. Что такое марксистско-ленинская философия? Это, когда в тёмной комнате ищут отсутствующую кошку, зная, что её там нет, и при этом кричат: нашёл.

С психологией, пожалуй, наоборот. Кошка есть. Комнаты нет. У каждого психолога своё маленькое дело, свой зверёк: своя теорийка, своя методика, своё занятие. Но вот когда надо определить общее место для их занятий – тут начинается самое весёлое. «No room!»,- говорит безумный шляпник из повести Л. Кэрролла «Алисы в стране чудес». «Нет места!». Вместе с другим персонажем, тесно прижавшись друг к другу, они сидят у громадного пустого стола. Есть занятия, есть методики, есть отдельные теории, а вот общую территорию для всех занятий определить трудно. Приходится толкаться и выяснять отношения с ближайшими коллегами. Представления о месте диктуются не столько наличным пространством знания, сколько представлениями о нем довольно давнего происхождения.

Теперь о психологии как профессии. Эта линия рассуждений приводит нас к явлению цивилизации, выходящему за границы знания. Между тем, определения психологии, которые мы найдём в учебниках, принципиально не изменились с прошлого века. Что такое психология? Наука, которая изучает закономерности, механизмы, формирование психики. В учебнике начала ХХ века мы читаем такое же определение, только вместо слова «психика» будет стоять слово «сознание». А между тем, психология уже не та. В начале прошлого века психологов была маленькая горстка на Европу и Северную Америку. Сейчас только Американская психологическая ассоциация насчитывает больше ста тысяч человек. У нас в стране в начале XXI в. насчитывалось около двухсот факультетов психологии, и количество коллег у психолога быстро прибавляется. Структура психологического занятия сильно изменилась. Тогда большая часть психологов работала в лабораториях и преподавала в университетах, сейчас – консультирует, лечит, тренирует. Количество психологов сравнялось с числом занятых в некоторых областях промышленности, и мы определяем психологию как науку больше по инерции. Стены психологических факультетов обклеены самыми экзотическими предложениями: психотерапия дневных сновидений, психотерапия судьбы, второе рождение. Эти экзотические и волнующие времяпровождения имеют отдалённое отношение к науке в её классическом понимании. Что же такое психология? Истории психологии приходится подправлять безумного шляпника: искать помещение для психологии, потому что иначе невозможно формировать идентичность психолога. Эти поиски происходят на очередном историческом рубеже: первый был между современностью и досовременностью, нынешний – между современностью и постсовременностью (т.е. эпохой, которая формируется в нашем присутствии). Обобщение психологии до некого эпохального типа требует отвлечения от частных исследовательских приоритетов. Психологию мало понять в виде набора теоретико-методических вариантов, одни из которых лучше, а другие хуже. Желательно увидеть её как общественное и культурное явление, в системных конфигурациях познания.

Практический психолог занимается преимущественно поисками идентичности для своих клиентов, а история психологии – ищет идентичность для психолога. Сейчас психология – в поисках самоопределения. Старые устойчивые представления под сомнением вплоть до того, что некоторые авторы предлагают отказаться от слова «психология». Точнее, оставить слово «психология» за весьма пёстрыми и разношёрстными занятиями разных экзотических практиков, а более доказательному, научному изучению психики и личности присвоить, скажем, наименование психономии. Чтобы соотношение между психологией и психономией было, как между астрологией и астрономией. Стоит или не стоит – об это можно будет сказать по изучению исторической массы психологического знания в его тенденциях и развития.

Но сначала придется изучить рассмотреть инструмент познания. Он тоже меняется во времени.

Моя книга начинается с обзора психологической историографии. Литература по истории психологии громадна и, естественно, рассматривается выборочно. Во-первых, в обзор попадают труды, которые можно назвать веховыми. Они отражают профессиональное сознание психологов в решающий момент развития их занятий и в то же время формируют это сознание с разной степенью успешности. Первые труды с названием «История психологии» вошли в обзор уже по их положению первых. Плеяда пухлых работ под таким заголовком в начале ХХ в. внезапно заполняет историко-психологическую полку, до того почти пустую. Толщина этих произведений подвигает и более поздних авторов превращать истории психологии в подобия энциклопедических монстров, набитых именами, терминами, датами от Фалеса до наших дней. Основная фактология переходит из книги в книгу, дополняясь последними достижениями. Это воспроизводимое ядро вместе с «to be continued» («продолжение следует») задаёт тип «внутренней», «цеховой» истории психологии. Объем, пропорции материала, акценты в его подаче могут изменяться. Однако идеология современной науки, идущей «сквозь тернии к звёздам», сохраняется. Начинающего психолога вводят в круг тем и авторитетов, обязательных для профессионального сообщества, учат порядку светского психологического talk'а. Человеку же со стороны показывают, как его несовершенные обыденные представления о себе углубляется научными исследованиями, весьма важными для повседневной жизни. Прогрессивный ход психологического самопознания успокаивает и внушает надежды на лучшее будущее. И хотя постпозитивистское науковедение давно рассталось с кумулятивной моделью знания, таковая продолжает процветать в подготовке психологических кадров и просвещении населения.

Уделив внимание историко-психологической классике и традиции, я обращаюсь к более продвинутому подходу, роль которого сейчас выполняет «внешняя» история психологии. Тон в ней задают англосаксонская история идей и постструктурализм последователей М. Фуко.

Такой подбор не случаен, поскольку предлагаемая книга написана в жанре внешней истории психологии. Специфика моего подхода состоит в объединении истории психологии с исторической психологией. Призыв к такому синтезу раздаётся и уже практикуется в западной литературе. Но Г. Ричардс, Н. Роуз ограничиваются Новым временем, я же расширяю истоки т.н. научной психологии. Такой ход, конечно, ослабляет эмпирического звучание книги и обрекает автора на выстраивание теоретической сетки понятий. Хочу надеяться, что он может оправдаться, если сетка выйдет достаточно плотной для улавливания историко-психологических фактов. Но эта цель уже за пределами данной работы, которая есть промер протяженности современной психологии во внешнем (социокультурном и социополитическом) измерении её истории.

Подчеркну, что работа ограничивается современной психологией, хотя и собираемой издалека, ab ovo. Слово «современность» будет означать не столько промежуток времени, в котором мы живем, сколько как тип знания, завершающийся на рубеже ХХ и ХХI вв. Современность обрамлена досовременностью и постсовременностью. Типы знания сосуществуют, но, разумеется, это и некий порядок исторического следования. Указанное положение – совсем не новинка для эпистемологии конца ХХ начала ХХI вв., но в применении к истории психологии оно ещё не стало привычным. Отсюда невнятность с датой рождения современной психологии. Психологов не особенно волнует, как её писать: то ли 1879г., то ли 1860-ый, то ли передвинуть ещё на несколько десятилетий раньше, то ли поместить в XVIII в., а то и вовсе – в XVI-ый. Но это потому, что они работают внутри своей современной науки и не видят её конца. А когда конец вырисовывается, то вместе с вопросом «что же дальше?» встаёт и другой: «с чего начиналось?».

Для того, чтобы определить современный тип знания применительно к психологии, я использую ряд авторских понятий. Некоторые уже введены и отчасти опробованы в пределах исторической психологии. Указанный аппарат историко-психологического анализа подготавливался много лет и содержится в моих книгах и статьях. Однако я надеюсь, что он будет понятен и читателю, впервые узнавшему о трудах В.А. Шкуратова. Вслед за историографическим обзором следует раздел, в котором речь о том, как историко-психологический материал распределяется по эпохам. Там же я ввожу представления о психокультурных комплексах: фи-комплексе, эс-комплексе. Это дополнение к пси-комплексу Н. Роуза вызвано отмеченным выше расширением протяженности современной психологии. Английский исследователь обнаруживает действие описанного им пси-комплекса на протяжении последних полутора столетий, что соответствует популярным определениям возраста современной психологии. С его подходом можно согласиться. Однако правомерна попытка обнаружить системы аналогичного плана, действовавшие ранее психологического производства современного субъекта. Её-то я и предпринимаю. По тому же принцип выстроен и набор когито-кратических пар. Мне представляется, что известный двучлен М. Фуко «власть-знание» надо конкретизировать. Ведь власть существует в определённых формах, так же как и знание. Так появляются сочетания «ритуал-община», «религия-церковь», «философия-империя», «наука –национальное государство», «масс-медиа – глобальное (наднациональное) управление». Я помещаю эти тандемы знания и власти на разные культурные субстраты: телокультуры, письменной культуры, мыслекультуры, видеокультуры.

В изучении досоременного материала я иду от современной психологии, т.е. модернистского проекта человека. Того, что основан на гносеологическом принципе объективности науки и на её прогрессистском превосходстве над всеми другими гносисами. Того, что отбрасывает другие гносисы или ретроспективно подстраивает их под себя в качестве своих истоков. Я пытаюсь отразить, как это происходит с помощью моей модификации властно-знаниевой модели.

Критика с приставкой «пост» открывает, что это превосходство фундировано и обеспечено восходящей мощью власти и возможно только в её тени. Когда модернизирующая власть на закате - такой науке остается только выживать, ждать возобновления субсидий и сохранять свою консервативную идеологию. Объективистский сциентизм сращивается с менторством власти-знания в обустройстве детерминистской, обозреваемой, регулируемой территории познания-преобразования-управления. Власти-знанию нужна его территория-наука-держава-нация. Против этой инерции работает расширение кругозора, сравнимое с его расширением в начале Нового времени. Тогда обрушение геоцентризма и стремительное раздвижение пространственного мировида освобождало науку из хватки креации. Сначала из-под личного попечительства, которое не могло успевать на такой расширенной территории. Постепенно надзор секуляризировался и стал светским, научно-государственным, безлично-объективистским. Регуляторные движения административной машины срастаются с эмпирическими утверждениями фактов. Государственный сциентизм, научный бюрократизм – явления одного порядка. Однако этот тандем на рубеже тысячелетий обнаружил системный сбой. Не ясно, кто управляет и управляет ли в старом понимании слова. Постструктуралистские совы Минервы вылетели на закате.

Может ли историк психологии применять ко всему обозреваемому им материалу термин «психология»? Прецедент есть, поскольку сегодняшняя история психологии уделяет своим предпосылкам, истокам, смежным областям и т.д., не меньше, пожалуй, внимания, чем собственно науке о психике. Такое «расточительство» принципиально и оправдано. Оно есть, выражаясь словами М. Фуко, история современности. Оно позволяет непрерывно демаркировать «оттуда» ползущую территорию психологических владений. Для приобретений, не вполне конгениальных психологической работе, находятся общие с этой работой истоки. Так обнаруживался общий исторический знаменатель для экспериментальной психологии и психоанализа, для бихевиоризма и физиологии высшей нервной деятельности, для физиологии высшей нервной деятельности и теории деятельности, для сциентизма и гуманизма, для социальной психологии и социального конструкционизма. Пока практики стыкуют методы и материал, историки и теоретики (то и другое совпадает) подводят под инкорпорированный кусок генеалогические обоснования. Периоды острых кризисов и межпарадигмальных периодов науки заняты весьма наряженным развязыванием исторического ковра, а затем его сплетанием заново. Генеалогия современности в родстве с идеологией современной науки. Пси-комплекс постструктурализма –это ход, которым бесконфликтно объединяется вместе то, что «прижизненно» почти не объединялось. Однако – и не просто ловкий ход, объединяющий внешне то, что внутренне несовместимо, а позиция извне современной психологии, рассмотрение этой психологии вместе с тем, что уже не только впереди её, но и после неё. Подходом социальных историков науки» по отношению к современной психологии мы обязаны тем, что за два-три последних десятилетия осознана альтернатива современной психологии и наработался язык этой альтернативы.

Концепт «власть-знание», продвинутый из прошлого века в нынешний М Фуко, позволяет видеть психологию в указанной связке, т.е. не только знанием, но и властью особого рода, демиургом той психики, которую она, слепив (с помощью собственно власти) затем изучает как собственно наука. Одним такое позиционирование психологии покажется оскорблением чистоты науки, другим несусветным преувеличением мощи, в сущности, бессильного занятия. Не буду сразу причаливать к тому, ни к другому берегу. Другое дело, что отнесясь к указанной дихотомии, мы удлиняем психологию приставкой «мета». Ведь мы будем рассматривать психологию в указанном диапазоне отношений. Притом, исторически. Историческая психология соединяется с историей психологии. Не так, как «изнутри» современной объективной психологии понимает это М.Г. Ярошевский (1993), а скорее, как Н. Роуз в постструктуралистской позиции (Rose, 1990).

Однако поструктурализм критикуют современность внутри ещё сильной современности. Сейчас она не кажется такой мощной, тем более в России, где накат державных усилий всегда купируется необозримостью территории и живучестью прошлого. Это позволяет видеть современность между «до» и «после», т.е. корректировать ретроспективную историю современной психологии другими историями, другие психологиями, которые «до» и «после» современности.

Нынешняя волна post охватывает рефлексией уже и научную психологию как одну из генеративных систем современности. История психологии как изучение психологического знания входит главой в историческую психологию, изучающую объект этого знания. Но только ли этого и только ли как объект? Всё психологическое знание вместе с объектом, методами, соц. институтами и социальными последствиями берётся в качестве пси-комплекса. Однако это не единственный комплекс современности, порождающий человеческую отдельность. И помимо современности есть ведь другие эпохи. Приставка «мета» означает общий язык объяснения для психологии семейства «пси», но также и не пси-семейства.

В пси-комплексе психология работает как опорный институт субъективации. Срок существования указанного института - Новое время, причём, только XIX-XX вв. Это значит, что до указанного времени мы должны искать другие антропные центры активности в цивилизации, а в моей терминологии – в антропокультуре. Логично обращение к антропокультурам: культуре тела, культуре слова, культуре образа. Для того, чтобы поддержать перекличку с полезным термином Роуза, обозначу соответственные возможные центры-институты по аналогии с пси-комплексом: фи-комлекс, эс-комплекс, ай-комплекс. Цель – найти порождающий социокультурный центр и обозначить сеть практик распространяемых вокруг некого локуса. Physical-комплекс будет примыкать к телокультуре, Script-комплекс – к скритокультуре и культуре слова, ether-комплекс – к эфирной компоненте образокультуры. Субъект в этих случаях соответственно заменяется на телоперсону, скриптоперсону, видеоперсону.

В теоретическом эпилоге автор занимается определениями. Отрабатывается теория, но также ведётся поиск. Психология – и наука, и практики, она есть применение к человеку всего, что наработала цивилизация и одновременно – поддержание и оформление этого человека в качестве сапиентного существа. В истории психологии как науки я буду пытаться выделить две линии: ту, что связывает человеческое Я с человеческим (и не только) телом, рассматривает психику в комплексе жизни, и ту, что отрывает Я от витальности, конструируясь в качестве эгологии, знания об телесно отделённом субъекте. Родоначальник первого направления –Аристотель, и в качестве науки о душе, связующей органический мир с надорганическим, психология постоянно возвращается к нему. Вторая линия начинается с пифагорейски-платоновского дуализма души и тела, проходит таинства христианского богоподобия человека и абсолютной личности Иисуса Христа. В Новое время эгологию индивидуального человека зачинает Декарт, развивают английские ассоцианисты, Кант, Гуссерль, экзистенциалисты, конструкционисты. Идея о человеческом Я, независимом от тела, поддерживают компьтерные технологии, позволяющие личности быть виртуально. Но это уже – выходы за пределы современной эпохи, в которой человек бытует в природном теле. Поэтому обслуживающая эту эпоху психология возвращается к психотелесному человеку, как бы ни хотели пылкие умы перелететь очерченный ей круг. Однако аппарат для такого перелета готовится, и я попытаюсь прослеживать эту работу от первых фантастических видений до вполне уж технологичных чертежей абиологического Я.

Ещё один аспект книги. До недавнего времени мнения о развитии психологии делились на философско-ориентированные и суверенно-психологические. Первые исходят из того, что психология и до сих пор трудится во исполнение философских заветов. Вторые, что психология имеет собственное поле, которое и разрабатывает, не оглядываясь на какие-то философско-теоретические задания. Обе стороны не отрицают исторической, очень тесной связи психологии с философией. Расхождения лишь в том, прекратилась ли эта связь, если да, то когда и навсегда ли. Разумеется, и оценки явления разные, для одних – это прогрессивная эмансипация знания, для других – отпадение от источника вечных вопросов. М.Хайдеггер утверждал, что европейская наука (а, следовательно, и европейская психология) возникли во исполнение метафизического проекта. Деятели “новой психологии” утверждали, что никакого отношения к метафизике не имеют и изучают только факты. «Для психологии было бы гораздо лучше, если бы она совсем отказалась от своего философского наследства», - утверждает влиятельный психолог Э. Боринг. Представители феноменологической социологии П. Бергер и Т.Лукман оказываются включать гносеологические вопросы в свою социальную дисциплину, поскольку это напоминает попытки толкать автобус, в котором ты едешь сам (Бергер, Лукман,1995, с. 27). Отдавая должное остроумию образа, всё-таки нельзя отказывать исследователю в теоретизирования – ведь иначе, может статься, ему придётся бежать за автобусом, в котором он едет сам.

История психологии до сих пор преподается как история идей о психике, душе, личности и т.д., т.е. как интеллектуальная история. И в этом отношении история психологии остается частью философской истории. За последние десятилетия возникла ещё история психологии как общественного института и явления культуры. Но эта история, к сожалению, ещё не прописалась в преподавании, также как история психологической профессии. Нет и истории психологического исследования. А это уже совсем прискорбно, т.к. начинающему исследователю нужна не только и не столько теория, сколько технология изготовления его научного продукта. Чтобы быть ему полезным в этом главном для него деле, историко-психологическая дисциплина должна обратиться к нормам исследовательской деятельности.

Ведь в истории сохраняются общие, трансвременные параметры учёного изделия. Оно должно быть информативным (фактичным), передаваемым ( по каналам социально-научной коммуникации), интеллигибельным, рациональным, т.е. вписанным в некие более широкие представления о мире. Иначе говоря, в научный продукт одновременно принадлежит к эмпирической инструментальности, языку и мировоззрению. Пропорция указанных страт не задана и являются меняющейся величиной. Истолкованную подобным образом историю науки можно назвать парадигмальной. В книге она излагается с опорой на психолого-исторические и эпистемологические работы автора.

Глава первая. Историография современной психологии

Что такое историография современной психологии?

Отвечу на вопрос подзаголовка так: в нашем случае – это труды, описывающие возникновение, развитие, состояние современной психологии. Данное определение требует расшифровки. Во-первых, что такое психология, во-вторых, какую психологию считать современной. Конечно, сразу ответить невозможно, и я начну с мнений в сегодняшней историко-психологической литературе. До сравнительно недавнего времени преобладало убеждение, что современная психология – это наука XIX- XX вв. и её история показывает движение от мифологических, религиозных, философских представлений о душе к объективному, доказательному знанию о психике и поведении живых существ, оформленному в исследовательскую дисциплину. В конце XX –начале XXI вв. это мнение не является единственным и даже преобладающим среди историков психологии.

Инициатор и редактор многотомного труда «Исследование психологии» С. Кох к концу своего издания приходит к выводу: «Неправильно понимают психологию, когда рассматривают её как устойчивую науку или некую разновидность устойчивой дисциплины, посвященной эмпирическому изучению людей. Психология, по моему мнению, не устойчивая дисциплина, но набор исследований разного свойства; некоторые могут квалифицироваться как наука, тогда как большая часть – нет» (Koch, 1993, р. 903). Указанное мнение проникло в учебную литературу. Во «Введении в историю психологии» Б. Хергенхана, рекомендованном для американских университетов, читаем: «Психологию не следует судить слишком жёстко, потому что некоторые из её аспектов не научны и даже антинаучны. Наука [ т.е. психологическая наука. В. Ш. ] как мы её сейчас знаем, относительно нова, в то время как объект большинства или всех наук весьма стар. То, что сейчас изучается научно, изучалось философски или даже теологически, как отмечает Поппер. Сначала появляются туманные категории, которые столетиями дебатируются в ненаучной манере. Эти дебаты готовят различные категории исследования для той настройки, которую даёт наука. Сегодня в психологии исследование имеется на всех уровнях. Некоторые понятия - с большим философским наследством и готовы к научному использованию; другие понятия на ранней стадии развития и не готовы к научному использованию, ещё некоторое число понятий по самой их природе никогда не могут быть подвергнуты научному изучению» (Hergenhahn, 2009, р. 17).

Итак, психология – это наука и ненаука (даже антинаука!) вместе. Пространство, в котором гибриды научности и ненаучности соподчиняются с воинственной нетерпимостью ко второй, является современным. На рубеже этого пространства веет неизмеримо большей толерантностью –это дыхание грядущей за современностью эпохи. Современность приобретает не только начало, но и конец, что применительно к науке даёт современность как тип знания, в центре которого – дискуссии о соотношение научности- ненаучности и конкуренция направлений, претендующих возглавить прогресс научности. Когда дискуссии подобного рода теряют остроту, а конкуренция переносится в другую плоскость, то это означает предел знания, для которого поступательный прогресс есть conditio sine qua non существования. Современная психология определяется в хронологическом отрезке, имеющем конец и начало. Летопись её становления, расцвета и (как ни страшно звучит!) заката и обозначается как её историография.

Ещё один вопрос: как сама историография к этому относится. Пересмотр предмета и концепции истории психологии с постмодернистских позиций формулируют К. Джерджен и К. Грауман: «Как дитя модернистской культуры, психологическая наука относится к историческому исследованию немного больше, чем с толерантной вежливостью. Психология возникает в усилиях развивать неотразимые доказательства своего существования, попытках установить продуктивные парадигмы и в желании уважения со стороны более авторитетных наук. С указанной преобладающей позиции, эта дисциплина не имеет истории, достойной далеко идущего внимания. Более того, из-за столь недавно оформленного перехода к эмпиризму предыдущее познание человеческого духа было неизбежно ухудшенным. В сущности, прошлое надо спеленать, чтобы затем отбросить. Психологи могут приглядываться к предыдущим векам в поисках интересных гипотез, но результаты, похоже, будут подтверждать широко разделяемое предположении, что современное исследование много выше в своих выводах. Конечно, имелись основания для поддержания некоторого числа историков, но их задача была вспомогательной по отношению к самому научному проекту. Главным образом, вести хронику научного прогресса вместе с делами, которые сохранят для будущего вклад провидцев и открывателей» (Gergen, Graumann, 1996, р. 1).

В постмодернистской формулировке прошлое психологии – объект манипулирования, если не сказать манипуляций. По образному выражению уважаемых авторов, ребенок-подкидыш, которого спеленали, чтобы выбросить к чьей-то двери. Но был ли ребенок? Ведь тот же Джерджен – создатель социального конструкционизма, исходящего из того, что всякое знание актуально конструируемо и реконструируемо.

Ребенок все-таки был. Это история психологии XIX-XX вв. Конечно, историография восходящего развития, летопись надежд и побед, и та, что констатирует завершение эпохи, есть разные познавательные орудия. Первое встроено в саму изучаемую науку и обслуживает её. Второе находится на её границе и работает энергией будущего, а иногда – прошлого. Течения с приставкой «пост» появляются 1970-80х гг. как критика современности. Они выявляют социократическую конструкцию модерна. Создают они и дисциплину социальной истории психологии. Однако их специализированный на критике современности футуризм несколько выдыхается и переходит в пассеизм. Модное положение о фоновых практиках напоминает марксистское разделение на идеологию и общественную психологию. Исчисление пропорций научности и ненаучности становятся констатирующими. Критик слишком привязан к критикуемому, а ведь существует большое историческое пространство, иные типы знания, которые выявляются в долгой хронологической длительности. Прошлое подготовлено для нас трудами современной историографии – современной в смысле её включенности в модернистские структуры. Она не была лишь бастардом настоящего, поскольку работала ещё на территории будущего. Демонтаж её историцистских построений целесообразен лишь как изучение её действующего в ряду альтернатив механизма. Психология - непрерывно работающий насос, где наука - воронка, захватывающая материал. На очереди – объяснения, связывающие моменты внешнего и внутреннего.

Этапы развития историко-психологических исследований

Итак, ребенок все-таки был.

Что есть история психологии как научная дисциплина? Это изучение развития психологического знания и психологического занятия. Начну с этапов развития нашей дисциплины.

Первый, начальный, можно назвать инаугурационным. Он охватывает XIX – нач. XX вв. Правда, справедливости ради, я должен вспомнить и Аристотеля как историографа современной психологии. Такое заявление рискует вызвать недоумение: Аристотель, конечно, важный автор, но про современную психологию он знать и писать ничего не мог. Хочу успокоить подозрения в «фоменковщине»: я не подвергаю сомнению даты жизни древнего отца психологии и других наук. Речь идёт о ключевом месте, которое закреплено за Аристотелем в генезисе современного знания, в т.ч. о том, что новоевропейские труды по истории психологии ставят Аристотеля своим изначальным автором. Конечно, первый историк психологии – это Аристотель, - отмечает автор первой книги с названием «История психологии» Ф.А.Карус. В 1912 г. с поправкой уже на Каруса об этом пишет О. Клемм: «Первая попытка написать историю психологии была сделана Аристотелем (De anima I, 2). Но только, когда историческое чувство было пробуждено романтизмом, это изучение истории психологии началось. Наиболее заметная работа, которая дошла до нас от этого периода, книга, которая до сих пор полезна во многих отношениях – это «История психологии» Ф.А. Каруса, опубликованная в 1808 г.» (Klemm, 2004, р. 8). Хотя Клемм и не называет Аристотеля отцом истории психологии, но мыслит в схеме Г. Эббингауза : то, что великий грек основал, было забыто на многие столетия, пока Новое время не возродило его дело. У Эббингауза второй отец психологии – В.Вундт, у Клемма – второй отец истории психологии –Ф.А. Карус.

Историки психологии XIX –XX вв. имеют все основания называть Аристотеля своим предтечей. Разделения начального историко-научного процесса они приводят по Стагириту. Акценты в характеристиках ранних мыслителей аристотелевы и просто взяты у Аристотеля. Естественно, что началом психологической науки выступает «О душе», а более ранняя мысль числится в предпосылках. Кстати, это мнение самого Стагирита.

Философия выстраивает хронологию своего античного период так: (досократики), платонизм ( сократики), аристотелизм, после аристотелизма. Первый в истории психологии обзор учений о душе – это глава 2 книги 1 «О душе» Аристотеля. Первая книга «Метафизики» также наполнена разборами по этой теме. Не говоря уже о том, что Платон и Аристотель для нас главные поставщики сведений о своих предшественниках, они ещё и до сих пор направляют концепции, периодизации греческой доклассики. С конца XVIII в. эти предшественники классики именуются досократиками, безусловно, вслед Платону, который хотел подчеркнуть переворот, произведённый в греческой мысли своим учителем Сократом и очистить его от обвинений в принадлежности к разрушителям стародавнего благочестия. Аристотель же именует ранних мыслителей первыми философами. Он от них не отстраняется. Наоборот, перед читателем он переплавляет их сбивчивые, полудетские представления в его, Аристотеля, логические умозаключения. История науки только достаточно недавно стала пытаться выехать из этой исходно заложенной колеи, которая прямо ведёт от архаики к отцу почти всех современных наук, а от него к современному знанию, и если кто в Новое время пытался этому противодействовать, то разве что Ф. Ницше. А выехать из старой колеи значит, по мнению современного французского исследователя А. Лака, деаристотелизировать историографию науки: «Что касается пресократиков, то мы сильно зависим, даже если и в значительной степени непрямым образом, от того, что нам об этом говорит Аристотель…. Между тем, крушение телеологических моделей в философии (в чем, опять же, вклад Ницше определяющий), с одной стороны, и развитие исторической критики, с другой, переводит стрелки не только с «досократиков», но также с «первых философов» на путь систематической деаристотелизации для тех, кому интересно было бы перечертить историю. В своём нынешнем развитии деаристотелизация приводит к тому, чтобы решительно настаивать на разнообразии интересов и демонстрируемых ориентаций указанных мыслителей…» (Laks, 2002, p. 27).

Однако что даст «деаристотелизация»? По крайней мере, она выявляет историографический чертёж современной науки. Поскольку сциентистская историография науки аристотелецентрична, то она и защищает своё солнечное сплетение. Аспекты и мельчайшие нюансы наследия Стагирита исследуются непрерывно, в исторических справках, предваряющих систематические изложения современных наук, он – непременная почётная фигура, учебники же по античной философии иногда им и заканчиваются. Нельзя сказать, что таково место Аристотеля в его, античное, время. Достаточно заглянуть в главную античную историю философии – «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диогена Лаэртского, чтобы убедиться: никакого аристотелецентризма, Аристотель там один из равных. Избирательный крен в «аристотелевщину» начинается в Европе с XIII в. Примерно тогда же из номинализма начинают прорастать первые побеги европейского опытной науки. Линейная схема развития с Аристотелем в начале применена к психологии как раз с появлением её экспериментальной версии. Тогда же Стагирит отмечен и как её первый историк.

Первая книга с названием «История психологии», как было сказано, принадлежит Фридриху Августу Карусу (1770-1807 ). Она вышла в свет уже после смерти её автора, в 1808 г. Карус не успел подготовить свой труд к печати. Его ученик и редактор книги Ф. Ханд смог заполнить пробелы в тексте рукописи материалом из бумаг и опубликованных статей учителя. Рано умерший Карус оставил солидное научное наследство. Изданные Ф. Хандом «Посмертные труды» включают, помимо «Истории психологии», следующие тома: «Идеи к истории философии», «Психологию евреев», «Идеи к истории человечества» и «Философию морали и религии». «Психология евреев», основанная на изучении Библии, делает Каруса одним из родоначальников исторической психологии. Издание «Истории психологии « также предпринималось с пониманием того, что им открывается новую сферу исследований. Правда, не вполне ясно, каких. В предисловии сказано, что предлагаемая работа есть отдельная глава истории философии. На титульном листе значится, что это посмертное издание трудов профессора философии в Лейпциге и стоит: «Третий том. История психологии». Внутри книги, после предисловия редактора, имеется ещё один заголовок - «Geschichte der Menschenkunde überhaupt und der Seelenlehre insbesondere» . Menschenkunde в буквальном русском переводе звучит как извещение о человеке, человековещание. У немецкого слова к тому времени есть греческий синоним - антропология. Поэтому я имею право перевести внутреннее название книги Каруса, как «История антропологии вообще и учения о душе в частности». Антропологией в германской литературе с XVI -XVII вв. обозначалось описание человека, включающее анатомию, физиологию и психологию. В комплексную дисциплину о человеке попадали среди других знаний и описания обычаев и культуры разных, преимущественно «нецивилизованных народов. В XIX в. они образовали отдельную область знания – Völkerkunde, или в более универсальном греческом словоупотреблении – этнографию, этнологию. Среди этнографического знания появилась психологическая ветвь, в немецком варианте - Völkerpsychologie, а по-русски - психология народов. Психология народов М.Лацаруса и Г. Штейнталя, В. Вундта задумывалась как культурно-этнологический раздел общей психологии, другой раздел которой – экспериментальная психология. Логично предположить, что и труд Каруса относится к психолого-культурологическому семейству, поднявшемуся на германской почве в ХIX – нач. XX вв. Однако сравнивая известные народно-психологические труды с забытым творением Каруса, надо учитывать несколько обстоятельств.

Во-первых, психология народов приходится на решающий этап становления современной исследовательской психологии, тогда как труд Каруса – на самое его начало.

Во-вторых, народно-психологи оказались в апогее позитивизма и под влиянием естествознания ХIX века. Карус же на старте и в орбите гуманитарного подъёма конца XVIII- начала ХIX вв., который имел в Германии два крупнейших достижения: классическую немецкую философию и литературу романтизма.

В-третьих, наука о психике к началу ХХ в. приняла лабораторную процедуру исследования, а в начале ХIX в. эксперимент не общеупотребителен даже в физике.

Неудивительно, что в книге Каруса экспериментальная психология –только одна из возможных перспектив, а науку о психике он оценивает преимущественно как спектр философских, литературно-художественных, моральных, теологических достижений. История психологии у Каруса – это, главным образом, теоретизирования о душе, которые, начинаясь с древнейшего опыта жизни, приводят к более систематическим наблюдениям за сознанием в Новое время.

Труд Каруса стоит особняком в ряду последующих историй психологии. Слово «психология» в названии его труда прочитывается двояко: и как естественно-историческая реальность, и как наука об этой реальности. По Карусу, психология появляется из недр природы, она вызревает внутри натуральной чувственности (инстинкта) вместе с сознанием. Для того, что обозреть её путь от начала до текущего момента важно выбрать точку зрения. Это не просто теоретическая позиция. Лейпцигский философ настойчиво повторяет слова о значении Идеи, или идеала, в определении движения науки. Не дозревшая до эволюционизма германская мысль автора отклоняется здесь к натурфилософии. Но, конечно, его главный интерес – это человеческое Я во всемирно- историческом движении от первых полуживотных проблесков к самоисследующей рефлексии. Поэтому Карус тяготеет к Menschenkunde (антропологии)– описанию обычаев, верований, знаний человечества в целом и составляющих его народов в частности, куда входят и учения о душе как высшие проявления сознания. Науке психологии, таким образом, определено самое почетное место в иерархии культурно-исторического форм. У Каруса, однако, нет заданной историософской схемы. Он предпочитает прагматическую историю, опирающуяся на источники, а не на умозрения, и в этом смысле он один из основоположников исторической психологии. У него есть точка отсчёта – человеческое Я. «Мы начинаем с самой высокой и обширной точки зрения, с которой только и можно в то же время постичь, каковой должна оставаться наша руководящая идея …» (op.cit., S. 4). Точка отсчёта – человеческое Я. В его оптике разделяются два аспекта Идеи: «Тогда она рисуется не только как история натуральной (низшей и высшей) чувственной основы (психологического гения) Закономерности и Неуклонности (божественной и вечной) в и для человеческой жизни, или её натурального существования, в каковых господствует (здесь она по этой причине может пребывать суженной и стать историей инстинктоподобной кары), но и наоборот, как история постепенного прояснения самосознания духовной природы» (ibid). Универсальная история душепознания замкнута на основополагающую антропологическую терминологию. Философия занимается категориями, филология обыденными словами, а психология –тем, что стоит за словами.

Карус начинает с краткой периодизации психологического развития. В первую эпоху в представлениях о мире царит всеобщее смешение: природные явления и живые существа, человек, звери и боги – всё перепутано. Говорить о различии объекта и субъекта не приходится. Человек как предмет наблюдения отсутствует. Во вторую эпоху человек начинает выделять себя из окружающего мира как собственно человека. Но видит он в себе и других только тело. «Субъект чувствует себя как тело. Отсюда учение о теле должно быть старше, чем учение о душе, как материалистическое учение старше, чем идеалистическое » (op.cit., S. 84). Психологическое познание сконцентрировано на изменениях и претерпеваниях организма, оно накапливается в опыте врачеваний, камланий, трансов, инициаций. Субъект представляется страдательным и несовершенным, он уступает божествам. Человек наблюдается в его внешних проявлениях, как уязвимое и смертное тело. В третью эпоху от внешнего облика отделяется внутренний мир, от души -тело. Человек именует себя царём природы. Он – самый сильный, богатый в окружающем его мире земных существ. Однако его сила дана ему извне. На этой стадии познания возникают метафизика и психология внутреннего опыта. Однако рефлексия развита недостаточно. Человек определяет себя как привилегированное существо в мире по «дару», «благодати», «душе», но эти данности он не рефлексирует, т.е. не выделяет своё Я в качестве предмета анализа, теории познания.

В четвертую эпоху начинается объединение двух сторон человека: природы и свободы, индивидуальности и универсальности, субъекта и объекта. Внутри природного дара выделяется творческая способность к созданию нового. Сила лишается упрощенной трактовки и превращается в индивидуальный характерологический потенциал.

Современная психология у Каруса –это, главным образом, теоретизирования о душе. Однако введенная в систему наук Х. Вольфом философская дисциплина «психология» уже теоретически подтачивается критикой И. Канта и находится под давлением конкурирующих направлений, среди которых и будущая измерительная психология, и психология литературных сюжетов. Для Каруса, разные траектории развития равноправны, поскольку укоренены в прошлом и принимают участие в естественно-историческом развитии Я. «Всё проходит» - это, конечно, об учёных построениях, прошлых и настоящих, но существует духовное развитие человечества, оседающее в копилке личности и соответствующее закону природы. Многостраничный труд заканчивается не то резюме, не то сентенцией: «Тщеславный дух системы проходит, но истина остаётся. Ни одна система не была безупречной; каждая, однако, имела свою ценность, и с открытием нового слова появлялась новая правда. Мы богаты наблюдениями, ещё богаче суждениями. Люди по большей части находятся в особых отношениях, не всегда всесторонне и беспристрастно наблюдаемых. Всё же для наступающей психологии имеется наивысшая позиция, в которой она присутствует как философская наука. Ряд явлений имеет устойчивость посредством единства природы; это положение означает, что принцип психологии достигнут» (op.cit., S. 759-760).

Однако вывод Каруса не исчерпывается приведенной сентенцией. История душепознания дает психология педагогический урок о том, что её изыскания могут выливаться или в изучение низшей телесной чувственности, или подниматься к высотам самопознания. Очевидно в демонстрации указанного распутья Карус видел смысл своей не доведённой до конца работы.

Следующей истории психологии пришлось ждать более 70 лет. Название книги Каруса повторил его соотечественник и коллега Г. Зибек. Между Карусом и Зибеком работы по истории психологии выходили, но они имели характер более частных исследований. С первой половины XIX в. возобновляется интерес к Аристотелю. Он объясним, во-первых, внедрением в историко-гуманитарную работу стандартов нового источниковедения и подготовкой академических изданий философской классики, во-вторых, участием аристотелева наследия в складывании современной психологии на новом витке её формирования как самостоятельной науки. Оба аспекта нового аристотелеведения соединял в своих занятиях Ф. А. Тренделенбург (1802-1872). Он работал над текстологией «О душе», издавал Аристотеля как текстолог и комментатор (см. Trendelenburg, 1833), а построение современной психологии рассматривал как развитие идей Стагирита. По Тренделенбургу, психология есть наука о душе. Взамен ассоцианистского собирания сознания из элементарных процессов он предлагал отправляться от аристотелевой энтелехии. Тренделенбург человек Нового времени, аристотелик-аристотелевед. Комментатор, но в пределах текстологической дисциплины XIX в. Его латинские praefatio, рrooemium, commentarium к греческому тексту «О душе» отличаются внятностью и доскональностью современной научной речи. Энтелехия нужна, чтобы обозначить жизненную целокупность индивида, но целокупность, субъектную, «яйную». Тренделенбург пытается воздействовать на возникающую экспериментальную психологию при поддержке Аристотеля. Лабораторное исследование психики ограничено элементарной чувственностью, а человеческая целостность за его рамками. Лабораторный интроспекционизм хоть и обращается к самоотчетам испытуемого, но приводит их к параллельно замеряемой физиологии. А надо приводить к их подлинному субъекту, к душе, которая проявляет себя и в телесных процессах, и в самосознании. Координацией телесных процессов она участвуют в природе, работой сознания – в объективном духе. Тренделенбург проникает в punctum saliens интроспектвных измерений, в сознание испытуемого, с обычным возражением: как можно быть наблюдателем и наблюдаемым одновременно? Если объективная психология выйдет из затруднений субъективизма, инструментализируя наблюдения, то для Тренделенбурга выход – в онтологизации субъективизма и возвращении к философским контрукциям. Однако это возвращаться надо не к метафифике, а к кантовской критике, к вещи в себе. Не чужд Тренделенбург и эволюционным веяниям. Наличествующая душа есть эволюционный предел организма. Необходимо вспомнить Аристотеля: душу как энтелехию и первый акт живого тела. Тренделенбург превращает аристотелеву форму в субъекта. Душа есть и причина тела, и результат, итог его развития (вторая энтелехия). Она и создает тело, и образуется в результате его развития в качестве законченной формы. Аристотелево разделение на растительную, животную и разумную души воспроизводится, но берётся в эволюционным измерении и в субъектном исполнении. Растение пресубъетно, оно питается и размножается. У животного есть стремления, в самосохранении ограгизма осуществляется животная душа. Самосознание жизни зависимо от физиологических процессов. Движение и паправленность души понимаются как мысли о самореализации цели. Душа развивается через ряд органической жизни – растительный и животный как части природы и и разумной, человеческий как части духа. Я координирует и поддерживает динамический принцип. Э. Фугалл помещает позицию Тренделенбурга между рационализмом и эмпиризмом: «Это возрождение аристотелевой психологии происходит в контексте накалённых дебатов об эпистемологической состоятельности новой науки психологии. Тренделенбург обосновывает и развивает третий путь между крайностями рационализма и эмпиризма. Рационалистический подход отвергает результаты физиологии и наук о природе в целом, беря в расчёт только сущность души. Эмпризм удовлетворяется таким теоретическим подходом, который пытается объяснить психологические явления, относясь к наблюдению и к механистческим моделям без каких-либо метафизических оснований. Формальное определение души как мысли о самореализуемом конце позволяет Тренделенбургу объяснить широкий ряд психологических явлений и активностей и охватить их взаимодействие с окружением единым принципом. Основываясь на таком определении, Тренделенбург описывает высоко артикулированную систему психических инструментов и целей, корреспондирующих с его собственной онтологией» (Fugall, 2009, р.186). Другой ведущий психолог-аристотелианец XIX в., Ф. Брентано, также начинает построение психологической системы с изучения Аристотеля. Его диссертация называлась «Психология Аристотеля» (1867). Тренделенбург и Брентано не просто пытаются развернуть науку назад, к Античности. Они пытаются подсадить в аристотелизм активного субъекта и с этой целью тщательно перечитывают и редактируют аристотелевы тексты.

Четырёхтомная «История психологии» П. Зибека (Siebeck, см. 1880-1884) выходит уже в иной научной атмосфере, чем одноимённый труд Каруса. Зибека, историк философии и философ, подробно анализирует учения о душе, выискивая в мысли прошлого, ростки новоевропейской науки. Из его многостраничных штудий останется, прежде всего, вывод о складывании эмпирического метода в позднем номинализме.

В 1860-70х гг. психология возникла как отдельная исследовательская наука. Появляются психологические лаборатории и институты, общества, журналы. Следует осмыслить это событие. Взгляд на будущее новорожденной оптимистичен. Наконец-то из разрозненных элементов появилась единая наука, которая ответит нам на вопрос, что есть человек. Г. Эббингауз предлагает формулу-афоризм: у психологии долгая предыстория и короткая предыстория. Значит, всё, что было примерно до 1870х годов – это предпосылки, а теперь начинается настоящая история. В это время выходят обобщающие труды по истории психологии, весьма объёмистые произведения, потому что в них рассматривается материал за тысячелетия. Перечислю главные из них: Клемм О. » История психологии» (см.Klemm, 1911); Дессуар М. «Очерк истории психологии (см.Dessoir, 1911); Бретт Дж. «История психологии» в 3х т., (Brett, 1912- 20). ); Болдуин Дж. «История психологии» в 2х т. (см. Baldwin, 1913).

Произведение канадца Дж. Бретта – самый объёмистый до сих пор очерк истории психологии. Это неудивительно, т.к. в нём тщательно описаны европейские учения о душе, начиная с древности. Десятилетиями сокращённая версия труда использовалась в обучении психологов на Западе. Бретт ведет начало науки о психике с Древней Греции. В первом томе поместились теоретическое введение, первобытная эпоха и античная наука, включая христианских апологетов и патристику; охвачен и древневосточный материал (Индия, Египет, Персия, герметический корпус). Второй том доведен до XIX в. Третий том начинается шотландской школой и заканчивается появлением экспериментальной психологии.

Психологическому вклад В. Вундта в гигантском труде Бретта отведено весьма скромное место. Он удостоен похвалы за неистощимую продуктивность и большие способности. Однако от его системы канадский автор не в восторге: «Может ли психология на самом деле прогрессировать, если она представляет собой собрание бесчисленных несвязанных данных, выведенных из тщательно построенных экспериментов и дополнительных метафизических допущений? Можно ли когда- либо достигнуть непосредственного всеобщего опыта таким путём?» (Brett, 1962, р. 513).

Понадобилось 2300 лет, чтобы психология отделилась от сопутствующих областей. Психология – это способность задавать человеку вопросы о его насущных проблемах и отвечать на них. Фиксировать психологию по предмету не имеет особого смысла. «То, что мы называем психологией, есть просто смесь различных вопросов о человеческих существах, которая выделилась из множества традиций исследования» (Brett, 1962, р. 27) Психология близка к религии, философии и медицине, которые выспрашивают человека о его нуждах и обобщают его ответа, и не очень близка к физиологии и биологии. Последние не знают словесных отчётов. Но для того, чтобы стать отдельной наукой о человеческих проблемах, изучаемых по его ответам и реакциям, понадобилось больше двух тысяч лет.

О. Клемм также начинает свой труд издалека. Присоединяясь к мнению-афоризму Эббингауза, Клемм подходит к прошлому с позиций современной психологии. А современной психологией для него остаётся наука о сознании. Её надо избавить от давления массового практического запроса. То, как автор в 1913 г. трактует соотношение между теорией и практикой, уже через пару десятилетий показалось бы устаревшим и даже странным. Он считает, что выход психологии в практику тормозит её научное развитие и что психология не должна брать пример с естествознания, которое через технику успешно внедряет свои открытия в широкий обиходе. Заявление лишается странности, когда Клемм разъясняет, что такое практическое применение психологии в его время, т.е. в конце XIX -начале ХХ вв. Это, главным образом, спиритические сеансы. «Мы обязаны самой природе содержаний сознания тем, что их научное изучение получит крайне мало выгоды от контакта с видами практической психологии, отмеченными выше [спиритизм и другие оккультные практики –В.Ш.] и что такое исследование может преуспеть только в пределах мировоззрения, в котором преобладают теоретические мотивы, или, по крайней мере, практические мотивы умеряются контактом с этическими или религиозными надобностями и интересами» (Klemm, 2004, р. 1). Историческая данность состоит в том, что с середины XIX в. население цивилизованного Запада в массовом порядка охвачено модой на спиритическое общение с духами. Мода эта не проходит десятилетиями, своим размахом она заслоняет и превосходит популярность «подлинной научной психологии». Общественное сознании того времени плохо отделяет лабораторные изыскания психики от спиритической медиации. Более того, похоже, оно пребывает в убеждении, что новейшая психология и есть база спиритической практики. Психологическое общество США было основано на деньги богатого спирита. Психолог Д. Кеттел совершил не такой уж большой подлог против буквы, да и содержания транзакции, перенаправив пожертвование для Psychic Research в Psychological Society.

У «новой психологии» в конце XIX – начале XX вв. на горизонте уже вполне реальные сферы приложения – педагогика, медицина, управление, и Клемм их перечисляет. Но это первые шаги и, скорее, ближайшая перспектива, а спиритические сеансы – это наличное, подлинно массовое приложение психологии с большой исторической укорененностью. Перелом в ориентации психологической практики придется на период между двумя мировыми войнами. Для нас интересно понять, от чего и как, поэтому ремарки Клемма весьма важны.

Современная психология – эмпирическая наука. Траектория её исторического развития иная, чем у естествознания и оккультизма, которые также есть системы эмпирических фактов. Современное естествознание и современная психология, конечно, сходны по идеологии, целям. Но они различны по соотношению между истоками и актуальной частью науки. Для естествознания оккультные науки –прямой исток. В обоих случаях прогресс знания состоит в усилении объективного подхода и вытеснения субъективности. В естественных науках трансформация знания более прямая. Например, в начале естествознания лежит стремление человека властвовать над силами природы, и оно осуществляется наивно, незрело, чересчур прямо, смешивая реальное знание и заклинания. Постепенно объективное исследование вытесняет примитивные субъективные моменты. Алхимия переходит в химию, астрология в астрономию. Для психологии такая последовательность не действует. Хиромантию, магию нельзя назвать предпосылками современной психологии, это – предпосылки современного спиритизма.

«В начале человек не наблюдает процессы природы, в окружении которых он живёт, ради них самих; скорее, он наблюдает их для того, чтобы иметь возможность самому влиять на них и контролировать их ради своих интересов и потребностей» ( Klemm, 2004, р. 3).

Клемм фактически допускает, что в психологии действуют две не сливающиеся линии развития. Такое заявление относится к тактике утверждения новой психологии. Стратегия в научной политике, как и во всякой политике, состоит в том, чтобы утвердиться, подавив главных конкурентов и найдя союзников. Тактика вытекает из расстановки сил. В 1913 г. немецкий автор констатирует, что спиритический оккультизм силен, он главный конкурент научно-психологического эмпиризма. Он не предвидит, на пороге каких социальных катаклизмов и перемен стоит мир и что американский, более коммерческий путь развития психологии получит приоритет перед европейским, более академическим.

В ситуации же 1913 г. можно осторожно кооперироваться с парапсихологией, а можно и категорически от неё отстраиваться. Первый вариант предлагает М. Дессуар, второй О. Клемм. Это и дает разные схемы историко-психологического процесса. В первом варианте научная психология постепенно ассимилирует своими современными приемами своих менее современных протагонистов. Психология более сближена с естествознанием и по объекту, и по генезису. Во втором случае психология наделяется отличным от естествознания генезисом, а спиритический эмпиризм – не младший партнер, а конкурент. Историко-психологический процесс рисуется как разделенный на два конкурирующих потока. Значит ли это, что потенции спиритизма переоценены, а научной психологии недооценены? Кто же знает, что через год загремит мировая война, которая мощно двинет вперед тестовые практики? Во всяком случае, не приходится сомневаться, что историко-психологические конструкции – это перекодированные картины настоящего, текущей научной политики.

Окинем теперь эту картину из нашего исторического далёка с помощью понятий, которые нам помогут укрупнить вид.

Старый контроль над природой, о котором говорит О. Клемм –это магия. Силы природы ею антропоморфизируются. Человек же натурализован. Тело манипулирует несложными предметами, чтобы подействовать на другое тело. Трансовое тело производит «факты» в медиумических сеансах. Именно с этим «инструментализмом» телесных судорог и пассов хочет размежеваться психология лабораторных инструментов. Старая психология домашинная, новая разворачивает приемы машинного производства.

Весьма важное место среди пухлых томов этого периода занимает небольшой «Очерк психологии» Г.Эббингауза ( второе издание – 1908 г.). В его начале дано определение истории психологии, которое с тех пор постоянно цитируется: «Психология имеет длинное прошлое, но краткую историю» (Эббингауз, 1998, с. 14). Фразу можно перевести и менее буквально: «психология имеет длинную предысторию и краткую историю». Предыстория начинается в Древней Греции; собственно история – во второй половине XIX в., вместе с появлением лабораторно- эмпирического изучения психики.

В начале своего популярного «Очерка психологии», озаглавленного «Введение к истории психологии», немецкий учёный писал, что психология «существовала и росла в продолжении тысячелетий, но в первое время своего существования едва ли могла похвастаться постоянным и непрерывным движением к зрелому и плодотворному состоянию. В четвертом столетии до нашего летосчисления удивительная сила мысли Аристотеля превратила психологию в знание, которое могло выдержать сравнение с любой наукой тогдашнего времени, и притом в свою пользу. Но это здание оставалось с того времени без значительных изменений и расширений вплоть до 18 или даже 19 века» (Эббингауз, 1998, с. 14). Более 2000 лет подмороженного состояния психологии Эббингауз объяснял тем, что психика очень сложна как предмет научного изучения, но, вместе с тем, всегда открыта для обыденных суждений и, кроме того, интересует всякого человека. Пауза длилась до тех пор, пока к изучению души не были подключены методы естествознания. Тогда психология стала постепенно выходить из своего летаргического состояния. Начиная с эпохи Возрождения, она - под влиянием передовых наук о природе. Сначала это влияние косвенно и состоит в применении к душе принципов и теорий естествознания (например, английские ассоцианисты стараются мыслить процессы в сознании по аналогии с тяготением частиц по Ньютону). Затем к «теоретическому импорту» добавляется прямой перенос в психологию объективного наблюдения и экспериментального метода (преимущественно из физиологии). Экспериментальные исследования кожной чувствительности Э. Вебером, психофизики Г. Фехнером, индивидуальных различий времени реакции Ф.Бесселем стали тремя толчками, которые окончательно пробудили психологию. Это случилось к 1870м гг. «В течение последних десятилетий XIX века, сначала благодаря Вундту, все эти побеги новой психологии были привиты к старому корню и объединены, таким образом, в одно целое. Они оживили отчасти засохшее, казалось, дерево и дали ему силы для нового роста, благодаря чему оно пустило много новых веток. Психология сделалась другой как в учебниках, так и на кафедрах; к тому же, возникли психологические лаборатории, которые всего нагляднее показывают, какой переворот совершился в способах психологического исследования.

Вместе с тем, психология сделалась, наконец, самостоятельной наукой, существующей, прежде всего, для самой себя. До сих пор она служила исключительно интересам других. Знание душевной жизни не было самоцелью, но только полезной или необходимой подготовкой для достижения других более высоких целей. Большинство считало её ветвью или служанкой философии» (цит. соч., с. 29). Другие видели практические применения психологии. «Но именно в наше время поняли вместе с тем, что для философских и практических целей будет гораздо полезнее, если психологи перестанут думать, главным образом, о них и стремиться к их достижению, а отдадутся всецело разработке вопросов самой психологии ради них самих. Таким образом, стали заниматься психологией, как особой самодовлеющей наукой, которой исследователь должен отдать все свои силы» (цит. соч., с. 30).

Следующий период историко-психологической мысли начинается в 1920х и тянется до 1940х гг. Его можно назвать кризисным и по состоянию психологической науки и характеру осмысливающей его исторической мысли. Кризисные мотивы, по крайней мере, тревога, вкрадываются в оптимистические речи инаугурации ещё до начала т.н. острого кризиса психология. Удовлетворение от появления отдельной науки о психике и надежды на её процветание смешиваются с оценкой её реального состояния. Оно двойственно. В 1903 г. Г. Вилла начинает свою «Современную психологию» так: «Слово «психология» ныне у всех на устах. Речь не только о специальных трактатах на сей предмет, потому что нельзя взять очерк по праву, экономике, истории, чтобы не найти ссылок на психологические причины и законы, и это случается с такой частотой, что заставляет читателя предположить, что такие принципы и законы имеют всеобщее распространение и признание» (Villa, 1903, р. 1). Но это совершенно не так. Пустившаяся в самостоятельное плавание психология приобрела динамику и популярность, но потеряла предметную устойчивость, которую ей давала принадлежность к философии. Будучи частью философии, подобно этике, эстетике и т.д., она рассматривалась «не столь как отдельная наука, управляемая своими собственными законами и демонстрировавшая собственный специальный метод, но более как ветвь знания, управляемая высшими принципами, которые есть базис всякой системы философии и которые варьируют в соответствии с природой каждой системы» (op.cit., р.2).

Психология, вышедшая из-под опеки «высших принципов», так раздробляется на точки зрения и подходы, что неискушённый человек может счесть, что «существует не одна психология, но много психологий, и что они даже не относятся друг к другу, как разные виды к одному роду» (ibid).

В 1903 г. кажется, что разношёрстность новой науки преодолима. Это, мол, болезнь роста, издержки большой популярности и беспорядочного использования модного слова в последние 20-30 лет. Особенно отождествления психологии и физиологии. Между тем, это разные вещи, и к общему знаменателю надо приводить не физиологию и «ум» (mind), а разные проявления «ума». Под этим девизом в книге Виллы дан очерк преломления старых философских проблем в новом психологическом исполнении. Через три десятилетия, когда окажется, что «общие проявления ума» разобраны и разодраны на части, а количества конфликтующих направлений не уменьшилось, а умножилось, сомнения в том, относятся ли эти психологии к единому роду посещают уже не только людей со стороны, но профессиональных психологов. Философские скрепы психологического разномыслия отброшены и появляется другой общий знаменатель: эмпирический метод. Это значит, что место системообразующего фактора науки отведено эмпирической страте данных. В книге Виллы экспериментальные изыскания подверстываются ещё под общие принципы, и этом отношении она ещё в струе тех исканий XIX в., которые видели в психологии эмпирическую дисциплину философии. Тревожный тон в историко-психологических исследованиях возобладал с 1920х годов. Мечтам о единообразной, «правильной» науке о психике нанесён сильный удар. Число психологий увеличивается. Возникшие перед Первой мировой войной психоанализ, бихевиоризм, гештальт-психология не довольствовались положениями рядовых направлений психологической науки. Они претендуют единолично представлять психологическую науку или заменить её. Число претендентов увеличивается. В 1933г. американка Эдна Хайдбредер публикует книгу «Семь психологий». Главная психолого-историческая работа этого времени – книга гарвардского профессора Э.Боринга « История экспериментальной психологии» (1929). Боринг меняет пропорции историко-психологических разделов. Предыстория, с его точки зрения, не должна занимать львиную долю места в трудах о прошлом психологического знания. Своих предшественников Боринг упрекает за то, что те обращали больше внимания на долгую историю, чем на короткую историю. Но современную историю нельзя написать, прибавив к старой истории несколько глав по новым психологическим исследованиям. Надо исходить из иного понимания психологии. Историк психологии должен вычленять в прошлом те линии, которые ведут к современной психологии. « Сегодняшняя экспериментальная психология имеет собственную историю, даже если эта история состоит не только из отчётов об экспериментировании» (Boring, 1929, р. VII ). Психология для Боринга есть изучение «обобщённого человеческого нормального взрослого ума, как он выявляется в психологической лаборатории» ( op. cit., р. VIII). Под такое определение психологии автор подбирает материал среди навыков опытного наблюдения за человеком. Что же касается трудностей современной экспериментальной психологии, то автор выражал сильные сомнения в надобности подмешивать к ней философию. «Это слишком для психологии, чтобы психологи разрабатывали и собственный материал и философский тоже. Для психологии было бы гораздо лучше, если бы она совсем отказаться от своего философского наследства…» (op. cit., p. 661).

Психология сохранилась как единая наука. После потрясений 1920-40х гг. в историко-психологических исследованиях усиливается теоретическое начало и начинается движение в сторону специальной методологии научного познания (эпистемологии) . Такой уклон в истории психологии отчётливо выражен в 1950-70гг., и он даёт возможность говорить о науковедческо-эпистемологическом этапе историко-психологической науки.

В «параде психологических суверенитетов», который привёл психологическую науку на грань распада, эмпирические направления пытались самостоятельно достроиться до полной науки. Кризис оставил без ответа вопрос: возможно ли это без методологического руководства философии на собственных основаниях исследовательского знания? Атмосфера послевоенного позитивизма укрепляла надежду на положительный ответ. Одним из первых обобщил опыт кризисных десятилетий в сторону самостоятельной научной методологии швейцарский психолог Ж.Пиаже. С 1950 г. он начинает публикацию серии трудов по генетической эпистемологии. «Генетическая эпистемология пытается объяснить знание, и в особенности научное знание, на основе его истории, его социогенеза и особенно психологического происхождения понятий и операций, на которых оно основано», - так объяснял суть своего предприятия Пиаже (см.Piaget, 1970, р. 1).

Пиаже применил к истории науки т.н. биогенетический закон (теорию рекапитуляции) Э. Геккеля. Последний, основываясь на развитии эмбриона, утверждал, что филогенез воспроизводит онтогенез. Пиаже соединил положение немецкого биолога со своей стадиальной концепцией интеллектуального развития. Выявленные в эмпирическом изучении ребенка стадии психического роста предлагались как этапы развития науки. Знание, по Пиаже, стремится обеспечить равновесие между организмом и средой. Наука – наиболее совершенная из структур мыслительного приспособления индивида к окружению.

Указанные принципы являются общим достоянием эволюционизма, но Пиаже предлагал для их разработки свои хорошо разработанные схемы стадий индивидуального когнитивного роста. Замысел состоял в том, чтобы в истории разных наук выявить те же механизмы трансформации знания, которые Пиаже открыл в психике ребенка. При этом эпистемическим субъектом становилась наука, а эпистемическим объектом – реальный мир. Правда, до истории психологии швейцарский психолог дойти не успел. Последняя из его книг (она написана в соавторстве с физиком П. Гарсиа), посвящена генезису физики, геометрии и алгебры.

Генетическая психология Пиаже остается наиболее значительным и радикальным вкладом психологии в построение общего учения о науке. Импульсы к складыванию науковедения шли и от других областей знания. С 1960х гг. история психологии испытывает влияние учения о парадигме. Это греческое слово, означающее по-русски образец, пример, стало важнейшим науковедческим термином после публикации в 1962г. книги Т.Куна "Структура научных революций" (см. Кун, 1977). В ней парадигма была определена, как модель постановки проблем и их решений, принятая сообществом учёных. В парадигму входят: теория, методы её применения, верификация результатов и другие элементы исследовательской работы. Если в науке присутствует указанное единство подхода к её объекту, то она является парадигмальной. Пока у научного сообщества есть общие правила игры, борьба отдельных учёных и школ за первенство только укрепляет его. Но наступает время, когда количество случаев, необъяснимых принятой теорий становится велико. Это означает кризис парадигмы. Начинается борьба претендентов на роль общенаучного подхода. Победит тот, кто даст парадигму с большим охватом, чем прежняя, и позволит учёным возобновить общую игру. Последовательность развития научного знания такова: нормальная (парадигмальная) наука- кризис - нормальная наука (новая парадигма).

Существуют, однако, и науки, которые ещё не "доросли" до парадигмы. А есть и непарадигмальные, шансы которых превратиться в »нормальное" исследовательское предприятие проблематичны.

Теория Т.Куна, разработанная на материале математического естествознания, была применена и к другим наукам. Психология также не избежала искушения примерить к себе куновское учение. Допарадигмальна, парадигмальна или непарадигмальна психологи? На все три вопроса в научной литературе можно найти утвердительные ответы.

Ещё не парадигмальна,- отвечают одни. В ней соперничают школы и единый подход отсутствует. "Статус парадигмальной науки для психологии будет включать достижение такого состояния, когда многие из её областей разовьются в парадигмы"(Staats, 1983, p.73).После этого над дифференцированным полем знания раскроется своего рода методологический зонтик. Частные парадигмы будут сходиться во взаимном сотрудничестве без взаимного ущемления. Правда, возникает сомнение, не удаляет ли такая "парадигма парадигм" от исходного куновского понятия.

Психология уже парадигмальна,- утверждают другие. Датский психолог и науковед К.Мадсен, обосновывая эту точку зрения, уточняет структуру науки. Систематология Мадсена – заметное явление в истории и теории психологии 1950-80х годов. Куновское науковедение видит организующее действие парадигмы в теории, и это логично с позиций естествознания. В психологии же теорий много, и сторонники её парадигмальности должны перемещать фокус интеграции повыше. Отсюда и отождествление парадигмы с философской методологией. В этом случае психологические направления понижаются до статуса макрошкол, а над ними надстраивается диалектический синтез двух традиций: локковской и лейбницевской. Но такой манёвр возвращает нас к идее зависимости психологии от философии, привносит в психологическую эпистемологию нотки дедуктивности, которые плохо переносятся действующими психологами, исповедующими кредо индуктивной исследовательской науки. Для них интегрирующая роль философских положений означает возврат к дилемме: самостоятельна ли психология или она служит метафизическому проекту?

Оказывается, от этих, казалось бы, давно преодолённых сомнений не уйти, и по значению они не могут быть заменены вполне «специальными» исследовательскими темами. Однако, в отличие от XIX и .большей части XX веков, сейчас отношение между философской и суверенно-психологической позициями в философии, между методологической культурой и более узким профессионализмом само кодируется в специальной терминологии. Например, каково соотношение таких организующих компонентов науки, как супертеория, теория, эмпирия, практика, социальный контекст? В дискуссию об организации системы психологического знания с 1970-80х гг. всё более влиятельный голос имеет теоретическая психология. Она определяет себя как изучение построения психологической теории и начинает с привычного для психологии вопроса о суверенитете.

Очевидно, что судить о психологическом сообществе с позиций одного из её членов нельзя – в этом урок т.н. острого психологического кризиса с его парадом психологических авторитетов. Не оправдываются и надежды неоунификационистов на парадигмальный зонтик, который раскроется над всей наукой. Теоретическая психология производит перебор претендентов на организующую роль и пытается их доместизировать в психологической науке так, чтобы, не ограничивая суверенитет психологической науки, избежать партикуляризма отдельных психологических течений.

Одним из первых попытался сделать такую надстройку над психологией З.Фрейд, который искал фундаментальные законы психики в естествознании и отчасти в истории. Он называл своё учение метапсихологией, подразумевая под этим привнесение для объяснения психологических предметов обобщений из непсихологии. Другим донором объяснений издавна выступала философия. Но всё-таки теоретическая мысль в психологии склоняется к возможности обойтись своими средствами и вывести общее объяснение из систематизации собственных психологических данных. Большие надежды возлагаются на исторический опыт, собираемый историей психологии, который теоретическая психология должна изнутри систематизировать. Главное, исходя из этого опыта, определить меру унификации и её движущие силы в психологии, не требовать слишком большого единства и не впадать в панику от т.н. распада. Т.е. совершенствовать искусство жить в психологии. По ряду причин такие вопросы – главные для психологии. В соответствии с ними определяется и взгляд на историю психологии. Она должна искать в общем коллективном опыте наук и психике базовые для всего сообщества элементы, способы и степень их унификации. Если мы делаем упор на естественнонаучную, теоретико- инструментальную унифицированность, то мы будем искать в психологии моменты парадигмальной науки. Если упор делается на мировоззрении - то связи с философией. Собственными средства психология должна прийти к компромиссу и уравновешенности своей конструкции. Периодические рекогносцировки границ между теоретической психологией и философией науки происходят в русле собственной эпистемологии науки. Теоретическая психология пока согласилась изучать свои философские методологические основания эмпирически - в этом заключается суть метанауки.

В 1959г. Мадсен определил теоретическую психологию как философское изучение психологических теорий. Он следовал за Дж. Бергманом (Bergmann, 1953) . Но через 15 лет упор сделан на научное исследование дисциплины. Три выделенных Мадсеном уровня подлежат метанаучному изучению.Это означает переход от постулирования (прескриптивности) положений к их верифицируемости (дескриптивности). Философия перекочевала в науку в качестве высшего прескриптивного, методологического уровня с тем, чтобы в этом качестве самой стать объектом метанаучного объяснения.

“Теория науки, или метатеория в широком смысле, является дескриптивной теорией о науке, сформулированной таким способом, что может быть верифицирована эмпирически:

метатеория

о (научных) теориях методология (теория о научных

(метатеория в узком значении слова) методах исследования)

Философия науки есть философская дисциплина о базисных философских( эпистемологических, онтологических и т.д.) проблемах науки» ( Madsen, 1988, р.11-12). В своей схеме он сводит методологическую ( философскую), теоретическую (эпистемологическую) и эмпирическую составляющую научного исследования, избегая таким образом поляризации философии и науки. Вследствие этого парадигма приобретает значение метатеоретического согласования гипотез и эмпирических фактов. Структура нормальной науки определяется наличием "полных научных текстов" в следующем составе:1)описание наблюдаемых фактов(страта данных),2)теоретические объяснения и гипотезы (гипотетическая страта), 3)философские определения объекта (метастрата). В функции согласовывания теоретических положений, а также сведения воедино теории и эмпирии метастрата является парадигмой со значением междисциплинарной матрицы. Именно метастрата управляет образованием гипотетической страты и методов собирания данных, используется для пересмотра гипотез. Когда теоретические положения подкрепляются эмпирическими обоснованиями, можно говорить о научных текстах (в художественных и философских текстах большая часть суждений остаётся без проверки, присутствует как самостоятельная речь). Когда определённая метатеория вместе с организуемыми ею гипотезами, объяснениями и эмпирическими наблюдениями получает приоритет над другими метатеориями в своей исследовательской области - возникает научная парадигма. Заметно, что психологический материал не подходит для той теоретико-эмпирической нормативности, которую предлагает парадигма, отсюда и корректировки её модели, существенно изменяющие исходное содержание. Показательно, что Мадсен отдаёт приоритет в организации психологической науки философии и склоняется к двупарадигмальной схеме: психология развивается в традициях Локка (элементаризм, редукционизм ) и Лейбница ( холизм ). В русле первой традиции находились вундтовский структурализм и бихевиоризм, русле второй – гештальтпсихология, гуманистическая психология и марксистская психология. История психологии пользуется двумя традициями как антитезисами, преобразуя их в диалектический синтез.

Подвести психологию под схему парадигмы нелегко.Эти трудности пробуют смягчить допущением о наличии в психологии двух парадигм: интроспекционистской и бихевиористской.Говорят и о большем числе парадигм. Но, как справедливо отмечает М.Г.Ярошевский: " идея о сосуществовании в одну эпоху нескольких парадигм разрушает принятый авторами куновский образ "нормальной науки" и само понятие о парадигме, Смысл этого понятия в том, чтобы выделить образец деятельности, сплачивающей всех исследователей в одно сообщество" (Ярошевский, 1976, с.10).

Подкрепим возражение против идеи двупарадигмальной психологии следующим соображением. Психология находится в фокусе разнонаправленных стремлений и интересов. Человек знает себя и среди явлений внешнего мира, и как духовное существо, носителя "Я", Двупарадигмальная модель психологии просто констатирует этот факт. Превратить же интроспективный интерес к себе в стандартную исследовательскую технику, наподобие лабораторного эксперимента, психологии так и не удалось. В самонаблюдении есть нечто, противящееся его описанию, а именно участие "Я" в ментальном событии, которое описывается. Одна и та же субстанция действует и должна описывать свои действия. Тем самым игнорируется запрет на слияние субъекта и объекта, принятый за стандарт объективного исследования. В итоге интроспективный отчёт превращается в рассказ, правда, усечённый и вдвинутый в ограничительные координаты эксперимента. В психологии этот "рудимент метафизики" изгоняется, и не как другая парадигма, а как помеху к выработке единых мер научной работы. За парадигмой же закрепляется значение исследовательской дисциплины при анализе того, что поддаётся проверкам и однозначным определениям.

Возвращаясь к надолго определившим развитие психолого-исторической мысли теориям Пиаже и Куна, можно сказать, что между теорией парадигмы Куна и генетической эпистемологией Пиаже существуют как параллели, так и различия. Оба учёных вышли к описанию исторических стадий науки, оба по образованию и стилю мышления естественники. Принципиальное различие их взглядов состоит в том, что Кун отрицает преемственность между парадигмами, Пиаже обнаруживает между когнитивными стадиями механизмы перехода и описывает их. Преемственность состоит в способности субъекта конструировать реальность. Учение Пиаже соприкасается с теориями социального конструкционизма, сменяющими науковедение 1960-70х годов.

В 1980-90х годах в истории психологии, как и в других разделах человекознания, начинается своего рода гуманитарный ренессанс. Тон исследованиям всё больше задают науки о культуре. Этот этап в развитии психолого-исторической дисциплины, если отмечать её новых теоретических доноров, можно назвать социогуманитарным. С точки зрения идейных влияний, он – постсовременный, поскольку в гуманитарной мысли лидируют постмодернизм и другие разновидности постклассической науки.

Что такое современность в психологии и что за ней следует ? На рубеже XXI в. этим вопросом вынуждены задаваться академические штудии, отнюдь не предлагающие революций, но пытающие удержать в одной лодке все многочисленные, размножившееся виды психологического семейства. Уже упоминавшийся учебник Хертогенхана начинает просто: психология – это то, чем занимаются психологи. Нельзя, чтобы 148 тысяч членов АПА (Американская психологическая ассоциация) занимались одним и тем же или придерживались одного метода. Психология – это изучение психики. На вопрос, когда возникла психология, есть три ответа: она стара как человечество, она возникла в Древней Греции, где обыденные человеческие суждения были несколько рационализированы, она возникла в XIX в., с возникновением отдельной науки. Третий вариант автор отвергает, потому что есть высоко влиятельные психологи, не стеснённые научным методом. Психология –не только наука. В существующей (contemporary) психологии имеются чистая, научная и прикладная ветви:. Прикладная психология – это, видимо, голос жизни, озвучиваемый хором психологов-практиков. Чистая – идущая от греков философская психология, а научная –это естестественнонаучная психология, внедряемая позитивизмом. Выводить прикладную психологию из старых, как само человечество, проблем рискованно, потому что в таком случае эти проблемы окажутся в диковинной раскраске магии, шаманства. На деле, автор соединяет чистую (философскую) и научную (в смысле modern) психологию в существующую (contemporary). Излагаемые им взгляды – что-то среднее между выводами «психология- допарадигмальная наука» и «психология непарадигмальная наука. Американский автор склоняется к мнению, что психология – это конгломерат. Его можно бы принять, однако следует учесть, что конгломерат – это не аморфная масса, а весьма напряженная структура с борьбой противоборствующих тенденций.

Оси психологической интеграции нащупываются не только в "нормальном" согласовании гипотез и фактов. Объединять научное сообщество могут и другие, культурные и социальные, факторы. На это указывают сторонники непарадигмальной психологии. Часть из них считает, что психологию можно сплотить на фундаменте гуманитарной учёности. Учёность эта обозначается латинским словом scientia, в то время как от английского science происходит "сциентизм" - обозначения естественнонаучной идеологии. Другие ещё более радикальны. По их мнению, универсальная теория возможна только в той части психологии, которая пересекается с естествознанием. "Психология не нуждается в единой устойчивой концептуальной системе, чтобы обеспечить теоретический словарь для всех её ветвей" (Тоulmin, 1987, р.353). И вообще, психология всегда держалась разобщённостью,- считает американский психолог К.Джерджен, основатель социального конструкционизма. Это мнение не столь уж экстравагантно, как кажется на первый взгляд. Попробуем продолжить его.

Многотемье, многошколье и разнословье психологии происходит не потому, что работающие в ней патологически не способны договориться между собой. Умножение психологических дисциплин в соответствии с богатством их объекта - только одна сторона дела. Поползновения психологов к профессиональному обособлению срывается неустанным интересом общества к их занятиям. Если бы страницы этой книги были сплошь исписаны формулами, то это вряд ли это привлекло к ней много читателей. Конечно, можно возразить, что есть сколько угодно популярных книг по естествознанию, и от этого физика и химия не обязаны жертвовать своей строгостью. Но популярность популярности рознь. Постоянный интерес человека к самому себе - важнейший двигатель психологического познания. Не будь этого постоянного самоизучения, психология личности и семьи, психоанализ и социальная психология, возможно и стали бы столь изощрённо профессиональны, как высшая математика и теоретическая физика. Но в этом случае они лишились бы львиной доли своего влияния на общество. За популярность приходится платить. Труды З.Фрейда и К.Юнга, Э.Фромма и С. Грофа ходят в бестселлерах массовой культуры. Малотиражная психология специалистов живёт в тени популярных ( и, увы, вульгаризируемых классиков).

Следует различать схемы « классика-модернизм-постмодернизм» и «классическая, неклассическая и постнеклассическая науки». Первая имеет хождение на Западе и отражает влияние эстетики конца ХХв. на познание, в т.ч. научное. Вторая сформулирована в России В.С. Стёпиным с намерением парировать напор актуального художественно-эстетического мышления на методологию познания ( см. Стёпин, 2000). Однако независимо от намерений автора, она схватывает некоторые ключевые моменты движения научно-познавательного процесса.

Принято числить классический период естествознания до конца позапрошлого века. Это ньютоновская физика, которая утвердила детерминизм общих законов, познаваемых наукой и статус учёного как исследователя объективной реальности и создателя устойчивой картины мира. Неклассичекий период начинается с теории относительности и квантовой механики. Эти учения вводят в научный обиход наблюдателя (эффект дополнительности). Результат наблюдения (реальность) зависит от инструмента наблюдения, субъект и объект влияют друг на друга. Иначе говоря, условия наблюдения становятся основой той картины мира, которую создаёт учёный. Реальность эта неустойчива, она состоит из взаимодействий и превращений.Постнеклассическая наука оформляется в последние десятилетия. Её девизом может стать название книги И.Пригожина и И.Стенгерс «Порядок из хаоса». Для постнеклассической характерен отказ от старых дихотомий порядок-хаос,субъект-объект, структура-процесс, макро и микро, наука и жизнь. Она хочет избежать этих противопоставлений, во всяком случае, не брать за основу. Мир, который она рисует- сплошное становление; явления единичны, время необратимо.

Как можно трансформировать эту схему применительно к психологии? Психологическая классика – это экспериментальная наука, созданная Фехнером и Вундтом, течения ХХв.: бихевиоризм, гештальтпсихология, психоанализ, психология деятельности - т.н. современная психология. Хотя все послевундтовские направления полемизируют с Вундтом, а также между собой, у нас есть основания объединить их вместе. Все эти учения претендуют на изучение устойчивой реальности: сознания, бессознательного, психики, поведения, на свою научность и доказательность. Они не сомневались, что нашли устойчивый объект исследования. Это – индивидуальный человек, он имеет какие-то признаки, которые конкретизируют его через род и видовые отличия, давая отдельным направлениям их предмет: человек как носитель сознания или психики, как организм, как деятельностное существо. У всех перечисленных направлений нет сомнений в том, что индивидуальный человек – это объективная данность, представленная для исследования. Первые сомнения зародились ещё в т.н. инструментализме, но первая настоящая неклассика - это гуманистическая психология. Она отказывается считать человека объектом, неизменным образованием, она сосредоточена на взаимодействии психолога и его клиента, она занимается общением, диалогом. Эта неклассическая психология отрицает запрограммированность человеческой личности.

Что же такое постнеклассическая психология? Скорее всего, течения последних лет, которые именуются психологическим постмодернизмом. Они отрицают принципиальное различие между психологией и жизнью. Но, в отличие от гуманистической психологии, не останавливаются на критике идеологии и сциентизма. Она описывают человека в большом мире, но без противопоставлений субъекта и объекта. Самое важное её открытие в том, что предмет психологии больше не втискивается в рамку индивидуальной организации человека и жёстких процедур её исследования. Человек как бы размазан в мире, постоянно с ним сливается, даже границы жизни и смерти не абсолютны. Границы между психологическим познанием и психонаукой проницаемы. В известной степени всё общество занимается психологией и в, целом, является исследователем. Он, этот коллективный психолог не столько познаёт, сколько конструирует. А то, что можно назвать психологией – это метапсихология, описывающая многочисленные превращения психологического качества в антропокультуре. Последний термин предложен мной, так же как и анализ с помощью модели наррадигмы (см. Шкуратов, 1997, 2009). Я позволю себе включить в историографию современной психологии и мои работы последних двадцати лет, поскольку относясь к исторической психологии, они включали и разделы по истории психологии. Итак, движение науки можно представить и как шаги наррадигмы. Иначе говоря, развитие психологии в указанной схеме есть гуманитаризация науки. Тогда определённый срез знания фиксирует становление научного образца не с точки зрения его инструментальных возможностей и концептуального содержания, а с точки зрения общественного статуса. Престиж классической науки очень высок, он возносит психологическое знание над обыденным знанием. Даже и в научной среде труды Вундта Фрейда, Выготского уже воспринимаются как своего рода психологическое Священное писание. Когда мы говорим: Фрейд так сказал, то мы редко подвергаем его критике. Фрейдовские писания давно стали для нас каноном. А вот то, что говорят на улице, пишут в газетах – какое к этому почтение? В неклассической и постнеклассической науке особой дистанции между посвящёнными и профанами нет. Ведь и современное нам искусство не воспринимается как эстетическая ценность, а воспринимается как публицистика, политика, журналистика, коммерция. Оно должно ещё отстояться, окаменеть. Окаменев же, оно уходит в классику или в «пыль истории». Так, указанные фазы оказываются этапами формирования общественного статуса науки, рассмотренные на материале последних 100-150 лет.

Главные различия между классической и постнеклассической психологиями накапливаются: а) в плоскости объекта; б) в плоскости метода. Объект классической психологии – это индивидуальная организация психических процессов. «Упаковав» ощущения, восприятия, эмоции, мышление по человеческим индивидам, психология смогла в прошлом веке отделиться от философии, физиологии, биологии, которые тоже ведь изучали указанные явления. Это произошло в вундтовской экспериментальной психологии (предшественник Вундта, основоположник психофизики Фехнер ещё измерял в лаборатории не индивида, а количественную связь материи и духа во Вселенной). Хотя послевундтовские психологии переопределяли свой предмет на поведение, личность, деятельность, они остались классическими, поскольку изучали поведение, личность, деятельность индивида и на индивиде. Сейчас (после зигзага неклассической фазы) происходит деиндивидуализация и глобализация предмета, что сопровождается нашествием космистских, эзотерических, мистических психологий. Но есть и более академические варианты, представленные социальным контекстуализмом, нарративно-дискурсивной психологией, а также историей ментальностей. Последняя со своим понятием «ментальность» даёт как бы культурный и социальный интеграл множества индивидуальных величин, не теряя самостоятельности указанной категории и не сводя её к указанным величинам. Соблазн определить ментальность как «то общее, что проявляется в индивиде» есть всё тот же старый психологический классицизм отдельных предметов. Взамен ментальная история предлагает множество «рядов интегрирования» – каждый со своими параметрами изменения и своим основанием. Если перейти от одной –математической- метафоры к другой, более понятной историку – циклической, то начертится круг превращений , в котором живой психический индивид существует как момент. По аналогии с круговоротом углерода в природе можно представить и круговорот психики в культуре (Шкуратов, 1997, с.23-24). Живой индивид при этом продолжается рядом послежизенных культурных состояний-артефактов. Различие между классической и постнеклассической психологиями в том, что первая берёт лишь точку цикла – живого человеческого индивида, вторая – весь цикл. В одном случае – психология есть наука о непосредственно данном испытуемом, во втором, о превращениях психики, превосходящих срок человеческой жизни (что и называется ментальностью). Уточню аналогию. Во-первых, введя границы ментальной сферы. Внутри неё отношения человека и артефакта обратимы, и всё что находится в ней в той или иной степени анимизировано и человекоподобно. Эта сфера совпадает с объектом психологии транскультурных превращений (психология в широком значении слова). Там, где человек и артефакты не могут переходить друг в друга, а вещи не светятся отблеском человека- там предмета психологии нет. Во-вторых, существуют «ряды интегрирования». Они различны по своим параметрам. Психология индивидуального «здесь-испытуемого» может варьировать конечным набором переменных, психология надындивидуальных длительностей много разнороднее. Внутри периметра ментальностей удалённость исходной человеческой мотивации от её продукта-артефакта может быть очень велика, и только понимание общей природы ментальности, наличие общего замысла и видение картины в целом будет поддерживать нашу психологический характер исследования.

Нынешний этап психологической историографии непрерывно усиливает понимание психологии, выходящей за рамки только науки, во всяком случае, в её классическом значении. Наука есть определённая разновидность рационализма. Однако общество также участвует в создании рациональной картины мира. Существует наука высокого уровня (high- level science в терминологии англоязычной эпистемологии) и низкого уровня (low- level science). Прилагательные “высокий” и “низкий” не имеет оценочного значения. Просто низкоуровневая наука является более рамочной, профессиональной, закрытой. Высокоуровневая наука же более открыта, контекстуальна. Она не отгорожена от общества профессиональными барьерами. Это контекстуально зависимые науки.

Нам трудно понять, что представляет собой не отгороженная от общества профессиональными барьерами наука. Ведь последняя есть организованное познание и всегда профессиональна. Такое понимание диктуется новоевропейским пониманием науки как институциональной практики. Уйти от него, возможно, означает уйти не столько от науки, сколько от того её понимания, которое сложилось в Европе, и преимущественно в Новое время. Правда, другое понимание пока только складывается. Нам остаётся принять, что новоевропейская наука есть стержень психологии, но вокруг стержня группируются и другие психологии. Психология относится к числу антропологических практик. Последние совершаются с человеком и посредством человека. «Собственно человек» есть целокупность, но эта целокупность находится в работе. Нам только кажется, что психология лишь изучает человека. Она с ним и нечто делает. Завершить обзор психологической историографии логично работами последних двадцати-тридцати лет, в которых акцентируется праксеологический аспект психологического занятия.

Упомяну англичанина Г. Г. Ричардса. Его книга «Ставя психологию на место: критический исторический обзор». знаменует начало поколения энциклопедических толстых историй психологии, вобравших идеи постмодернизма. Ричардс применил к психологии известное положение о том, что в гуманитарных занятиях объект и субъект - одинаково люди и облёк его в удачную формулу двух п. Большое П – это наука, Психология, а маленькое п – психолог с его, психолога, психологией. Как обладатель человеческой психики, психолог подобен своим испытуемым, потому и не может относиться к объекту исследования подобно естественнику, однако как учёный должен выдерживать дистанцию внешнего наблюдателя. Следовательно, психолог расщеплен на субъект и объект. Ричардс, однако, не стремится показать весь спектр Психологически-психологических отношений. Взаимодействие П-п сведено им к языку. Существуют профессиональный язык Психологии (ПЯП) и обыденный язык психологии (ОЯП). Психолог оказывается медиатором между двумя языковыми сферами. «Хотя психологи контролируют свои непосредственные «выходы», они в дальнейшем обрабатываются студентами, читателями, клиентами и СМИ, принося различные социальные представления, интерпретации и популярные понимания их значения и применения, вслед за ослабеванием контроля ОЯП проникает вплоть до идей и техник Психологии. В той степени, в какой они в конечном итоге интегрируются в ОЯП, психология сама меняется. В той степени, в какой нет, Психология, в определенном смысле, терпит неудачу» (Richards, 2002а, р. 10).

Лингвистические предпосылки своей концепции Ричардс дополняет исторической типологией социальных ролей психолога, достаточно далекой от его базисной схемы.Она такова.

Профессиональные психологи начинают появляться между 1860 и 1900 гг. Они выбирают образцы для ролевой идентификации. Наиболее близки им позиции натурального философа и сциентиста. Под именем натуральной философии в XVII - XVIII вв. выступают естественные науки. Английское «scientist» появляется в первой половине XIX в. Сциентист ориентирован на объективность и на манипулирование пассивными предметами научных изысканий. Но как раз это и противоречит характеру человеческих отношений. Ричардс не объясняет, почему психологи приняли такую неподходящую для их профессии основу своей идентичности. Вместо этого он перечисляет, какие ещё роли пришлось присоединить к прототипу сциентиста , чтобы идентичность психолога стала возможна. Вот какой список предлагает Ричардс:

1)Философ. Он предоставляет психологу позицию наблюдателя за человеческим Я. В философских рассуждениях о мире есть место и самоанализу. Наблюдатель и наблюдаемый соединяются в одном лице. Эти наблюдения за т.н. внутренним миром человека переопределяются как разновидность объективного научного наблюдения. Можно понять, что для психолога философ был аналогом сциентиста в сфере «Я». Если рефлексия есть общечеловеческий атрибут сознания, то вариации самонаблюдения в истории и культуре говорят о значении ролевых предписаний в определении его объекта и цели. Достаточно сравнить интроспективные техники буддистских монахов, христианских мистиков, экспериментальной психологии XIX – нач.XX вв. или современного нейронаблюдателя П. Чёчлэнда. От философа профессиональный психолог берет прерогативу судить о рефлексивном предмете объективно и дистанцированно, как о внешнем предмете. «Усваивая асоциальный «сциентистский» акцент ( т.е. они искали «объективное» знание, а не религиозное озарение, доступ к бессознательным глубинам или знание их морального условия) и «объективный» язык, очищенный от интерпретации, они уже допускали , что неинтерпретируемый, но, передаваемый в языке, сырой опыт существовал – ошибка, которая не помешала им объявить об успехе» (op.cit., р. 11).

2)Врач. Медицинские специальности невропатолога, психиатра примыкают к психологической профессии. Психолог перенимает у врача приемы диагностики и составления анамнеза. Но дело не только в технических приемах. Очень важен социальный аспект медицинской роли. Пациент зависим от врача. «»Ответы субъекта будут обычно покорными и почтительными, перечень вопросов будет определяться спрашивающим, оставляя очень мало спонтанности отвечающему, и нормы, управляющие приемлемым дискурсом, означают, что некоторые табуированные темы останутся нераскрытыми. Короче, выходило, что властное отношение между экспертом и несведущим, агентом социальной морали и этим «объектом» в политическом смысле нарушало возможность действительного сотрудничества» (op.cit., р. 12). Психолог был вынужден адаптироваться к медицинской деонтике, но и подстраивать её к своим задачам.

3)Священник. Распространённое клише гласит, что психолог –это священник нашего общества. Такая позиция позволяет нейтрализовать медицинские ограничения связанные с телом, подключением психолога к тонким, интимным откровениям души. «Но, будучи эффективной в некоторых психотерапевтических позициях, по отношению к обширному слою психологических тем эта роль была просто неприемлема» (ibid.,).

4)Администратор. ( У Ричардса – bureaucratic official). С самого начала тестирования психологу приходилось организовывать большие массы испытуемых. Такие навыки позволяют внедряться в такие структуры, как школа, армия, тюрьма.

5)Школьный учитель. Эта роль связана с предыдущей, но дополнена обучающим компонентом.

6)Инженер. Хотя психологический инструментарий несложен, но, по крайней мере, экспериментальная психология пользуется приборами.

Ричардс продолжает. Дисциплины «психология» до сер XIX в. нет. Рефлексивный дискурс (о человеке, «уме» и душе) –был всегда, но до 1800 г. он не был научным, разве что экспериментальным. Мнение, что вопросы остаются прежними, но ответы стали даваться по- иному, Ричардс считает несостоятельным, поскольку, будь эти вопросы такими, как сейчас, психологи уже тогда придумали бы свои эмпирические приемы. Уже в 1700 г. можно было гонять крыс через лабиринты, составлять опросники, подсчитывать запоминаемые слова и замерять время реакций –всё это было уже доступно. Значит, им не ставили эти вопросы.

Я считаю, что Ричардс здесь утрирует. Почему китайцы не стали использовать порох в артиллерии и компас в мореплавании? Очевидно, что у них не было в этом надобности. Психологический инструмент несложен, но психологические лаборатории устраивались по образцу мастерских, а тестовые опросы – как демографические переписи. Это атрибуты индустриализации и массового общества. Психология стала производством субъектов для этого общества по образцу производства и управления в данном обществе. А до того она задавалась вопросами о душе, обслуживала письменную книжную цивилизацию, сначала элитарную, затем массовую. Но вопросы про душу, Я оставались, поскольку оставалось письменная книжная культура.

«»Делать Психологию» -это человеческая активность изучения человеческой активности, это человеческая психология, изучающая себя, и то, что производится ей посредством новых теорий, идей и верований о себе, есть также часть нашей психологии», - формулирует Ричардс кредо новой истории психологии. На его соотечественника Р. Смит такие слова производят впечатление чуть ли не революции в историографии психологии: «Результат - определённое чувство головокружения от созерцания возможного размаха истории психологии или возможного размаха истории гуманитарных наук» (Smith, 2005, р. 8). Надо заметить, что французская гуманитаристика, собственно, и одарившая англосаксонских коллег идеей о том, что наука психология вместе с другими науками о человеке и обществе производят этого человека и это общество ( на пару с властью), головокружения от гордости и восторга перед мощью науки не испытывала. Наоборот, относилась к ней весьма мрачно. Откровения М. Фуко о том, что естественнонаучная методология скопирована с дознавательной процедуры инквизиции, а социально-антропологические науки Нового времени возникали по заказу фискально-полицейской власти, могли бы сойти за парадоксы язвительного ума, если бы не имели исторических оснований.

В 1980-1990гг. англосаксонская гуманитаристика усваивает идеи Фуко и применяет их истории науки. Возникает социальная история психологии, главный представитель которой – Н. Роуз.

Книги профессора Лондонского университета Н. Роуз оказали значительное влияние на развитие истории и теории психологии за последние два десятилетия. Роуз – последователь М. Фуко, но он смягчил характерный для французского мыслителя диссидентский антибуржуазный подход. Он толкует возникновение научной психологии в свете либеральной концепции расширения прав и свобод личности в Европе Нового времени. Психология есть научная дисциплина, родившаяся в указанном обществе как позитивное знание о Я и особый способ говорить правду о личности, а также воздействовать на неё (Rose, 1985). Оригинальность подхода Роуза состоит в том, что он не противопоставляет психологию-науку психологии человека как объекту этого исследования. Европейское Я и наука о психике отнесены им к общей истории ментальностей. И наука, и Я европейца составляют момент в представлениях о личности, возникающих в течение веков интенсификации личной жизни и создания сферы частного существования. Исследования повседневности, проводимые историей ментальностей, рисуют постепенное выделение интимной жизни из области публичных отношений. Однако, отдавая должное ментальной истории, Роуз сомневается, что она может воссоздать картину внутренней жизни людей прошлого. Думать иначе –значит, поддаваться герменевтической иллюзии, слишком доверяться интерпретации, которая проецирует на людей прошлого наши образы и представления. Сомневается Роуз и в картине человека, которую рисует психологическая наука прошлого и позапрошлого столетий; наука есть зеркало своего времени. Вместо этого Роуз предлагает изучать трансформацию ментальностей. Причём, он видит в них не просто представления людей, но некоторые «режимы суждения и учёта», посредством которых регулируется поведение людей. Психология также относится к указанной социокультурной технологии. Отсюда рассмотрение психологической науки должно выйти за пределы анализа её как теоретического знания. Роуз предлагает понимать под термином «психология» набор способов мышления и действия, практик, техник, счётно-процедурных приёмов и обучающих методик . Далее, при анализе психонауки нельзя исходить из тех определений, которые она даёт сама себе. Психология не является единой на уровне объекта, понятий, т.н. «парадигмы». Роуз относится к тем авторам, которые считают, что психология никогда не достигнет степени консолидированности научного аппарата, присущей естественным наукам. Однако дело не в молодости, сложности, разнонаправленности психологического знания, а том, что оно – это не столько исследование, сколько – социальная практика. Приобретённое психологией с конца XIX в. единство, скорее, институциональный и педагогический факт. Более важны для психологии, считает Роуз, стратегические отношения и тематические связи между присущие ей приемами мышления и воздействия на человека с соответственными приёмами криминологии, политической философии, статистики, медицины и психиатрии. Психология создаёт пси-комплекс ( термин, введённый Роузом в 1985г.), в котором она является главным вкладчиком особых способов видения мира и производителем новых сфер объективности. С её помощью переосмысливается старое и делается привычным новое.

Называя свой подход критической историей психологии, Роуз хочет избежать двух крайностей. Первую он называет воспроизводимой (recurrent) историей психологии. Это – наука учебников и компендиумов под заголовками «История психологии», в которых воспроизводится то, что давно известно и санкционировано как научно истинное. «Правильная», т.е. устоявшаяся психология отделяется от ошибочной. Эта история, прославляющая выдающихся основателей. Всё, что отклоняется от линии общепринятой академической науки, очевидно, ненаучно или донаучно. Такая история предназначена для того, чтобы определять границы дискурса современности. Роуз называет классическим примером такого труда «Историю экспериментальной психологии» Э.Боринга. Другая крайность – психологическая критика. Они, наоборот, «демонтируют» распространённые концепции и возрождают маргинальные, чтобы использовать их утраченный потенциал. Подчеркиваются и политические, идеологические, экономические и другие вненаучные интересы, порождающие знание. Этот подход склонен «деконструировать» современное знание, находя в нём непоследовательности, тавтологию, неподтверждённые гипотезы и т.д.

Критическая история психологии, объясняет Роуз, использует социальный подход к знанию. Разумеется, английский автор признает влияние политики на бытование науки. Однако отказывается сводить это влияние к манипуляциям, давлению и другим искажениям исследовательского процесса. История науки должна помогать исследователям конструировать новые области знания.

Психология такова, как возникла в контактах с властью и другими институтами общества. Она, вместе с другими социально-гуманитарными науками, сыграла важную роль в создании современной западной цивилизации. Последняя в последние 200лет отчасти порождалась в потоке проектов и процедур по оформлению, регулированию, администрированию личности. Основополагающее место психологии в жизни западного общества 19-20 вв. состоит не в том, что она открыла какие-то тайны жизни человека, а том, что она стала центром и координатаром пси-комплекса.

Этим понятием Роуз следует за «осюжетиванием» (asujettisement) М. Фуко. Оба автора отправляются от того, что в Новое время человек как социальное существо сильно индивидуализирован и атомизирован. Его жизнь протекает в сети разнородных, расходящихся отношений. Он является членом многих групп и организаций. Разноплановость опыта, мозаичность существования компенсируется психологической саморегуляцией, часть которой – наше Я. У М. Фуко социальная автономия и личностная форма современного индивида выводятся из социально -политического устройства буржуазного общества. Мобильность, высокая способность к планированию действий, самоконтроль личности и её самосознание – всё это в концепции французского мыслителя оказывается производным от принципов эффективности, экономичности, надёжности, которым подчиняется машина капитализма. Психологическое знание получает от власти заказ на штамповку индивидуалистической форму человеческого существа и этот заказ выполняет.

Роуз следует положению Фуко о субъективизации человека как главной задаче психологии и, собственно, причине её возникновения. Однако отношение между психологией и властью он трактует не так прямолинейно, как его французский предшественник. Внутри пси-комплекса, как в гражданском обществе, действует, скорее, консенсус заинтересованных сторон, чем исполнение заказов государства. Пси-знание ( психология вместе с пограничными дисциплинами и практиками) находится и концентрируется там, где поведение личности входит как аспект в сферы философии познания, этики, педагогики, политики и административного управления.

Естественно, что указанное понимание психологии требует комплексного подхода к изучению её истории. Однако до недавнего времени поощрялось раздельное изучение частных тем. Психологи, как правило, искали в истории предшественников своих теоретических направлений и предметных областей. Что же касается общества, то это был «задник» исследований. Он именовался культурой, образом мира, индустриализацией и т.д. Конечно, и в таких исследованиях бывают разделы о социальных влияниях, общественных детерминациях и т. д. Но они редко задаются вопросами о связи объекта психологического знания и знанием как таковым. Роуз причисляет себя к тем, отказываются рассматривать психологию как данность, как готовый аппарат открытий. Сфера психологии сама конструируется вместе с изучением своего предмета ( который тоже есть «конструкция»). Психологическая рефлексия над своими методами отстает от историй других наук.

Роуз не может обойти и то, что обычно относят к т.н. соперничеству парадигм. Понятие парадигмы Роуз отклоняет, считая его неадекватным для истории психологии. Он называет конкурирующие подходы режимами правды. «Битвы за правду» сопровождаются актами насилия, поскольку какие-то доктрины вытесняются на периферию знания и объявляются ложными. Для социального успеха науке желателен ресурс власти. К ресурсам режимов правды Роуз относит и комплексные аппараты трансляции; через научные журналы, конференции и т.д. подаются нормы и стандарты в облачениях риторики истины. Автор считают, что режимы правды могут совпадать, а могут и не совпадать с дисциплинарными режимами по М. Фуко. Правда закрепляет существующую форму жизни, для которой такая правда возможна и действенна.

Внутри определённых режимов правды создаётся порядок перевода для участников (акторов) данной сети. «Под переводом мы понимаем все отношения, интриги, расчёты, акты убеждения и насилия, благодаря которым актор или сила получает возможность присвоить себе прерогативу говорить или действовать в пользу другого актора или другой силы» (М.Калло и Б. Латур). Посредством понимаемого так перевода различные индивиды - лабораторные исследователи, университетские преподаватели, практики и социальные авторитеты – оказываются связанными друг с другом.

Создавая свою социальную историю психологии, Роуз отклоняет закрытые профессиональные подходы к развитию этой науки ( ищущие психологическую парадигму), как и подход т.н. интеллектуальной истории, сводящийся к изучению идей. Он опирается на постструктурализм М. Фуко, однако кардинально пересматривает модель власти –знания. В известной степени «режим правды» английского автора – понятие альтернативное дискурсивным практикам в изложении его французского предшественника и коллеги. Психологии выпадает создавать сети «переводимости», охватывающие набор, выписанный в работах М. Фуко: лаборатория, университет, фабрика, больница, школа, тюрьма. Согласования проблем и способов их изложения между исследователями и практиками, производителями и потребителями, и есть выработка психологического знания. Однако нельзя сказать, что всё это многообразие интересов, тем, понятий, методов держится на «воле к власти», как мы бы должны мыслить в духе Ницше и продолжающего его Фуко. Режим правды мыслится Роузом, скорее, в рыночно-либеральном духе. Психология разрабатывает две «техники правды», известные как её исследовательские методы: статистику и эксперимент. Статистические приемы обработки материала, вводимые в психологию с 1870х гг. преимущественно англо-американскими учеными (Ф. Гальтоном, К. Пирсон, Ч. Спирмэн), позволяют войти в сферу интересов власти. Статистика считалась «государственной наукой», она давала картину народонаселения в разных аспектах, отчеты о положении дел для администрации. С помощью статистики психология утверждала истинностный характер своих наблюдений в процедуре исследования и на рынке научных услуг, предлагая свою продукцию заинтересованным инстанциям. В другом аспекте режим правды вводится через эксперимент. Опираясь на работы К. Данцигера, Роуз утверждает важную мысль о создании психологического субъекта как интернализации испытуемым норм лабораторного исследования. Причём, нормы экспериментирования смешиваются с характеристиками субъективности. В утверждении своего режима правды психология проходит дисциплинизацию, становится отдельной отраслью знания. Другой аспект её становления – психологизация пограничных с ней знаний и практик. Психология, по Роузу, непарадигмальна, поскольку у неё нет единых определений сознания, психики, личности и т.д. Социальная реальность психологии не собирается из раздробленных частей какого-то целого. Наоборот, она остаётся гетерогенной сетью агентов, позиций, практик, техник для производства, распространения, легитимации. использования психологических правд. Таким образом, научное психологическое знание непрерывно адаптируется к разным запросам, в процессе чего проблематизируется.

Роуз стремится показать психологические режимы правды как своего рода язык консенсуса, используемый заинтересованными сторонами в гражданском либеральном общества. Отличие пси-комплекса от других дискурсов в том, что это – институциональная эпистемология обыденного Я. Она служит для поддержания членов общества как саморегулируемых посредством сознания индивидуальностей. Психологические методы используются в управлении, образовании, экономике и т.д., всегда предполагая, индивидуализацию уровня исполнения.

Современное общество персоноцентрично, в этом его отличие от досовременного. Поэтому психология сейчас – больше, чем знание. Это – форма жизни, способ практики и действия на мир. Она объединяет три инстанции современного мира: знание, власть и личность. Знание обеспечивает современный мир управляемостью. Причем, в последние двести лет административные задачи всё больше формулируются в психологических терминах обучения, приспособления, исполнения, они преобразовываются в программы и схемы регуляции человеческого поведения. Действия современной политической власти погружены в знание субъективности, они психологизируются. Но психология сама порождает новый ряд социальных авторитетов. Это – многочисленные эксперты по человеку, терапевты, консультанты. Их статус создан владением психологической правдой и психологическими техниками. Их занятие – менеджмент субъективности.

Современная личность в либеральной концепции Роуза не есть «продукт», «конструкция» совместного предприятия знания-власти, как у Фуко. Она – его участник. В либеральных демократиях субъективность плюралистична. Она может проявлять и осознавать себя по-разному: в познании, творчестве, потреблении, социальном самоутверждении и т.д. Соответственно и психология рисует нам разные образы субъективности. Однако проявление многообразных субъективностей возможно только на основе личности как психологического Я. Собственная сфера личности помещается между физиологией и поведением. Это – мир внутреннего морального порядка со своими законами. Знаниевые версии познания, творчества, интимности, быта и т.д. проникают в моральные коды личности, но они не столько влияют на образы внутреннего мира, сколько связывают это образы с практиками Я, в которых психологические ограничения автономии индивида становятся осознанными и подверженными рациональной трансформации. Я (self), замечает Роуз, не столько образ, сколько проект. Посредничество между образностью внутреннего мира и практиками Я (self) Роуз адресует «экспертам души». На этом поприще в современном мире подвизается преимущественно психотерапия.

Имеются т.н. техники Я. Роуз определяется их со ссылкой на Фуко как модели, предлагаемые для сборки Я, его рефлексии, самоизучения, дешифровки, трасформации наподобие объекта. Индивиды могут использовать приемы, разработанные психологическими экспертами, чтобы воздействовать на свои тела, эмоции, верования, поведения, когда они стремятся к достижению автономной самости (selfhood). Психологические техники побуждают индивида к постоянному самоизучению. Однако они не предлагают личности её готового портрета. В пределах психологической этики Я обязано жить собственной жизнью, привязанной к проекту собственной идентичности. Если французский мыслитель искал примеры техник заботы о себе на краю европейской истории, в Античности, то его английский последователь, похоже, готов доверить дело обеспечения современного Я рефлексивным методикам нынешней психотерапии.

Задачу критической психологии он видит в том, чтобы прояснять отношения между этикой субъективности, правдой психологии и действиями власти. Психология в разной степени охватывает и первое, и второе, и третье, поэтому может считаться опорой персоноцентрического общества.

Как история психологии периодизирует свой материал

Продолжу рассмотрение историографии современной психологии. Главным приемом историко-психологической ассимиляции прошлого являются её периодизации. Периодизировать историю психологии можно по разным основаниям, в соответствии с общественно-историческими, предметными, эпистемологическими и социокультурными критериями.

Самая простая периодизация истории психологии двухчленная. Её можно назвать презентистской (от слова Present – современность). Подход состоит в мнении, есть современная наука и то, что ей предшествует. Развитие психологии делится на два этапа: донаучный и научный. Научный начинается с появлением лабораторно- эмпирических методов изучения психики в XIX в. Правда, при более внимательном рассмотрении донаучный период оказывается неоднородным. В нем есть «более научные» (близкие современным эмпирическим подходам) и «менее научные « ( далекие этим подходам) этапы знания. Простая линейность следования «донаучности» и «научности» осложняется тем, что раннее знание греков опытной психологии XIX- XX вв. оказывается ближе, чем средневековые рассуждения о душе.

Г.Эббингауз, предложивший двухэтапную схему развития психологии, учитывал данный казус. Предложенную Эббингаузом схему возникновения современной психологии можно назвать версией второго рождения. Она до сих пор эксплуатируется в учебниках и монографиях. Согласно Эббингаузу, наука о психике рождается как бы дважды. Её первый отец, Аристотель, по лекалам позитивизма – натуралист, систематик и эмпирик. В рибёфинге 1860-70х гг., когда к старым корням, т.е. к аристотелевскому категориальному аппарату, были окончательно привиты естественнонаучные методы, в главные восприемником самостоятельной науки о психике выдвигается В. Вундт. Его можно назвать вторым отцом психологии. Методическое достоинство схемы – её простота – побуждает пользоваться ею даже тех, кто знает о действительной сложности научного генезиса психологии. Их можно понять. Психологии трудно разобраться в своем происхождении. У неё слишком много родителей и родственников. Если восприемником поставлен Вундт, то идентификация отцовства-материнства упрощается и мозаика имён вытягивается в последовательность. Кроме того, эскиз Эббингауза наделён идеологическим обаянием. Происхождение от естествознания Нового времени (во всяком случае, его воспреемственное участие в «окончательном» рождении психологии) – очень неплохая родословная. В круг потомков Галилея, Декарта, Ньютона, Дарвина, Гельмгольца попадают и те, кто отнюдь не причисляют себя к исследователям и экспериментаторам. Указанный генеалогический круг и современная психология оказываются синонимами.

Время требовало вносить в эскиз Эббингауза изменения. То, что он называл историей психологии, сейчас обозначается как период её современного существования, который, таким образом, к моменту появления «Очерка психологии», по прикидкам его автора, длился 30-40 лет. Сейчас мы прибавим к нему 100лет. В скорректированной так терминологии истории предшествует предыстория, или досовременная психология, или существование психологии в пределах философии, медицины, педагогики, других знаний. Но суть эббингаузовского наброска от этого не меняется. Эббингауз – позитивист и эмпирик, противник философских спекуляций о душе, пионер объективного метода в психологии Последняя, в понимании большей части её историков, начинается с появления исследований психики, берущих за образец естественнонаучный эксперимент, по крайней мере, измерительные процедуры. Так мы приходим к известной хронологии: опыты Вебера, «Элементы психофизики» Г. Фехнера (1860), открытие лаборатории экспериментальной психологии в Лейпциге (1879). Последняя дата условно принята за начало экспериментальной ( современной) психологии.

Не меняют суть позитивистского разделения истории психологии и поправки Э.Боринга. В его «Истории экспериментальной психологии» науке о психике возращён нормальный порядок единорождения. Начиная свой фундаментальный труд афоризмом Г. Эббингауза, американский автор упрекает европейского коллегу за то, что тот уделил больше внимания предыстории, чем истории. Концепция «Очерка» подвергается дальнейшему и весьма радикальному упрощению. Те, кого Эббингауз держал в качестве Vergangenheit (прошлого), сброшены с психологического корабля как балласт. В семисотстраничном труде Боринга античному знанию уделено несколько страниц. Название книги говорит само за себя. Слова «экспериментальная» и «научная», «современная» применительно к психологии есть синонимы, а её предыстория – это ближайшие окрестности лабораторных исследований психики. Таким образом, легенда о науке, заснувшей на пару тысяч лет, Борингом из рассмотрения исключена, особая же роль Вундта сохранена и, как «первого психолога», усилена. Что до пользования неврозов и других патологий, крепшей во времена Боринга психотерапии, то эту сферу обещано рассмотреть, коль она вовлечётся в экспериментальную лабораторную работу. Иных же оснований включать её в историю современной (экспериментальной) психологии нет. Сейчас, в начале XXI в., очевидно, что Эббингауз и Боринг говорили о генезисе современной психологии с разными акцентами. Эббингауз преимущественно о генезисе категориальном, а Боринг – инструментальном.

Европейский и американский варианты рассмотренного историко-психологического шаблона до сих пор удержались в университетских курсах истории психологии. В Европе психологическую предысторию излагают преимущественно по Эббингаузу – от древних греков, в США по Борингу – от первых экспериментаторов Нового времени. Начало «собственно истории» отмечено фигурами Фехнера и Вундта. Такое оформление генеалогического древа психологии – работа позитивистской историографии науки. Объёмная масса исторического материала линеизирована, пропущена через конструкт эмпирико-аппаратурной научности.

В издании «Очерка психологии» 1908г., цитата из которого украшает психологические хрестоматии, нет упоминания о Фрейде. В указанном году венский врач только-только начал распространяться со своего дунайского плацдарма к западу и ещё имел возможность разделить участь своего земляка и предтечи по психотерапии Ф. А. Месмера. У молодой и внутренне разнородной науки с гордым самоназванием «научная психология» и без того хватает проблем, чтобы отвлекаться на маргинала. Однако именно Фрейд окажется тем «пробным камнем истины для себя самой и лжи», на котором «научная психология» большую часть ХХ века будет оттачивать raisons d’être своей научности. Может показаться, что императивность эта для неё скорее внешняя, принудительная, чем внутренняя, органичная. То, что основания у экспериментальной психологии и психоанализа разные – заметно невооружённым глазом. «Различия в методе – между измерением и свободной ассоциацией, между научным наблюдением и клиническим вмешательством, между статистическим анализом и герменевтической интерпретацией, между объективностью и субъективностью – предопределили то, что психология и психоанализ создали радикально различные знания» ( Hollway, 2006, р. 449). Не завоюй учение о половом инстинкте такую громадную популярность в западном обществе ХХ веке, и можно сомневаться – стали бы сотрудники психологических лабораторий, институтов, кафедр разбираться с научными основами лечения неврозов сексуальной этиологии. Но привлекательность психоаналитического предмета для публики острее, чем их академических штудий, так что можно и поспорить, кому кого было важнее признать своим – психологам Фрейда или Фрейду психологов.

Гипотеза преимущественно внешней, социальной популярности Фрейда имеет как приверженцев, так и яростных оппонентов. Не втягиваясь в их дискуссию, заметим, что распространение фрейдизма в массовой культуре ХХ в. объяснимо не только легализацией публичного интереса к либидо. Постструктуралистский концепт «власть- знание» М.Фуко дал возможность рассматривать саму исследовательскую науку среди «внешних», социально и политически сориентированных практик. Общая цивилизационная задача сводит и консолидирует направления, «внутренне» расталкиваемые собственными методологическими основаниями. Объединяя в семействе современной психологии разные по методам и объекту направления, «внутренняя» история науки вынуждена умалчивать, что внедряемый ей в это семейство член, там «по факту» уже есть. Многое бы прояснилось, если бы указанная история сама признала свои усилия моментом ретроспективного конструирования поля современной психологии. Однако такая рефлексия даётся сложно, поскольку требует от современного учёного взглянуть на себя со стороны, с позиции постсовременности. Семейная же гетерокарпия ( биологический термин, означает разноплодность в соцветии одного растения), если переводить её на генеалогию, сводится к вердикту о первородстве или к ещё более острой формулировке – кто законный наследник, а кто бастард. Для «внутренней» истории науки ответ предрешён, ведь историко- психологическая рамка, в которой она ведёт признательный процесс – современная, эббингаузо-боринговская.

Другое дело - «внешняя» история науки по М. Фуко. Противопоставление внешнего-внутреннего для неё вообще теряет смысл. Производимые властью-знанием структуры субъективности не перестают быть дисциплинирующе-кратическими, когда они интериоризуются индивидом. Постструктуралистская психология переработала идеи Фуко в понятие пси-комплекса. Указанный концепт позволяет трактовать психоанализ рядоположно с психометрией, психологией развития и другими направлениями науки о психики (см. Hollway, 2006). Члены «комплекса пси» с разных сторон участвуют в создании объекта для социополитического контроля власти ( он же - дискретная единица психологического знания – субъект). Различия научно-исследовательского свойства стушёвываются перед общей работой создания дисциплинированной и саморегулируемой ( через психику) человеческой монады Нового времени. Причём, настолько, что в пси-комплекс бесконфликтно включаются дискурсы, несовместимые с современной наукой по внутренним, методологическим критериям, например, спиритизм (см. Triantafillou, Moreira, 2005).

Все же, распределив пси-практики в порядке разделения труда по социополитическому полю субъектификаций, мы не получим ответ на генеалогический вопрос. Он ведь о происхождении, о первенстве. Не обязательно хронологическом - датировки вещь условная. Генеалогическое первородство в науке состоит, скорее, в праве приоритетно представлять целое. Таким завершённым или близким к завершению целым в моём анализе выступает современность как знаниевый тип. Но кто решится утверждать, что прав на представительство знания-эпохи у Фрейда меньше, чем у Вундта?

Теоретическая оппозиция современной психологии описывает объективистское кредо последней как идеологему. Причём, постмодернистская критика охотно трактует идеологию в качестве бессознательного комплекса. Излишне говорить, что это очень близко направлению мысли Фрейда. В одном из поздних эссе, «Будущем одной иллюзии», основоположник психоанализа взвешивает pro и contra двух краеугольных идеологий – религиозной и научной. Спор столь напряжён и важен, что Фрейд разделил своё колеблющееся мыслительное Эго на двух персонажей, участников диалога. При этом в качестве рупора научного познания готов сравнивать две позиции как иллюзорные. Наука, однако, выглядит более сильной, чем религия, иллюзией. Она выдержит такие обвалы, которые её соперница не перенесёт. «Вы обязаны всеми своими силами защищать религиозную иллюзию; когда она обесценится, - а ей поистине достаточно многое угрожает, - то Ваш мир рухнет, Вам ничего не останется, как усомниться во всём, в культуре и в будущем человечества. Поскольку мы готовы отказаться от порядочной части наших инфантильных желаний, мы сумеем пережить, если некоторые из наших ожиданий окажутся иллюзиями» (Фрейд, 1992, с. 63). Обвала какой иллюзии не перенесёт современный научный разум? Принципа объективности своего познания. «Воспитание, избавленное от гнёта религиозных учёний, пожалуй, мало что изменит в психическом существе человека, наш бог Логос, кажется, не так уж всемогущ, он может исполнить только часть того, что обещали его предшественники. Если нам придётся в этом убедиться, мы смиренно примем положение вещей. Интерес к миру и к жизни мы от этого не утратим, ведь у нас есть в одном отношении твердая опора, которой Вам не хватает. Мы верим в то, что наука в труде и исканиях способна узнать многое о реальности мира, благодаря чему мы станем сильнее и сможем устроить свою жизнь. Если эта вера – иллюзия, то мы в одинаковом положении с Вами, однако наука своими многочисленными и плодотворными успехами дала нам доказательства того, что она не иллюзия» (там же). Войдя в культуру с репутацией разоблачителя последних оснований ratio, Фрейд, в конце концов, эти основания должен помиловать. Более того, заявить, что иллюзия разума не есть иллюзия, но объективность, данная науке для изучения. Постсовременное мышление подобными декларациями себя не связывает, вместе с тем, ему импонируют рефлексивность и стоицизм по отношению к своей идеологии. Определять Фрейда в глашатаи XXI в., как иногда делают, – большая натяжка, однако, найти более достойного представителя современности как знания-типа трудно.

В начале XXI в. кредо объективного исследователя имеет мало общего с действительными занятиями большинства психологов. Поэтому сциентистскую идентификацию современной психологии уместно рассматривать как идеологическое явление. Примешивание к объективизму моральных размышлений и гуманистических деклараций многие десятилетия сплачивало конгломерат психологических знаний и побуждало его к развитию. Поэтому образцом современности в психологии правомерно назвать не «вполне естественнонаучный» бихевиоризм и не «вполне гуманистические» психотерапии Маслоу и Роджерса», а психоанализ З. Фрейда. Как раз за то, что он «не вполне (естественно)научный и не «вполне гуманистический». Во фрейдизме мы скорее и легче, чем в других течениях психологии, находим то, что является признаком её современной разновидности - смешение естественнонаучных и гуманитарно-литературных начал в оболочке сциентизма.

Интересную инверсию двухленная схема получила у некоторых постмодернистски ориентированных историков психологии. Современность осмысливается не просто как хронология, но как тип знания, сменяющийся (хотя пока не сменившийся) новым типом знания – постсовременным. Так, К. Данцигер начинает психологию с XVIII в., когда та обрела свой язык. «Перед восемнадцатым столетием не было смысла в отдельной и идентифицируемой сфере природных явлений, которая могла систематически познаваться и характеризоваться как психологическая» (Danziger, 1997, 3). Дискурс психологии, возникший, по мнению этого автора, в связи с индустриализацией и, прежде всего, в Англии, не имеет прямой связи с аристотелевскими рассуждениями о психе (psyche) и средневековыми христианскими о душе. Что касается центральных понятий современной психологии, таких как интеллект, мотивация, установка, научение и т.д., то они были изобретены около ста лет тому назад для того, чтобы государственная администрация могла регулировать социальную сферу.

Современность при таком подходе имеет и конец. В науке XX в. назревают явления, сопоставимые с т.н. острым кризисом психологической науки в первые десятилетия XX века. Однако фронты методологических размежеваний проходят уже не только и не столько внутри т.н. современной науки, сколько по внешнему для знания XX века рубежу современности и постсовременности.

В качестве социальных коррелятов современной психологии фигурирует индустриальное общество, а постсовременной – постиндустриальное, потребительское, сетевое.

С. Бринкман проводит разделение психологических направлений на современные и постсовременные, прилагая характеристики их предметов в соответствии с принадлежностью к структурам индустриального и потребительского обществ:

социоэкономические характеристики	Индустриальное общество	Потребительское общество
Я-концепция	стабильное Я ( Я как собственник)	Гибкое Я (я как потребитель)
ключевые ценности	Собственность, обладание	Потребление, опыт
трудовая жизнь	Протестантская трудовая этика- карьера	Сам себе антрепенёр – занятия
образование	Квалификация	Компетенция, прижизненное обучение
социальное воображение	общность-общество (дуализм)	сетевая социальность и проблематика нового духа капитализма ( монизм)
главная жизненная проблема	контроль желания	выбор
патология	невротическое Я	депрессивное Я
психологические направления	бихевиоризм, психоанализ	гуманистическая психология, социальный конструкционизм

(Brinkmann, 2008, p.91)

В современную психологию попадают бихевиоризм, психоанализ, в постсовременную - гуманистическая психология, социальный конструкционизм. В этой таблице нет третьего члена, а именно, того, что предшествует современной психология. Но, очевидно, для автора –это еще не психология. Последняя начинается в 18-19 вв. Схема Эббингауза проделала инверсию. Презентификационизм «Очерка психологии» находился в начале современной психологии, он соотносил её с прошлым. Постмодернистский же презентизм находится в её конце, он относится к её будущему.

Однако пробивается и расширенная, тройственная схема. Для датского постмодерниста С. Квале психология распространяется на три эпохи:

Век: Средневековье Современность Постсовременность

Институт: Церковь Фабрика Рынок

Тема: Спасение Производство Потребление

Знание: Откровение Методология Конструкция

(Kvale, 2003, р. 580).

Однако эпохи для автора – всего лишь метафоры, которые он вовлекает в постмодернистскую сборку концептов. Их историзм для него условен безразличен. «Я начинаю с утверждения о трех культурных метафорах современной психологии – церкви, фабрики и рынка – а затем начинаю контрастировать у с положениями психологии, о том, что эти метафоры обеспечивают самыми общими инсайдерскими историями психологии как последовательности идей. Метафоры далее включены в дискуссионную игру о сегодняшней психологии как постсовременном коллаже религии, индустрии и коммерции. По контрасту к раннему глубокому конфликту между разными парадигмами современной психологии подлинная ценность понятий психологии как науки доводится постсовременностью до их рыночной стоимости» (Kvale, 2003, ibid.). Различие между современной психологией и постсовременной в том, что первая помещает своё прошлое и своё будущее в большое историческое время, а вторая – не помещает, ограничиваясь тем, что это её коллаж, безразличный к истинностным верификациям, но не безразличным к рыночному спросу. Изъян такого рассуждения в том, что научный товар не прямо попадает к его «потребителю». Он опосредуется истинностными верификациями экспертного сообщества.

Вернёмся к более привычным периодизациям истории. Достаточно просты периодизации психологии по историческим эпохам. Вот их элементарный вариант на европейском материале :

1)Психологические знания первобытности

2) Психологические знания древности ( применительно к европейской Древности – Античности – 6 в. до н.э. – 5 в. н.э.)

3)Психологические знания Средневековья (5 в. н.э. – 13 в.)

4)Психологические знания Ренессанса (14-16 вв.)

5)Психологические знания Нового времени (17-19 вв.)

6) Психологические знания Новейшего времени ( 20в- ).

Эта хронологическая разметка условна, она подходит только к т.н. развитым регионам и странам, отличается европоцентризмом. Она дробится и нуждается в содержательном наполнении, что приводит к появлению дискуссионных социально- исторических единиц: рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, социализм.

Принято разделение и по объекту психологических знаний:

1)Одушевленный мир ( доистория)

2)Душа (Античность, Средневековье, Возрождение)

3)Сознание ( Новое время)

4)Психика (Новейшее время).

К. Мадсен рассматривает историю психологию, начиная с Античности. Однако периодизации у него подвергалась только современная психология, по парадигмам.

Досовременная мысль смыкается с психологией XIX-XXвв. типами постановки и решения психофизической проблемы. Эта проблема определяется до Нового времени как соотношение души и тела. Как возникло это бинарное противопоставление и можно ли вообще в науке без него обойтись? Перед нами, пожалуй, главная гуманитарно-философская проблема. Скорее всего, она относится к антиномии человеческого познания как обыденного, так и научного. Человек противопоставляет себя своему познавательному объекту и возникает как субъект.

По Мадсену, философия дает нам несколько типов преломлений психофизической (душевно-телесной) проблемы.

Панпсихизм. Душа равна жизненной силе. Различие между жизнью и смертью кардинально, но и оно не абсолютно. Всё одушевлено, душа и тело не рассматриваются как качественно различные состояния. Они составляют некие моменты координации космоса . Подход, обнаруживает родство с первобытным анимизмом, однако такого мнения придерживался и создатель экспериментального метода в психологии Г. Фехнер.

Дуализм. Душа и тело противоположны. Варианты дуализма : психофизическое взаимодействие ( Декарт, Поппер, Экклз); психофизический параллелизм (Лейбниц, Вундт).

Материализм. Сознание есть системное качество, которое возникло от усложнения нервной системы (бихевиоризм, марксизм)

Эпифеноменализм. Сознание есть иллюзия, оно производно от тела ( Т. Гексли).

Сознание производит тело ( платонизм, томизм, гегельянство).

Нейтральный монизм – ум и душа есть два аспекта одной и той же нейтральной субстанции (Аристотель, Спиноза, Рассел).

Следует подчеркнуть, что имеются в виду не философские проблемы, а типы психофизические проблемы, как они входят в метастрату парадигмы.

В изложении датского ученого, история современной психологии разделяется на парадигмальные ( нормальные) и межпарадигмальные периоды. Признак нормального периода - существованию макрошколы. Для макрошколы требуется единая междисциплинарная матрица с трехуровневой структурой: метастратой, гипостратой (теоретико-гипотетической) и дата-стратой ( стратой данных). Современная психология появляется с возникновением гибкого соответствия между философским, теоретическим и эмпирическим уровнями исследованиями. Ранняя психология Нового времени объединяется стремлением к эмансипации от философии и утверждением суверенности эмпирического исследования. В пределах макрошколы вырабатывается подобие общей формулы экономии мышления, т.е. пропорции общих, проблематичных и констатирующих суждений. Имеет место единое содержание метастраты (картина мира и человека, психофизическая проблема, тип детерминизма), стиль теоретизирования и общие приемы получения фактов.

Первый нормальный период в истории психологии с 1860 по 1900гг.

Его макрошкола – экспериментальная психология. Возникновение первой макрошколы психологии совпадает с установлением самостоятельной опытной науки о психике.

Второй нормальный период 1933-1960 гг. - интегрированной психологии.

Третий нормальный (примерно с 1990г) - эклектичной психологии.

Межпарадигмальных периода два:

1ый период - 1900-1933 гг.

2й период - 1960-90гг.

Периодизация Мадсена не заостряет на вопрос о соотношении современной и постсовременной разновидностей психологического знания. Точнее, у датского ученого постмодернистские направления психологической мысли инкорпорированы в ход парадигмального процесса со второй половины XX века. Однако в представлении некоторых теоретиков – это разные классы знания, входящие в триаду «досовременность – современность - постсовременность».

Моя периодизация психологического знания-праксиса будет повторять перечень хронокультурных ориентаций, предложенный мной в книге «Новая историческая психология». Я писал, что в аспекте организующей роли социального времени эпохи истории (включая доисторию) можно разделить на архаику, традиционализм, современность и постсовременность. Архаика ахронна. Доступные ей символические институты – ритуал и магия - есть инструменты уничтожения преемственного ( линейного и необратимого) социального времени, которое они заменяют единичными генезисами, порождая мир с нуля. Филогенетически её место на границе между Человеком разумным современного подвида и примыкающими к нему палеоантропами.

Традиционализм пользуется и дописьменными мифологиями, и весьма развитыми системами религии, философии, искусства, литературы. Его опора – словесность, бытующая сначала в живой памяти стариков, исполнителей преданий и мудрецов, а затем в книгах. Традиционализм ориентируется на прошлое, поэтому его постоянная забота – поддержание коллективной идентичности родоплеменных, этнических, конфессиональных, государственных и других локальных сообществ.

Современность тождественна настоящему, отрезку исторического времени, в котором находится наблюдатель. Настоящее всегда недооформлено, оно представляет собой сгусток разнообразных тенденций и сил. В более специальном (содержательном) значении слова, современность – господствующий уклад жизни или способ организации разнородных текущих тенденций в настоящем. Таким господствующим укладом в XIX- XX вв. выступает техническая цивилизация в индустриальной стадии развития. Динамику инноваций она соединяет с гарантиями социально-экономической стабильности и культурной преемственности, индивидуализм и предприимчивость - с законопослушностью и толерантностью. Таков, по крайней мере, идеал либерально-демократического устройства современности. Свой коллективный опыт современность предпочитает расширять и поверять наукой, сложившейся в Новое время на основе естествознания.

Термин «постсовременность» пока означает преимущественно означает то, что мы пока не знаем, как назвать следующую за современностью эпоху. Не добавляют определённости и слова “постиндустриализм”, “информационное общество”. Они, скорее, указывают на трансформацию и усиление признаков современности в развитии цивилизации. В этом случае можно говорить о наступлении глобально-информационной “третьей современности”, той, что следует за предындустриализмом XVI –XVIIIвв. и индустриализмом XIX - XX вв. Однако присутствие не свойственных прежним эпохам черт заставляют сомневаться в том, что перед нами гипермодерн, сверхсовременность и т.д. Нельзя исключить, что последняя стадия современности есть переход к иной эпохе и что потребуется такая рекомбинации словаря, что термин “современность” будет перенесён на следующую эпоху, а за той, что сейчас называется современностью, закрепится другое обозначение. Я буду понимать под постсовременностью жизнь, ориентированная на будущее как главную временную модальность, на modus vivendi в постоянных трансформациях. Т.е. на изменение без уравновешенности прошлого с будущим на основе настоящего, а в порядке постоянных мутаций самого человеческого типа вместе со способом его существования. Постсовременность – не просто ориентация на будущее, но особое отношение к будущему, отличное от традиционалистского и современного.

Указанными градациями я буду пользоваться для описания разных типов психологии как знания и практики в истории. Предварительно можно утверждать, что архаические «психологии» погружены в телесность и что они не существуют как отдельные знаниевые системы, а только как праксис особого рода (магия, знахарство, ритуал). Традиционализм же бывает и дописьменным, и письменным. Во второй своей версии он обладает развитыми представлениями о душе – мифологическими, религиозными, философскими. В современности же учения о душе отчасти сменяются наукой психологией. Её судьба в постсовременности остается открытой. Во всяком случае, рядом с теми знаниями, которые мы называем научной психологией, появляются новые подходы к человеку, наиболее заметные в рошлого орбите массовой коммуникации и компьютерных технологий.