2. Социальный аспект непрямой коммуникации.

Коммуникативные ситуации, обусловливающие использование НК, делятся на ряд групп.

Наиболее очевидная цель обращения к косвенным средствам связана с потребностью сокрытия какой-то информации от наблюдателя. Для этого собеседники часто используют код, заведомо неизвестный третьему (ср. “тайные языки”, использование которых диктовалось целью сокрытия секретов ремесла, а также подтекст в подцензурных текстах советского времени). Собеседники могут и просто перейти на другой язык:

— Неужели... — начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.

Тот подозрительно нахмурился.

— Später... (нем. ‘позже’) — негромко сказал Филипп Филиппович.

— Gut (‘хорошо’), — отозвался ассистент. (М. Булгаков, “Собачье сердце”).

Говорящий может не выражать свои мысли прямо, потому что не хочет быть уличенным в сказанном (например, он не смог бы аргументированно доказать свою правоту). Ср. пример и комментарий А.К. Михальской:

— Папа, можно я пойду сегодня к Ленке? — спрашивает почти взрослая дочь.

— Как хочешь, Наталья, — отвечает отец. Ответ родителя содержит “метасообщения”, которые можно расшифровать приблизительно так: “Я понимаю, почему ты меня об этом спрашиваешь. Ты знаешь, что ни Ленку, ни ее компанию я не одобряю и не хочу, чтобы ты проводила там время. Я волнуюсь за тебя. Я хочу тебя уберечь. И все-таки я не хочу тебе ничего запрещать. Выбирай сама, что тебе дороже — мое мнение и мой покой или сомнительное удовольствие”. (Кстати, полная форма имени — Наталья, употребленная здесь отцом, призвана передать еще одно метасообщение: “ответ нужно рассматривать серьезно, это важно”; и еще: “ты уже взрослая”) [Михальская 1996: 62-63].

Подобные ситуации можно охарактеризовать как ситуации информативного общения.

К ним примыкает языковая демагогия, по меткому выражению В.З. Санникова, находящаяся в сложных отношениях с истиной. Например, чтобы добиться от собеседника согласия на нечто, ему предлагается выбор из двух заведомо неравноценных вариантов:

— Девочка, ты хочешь на дачу или чтобы тебе оторвали голову? (к/ф “Подкидыш”).

Значительно разнообразнее и сложнее группа ситуаций, в которых обращение к НК продиктовано ритуалом и игрой. Здесь отчетливо проявляется фатическое начало. Ярким примером собственно игрового общения являются разговоры Вернера с Печориным в “Герое нашего времени” М. Лермонтова.

Относим сюда также разнообразные ситуации, в которых обращение к НК вызвано социальной дистанцией между коммуникантами, требованием вежливости (ситуации общения малознакомых людей; так называемые светские беседы, в которых участники не должны задеть партнера каким-нибудь неосторожным словом или темой). Интересно, что раскрытие тем, да и сами темы выполняют роль формы светской беседы. Маркером истинной их интерпретации, того, что они должны быть восприняты как реплики светской беседы, а не, скажем, научной дискуссии, является форма коммуникативной ситуации в целом, а не отдельных реплик, как правило, совпадающая и даже иногда эстетически превосходящая форму соответствующих аргументов, тезисов и прочих риторических фигур зоны информативной речи (подробнее см.: [Дементьев 1999б]).

Сюда же относится такое явление, как вежливые обращения, связанные с противопоставлением местоимений по признаку субъективной оценки и общественных отношений. Грамматикализация содержательного противоречия диады здесь состоит в том, что, например, “местоимения вежливости”, употребляемые вместо местоимения 2-го лица и вместо местоимения единственного числа, сохраняют свои прежние синтаксические связи: сказуемое согласуется с ними в тех лице / числе, которые определяются исходным значением местоимений. Уважение к собеседнику проявляется в выборе непрямого обращения к нему. Так, в русском языке обращение к собеседнику во множественном числе является более опосредованным и рассчитанным на множественную интерпретацию, чем обращение в единственном числе (“ты-обращение”). Еще более опосредованным является редко используемое обращение в 3-м лице типа адресованной “пану” фразы Янкеля (Н. Гоголь, “Тарас Бульба”): А разве пан не знает, что Бог на то создал горилку, чтобы ее всякий пробовал?

В некоторых языках система “местоименной вежливости” гораздо более сложно организована, чем в русском языке — ср. данные, приводимые К.Е. Майтинской [Майтинская 1969: 153-162].

Названные разновидности НК — это “фатическая косвенность”, или “косвенность small talk”.

Кроме ситуаций типа small talk, косвенность присуща еще двум разновидностям фатической коммуникации, соответствующим выделяемым нами [Дементьев 1999а] типам фатических речевых жанров:

1) ФРЖ, ухудшающие межличностные отношения в косвенной форме: насмешка, издевка, розыгрыш, колкость.

Вот пример “женской колкости”, записанный К.Ф. Седовым:

— Я тебе сочувствую!

— В чем?

— Ну, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет, не понимаю!

— А ты подумай на досуге [Седов 1998: 15];

Владимир Шинкарёв и Александр Флоренский описывают особый жанр — “доставание”, распространенный среди художников-митьков. Цель этого жанра, по определению самих митьков, дать “поучительный и запоминающийся урок выдержки, терпения и христианского смирения”:

Телефонный разговор Дмитрия Шагина с Александром Флоренским.

Флоренский (СНИМАЯ ТРУБКУ): Слушаю.

Шагин (ПОСЛЕ ДОЛГОЙ ПАУЗЫ И НЕЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНОГО ХРИПА, ГОРЕСТНО И НЕУВЕРЕННО): ...Шурка? Шурочек...

Флоренский: Здравствуй, Митя.

Шагин (ЛАСКОВО): Шурёночек... Шурка... А-а-а... (ПОСЛЕ ПАУЗЫ, С ТРЕВОГОЙ). Как ты? Ну, как ты там?!!

Флоренский: Ничего, вот Кузя ко мне зашел.

Шагин (С НЕИЗЪЯСНИМОЙ НЕЖНОСТЬЮ К МАЛОЗНАКОМОМУ ЕМУ КУЗЕ): Кузя! Кузюнчик... Кузярушка у тебя там сидит... (ПАУЗА). С Кузенькой сидите?

Флоренский (С РАЗДРАЖЕНИЕМ): Да.

Шагин: А-а-а... Оттягиваетесь, значит, с Кузенькой, да? (ПАУЗА. НЕОЖИДАННО С НАДРЫВОМ): А сестренка-то где моя?

Флоренский (С НЕКОТОРОЙ НЕПРИЯЗНЬЮ, ДОГАДЫВАЯСЬ, ЧТО ИМЕЕТСЯ В ВИДУ ЕГО ЖЕНА, ОЛЬГА ФЛОРЕНСКАЯ): Какая сестренка?

Шагин: Одна сестренка у меня — Оленька...

Флоренский: Оля на работе.

Шагин: Оленька... (ГЛУБОКО СЕРЬЕЗНО, КАК БЫ ОТКРЫВАЯ ВАЖНУЮ ТАЙНУ): Ведь она сестренка мне...

Флоренский: Митя, ты чего звонишь-то?

Шагин: Дык! Ёлы-палы!... Дык! Ёлы-палы... Дык... Ёлы-палы!

Флоренский (С РАЗДРАЖЕНИЕМ): Митя, ну, хватит тебе.

Шагин (ЛАСКОВО, УКОРИЗНЕННО): Шурёнок, ёлки-палки... Дурилка ты...

Флоренский (С НЕСКРЫВАЕМЫМ РАЗДРАЖЕНИЕМ): Хватит!

Шагин (С НАДРЫВОМ): Шурка! Браток! Ведь ты браток мне, братушка! Как же так!.. С братком своим?!

Флоренский в сердцах бросает трубку. Дмитрий Шагин глубоко удовлетворен разговором [Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским 1990: 12].

2) ФРЖ, улучшающие отношения в косвенной форме: флирт, шутка. Во флирте фамильярность и даже грубость на поверхностном уровне соотносится с выражением симпатии на глубинном уровне:

(1) — Ваша серость меня удивляет, — сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти.

Настя тихонько засмеялась. (В. Шукшин, “Классный водитель”).

(2) ЖЕНЩИНА-КОНДУКТОР. — (МУЖЧИНЕ, КОТОРЫЙ, РАСПЛАЧИВАЯСЬ ЗА БИЛЕТ, СТАВИТ НА ГРЯЗНЫЙ ПОЛ СУМКУ) Давайте/ подержу //

мужЧина. — <Не надо>

Ж. — Давайте // Вы думаете/ я тяжести не поднимала/ если я кондуктор/ ничего тяжелее билета? // И бачки;( поднимала // всё (ПАУЗА)

М. — 8 часов работаете?

Ж. — Больше //

М. — Столько машин/ на Ленинской // Как на велосипеде // С такой работой не разжиреешь

Ж. — (ПРОДОЛЖАЕТ) 12 часов // с обедом 13 //

М. — Я говорю/ с такой работой не разжиреешь //

Ж. — А я никогда не была жирная // 16 лет работала поваром // не была //

В ответ на общую сентенцию с такой работой не разжиреешь (содержащую косвенную импликатуру выражения сочувствия) женщина переводит разговор на характеристику своей внешности я никогда не была жирная, тем самым “переключая” общение на межличностную, интимную и несколько несерьезную тональность. Косвенность этого хода заключается в том, что, будучи по форме связан с предыдущей репликой (анафора жирный), входящей в зону преимущественно информативной речи, по смыслу это наивная похвальба, относящаяся к зоне фатической речи. В реплике мужчины с такой работой не разжиреешь довольно-таки трудно усмотреть косвенный комплимент внешности. Женщина же, отталкиваясь от коннотативной многозначности: “разжиреть” — 1. ‘мало работать, бездельничать’; 2. ‘стать некрасивой’, — реагирует на ситуацию как на косвенный комплимент (флирт), который она принимает.

В таких ФРЖ, как small talk, светская беседа, межличностные отношения не улучшаются и не ухудшаются, а сохраняются, степень косвенности — приблизительно ¹/₂.

Отметим, что использование прямых / косвенных средств в фатическом общении национально обусловлено. Ср. рассуждения американской писательницы Эвы Хоффман, которая была подростком, когда эмигрировала вместе с семьей из Польши и стала жить в Северной Америке, о своих первых впечатлениях эмигрантской жизни:

Я учусь тому, что есть правда, которая является невежливой. Нельзя критиковать человека, с которым вы общаетесь, по крайней мере, прямо. Вы не должны говорить: “В этом вы не правы”, хотя вы можете сказать: “С другой стороны, здесь есть что-то, над чем можно подумать”. Вы не должны говорить: “Это вам не идет”, хотя вы можете сказать: “Вы мне нравитесь больше в другом наряде”. Я учусь смягчать свою резкость, выполнять тщательнее все “па” во время разговора.

А. Вежбицкая, которая приводит эту цитату, добавляет, что данное различие соответствует разным культурно-обусловленным сценариям:

англоязычные

плохо говорить кому-то что-то вроде:

“вы не правы”

(или: “вы не можете так думать”,

или: “ вы думаете что-то плохое”,

или: “плохо думать так”)

я не могу сказать кому-то что-то вроде:

“я хочу сказать о вас что-то плохое”

если я хочу сказать это, я должен сказать что-то еще [Вежбицкая 1999б: 127-128].

В книге В.И. Жельвиса “Поле брани” на материале приблизительно пятидесяти языков раскрывается национальная специфика представлений о “пристойном” и “непристойном”, запретном, оскорбительном. Например, в японском языке, в котором нет инвективной лексики в собственном смысле слова, тем не менее возможны очень грубые выражения за счет обращения к особым “невежливым” грамматическим формам. Чаще всего эффект вульгарных инвектив достигается путем сокращения грамматической конструкции, превращения ее в недопустимо краткий вызывающий приказ.

Кроме национально-культурной обусловленности НК, существует групповая обусловленность, зафиксированная в “кодексах” и правилах различных социальных коллективов. Это могут быть как запреты, накладываемые на определенные темы или лексику, так и “положительные предписания”. Примером первых могут послужить гималайские шерпы, описанные В.И. Жельвисом. Этические воззрения шерпов (своеобразная разновидность буддизма махаяны) запрещают убийство, драку, судебное преследования, а также “гневные слова”. Следствием этого является крайняя обидчивость шерпов и болезненная реакция на малейший косой взгляд соседа. Единственный способ катартической разрядки у шерпов — шутливое задирание друг друга на пирушках, когда отменяются запреты [Жельвис 1997: 179].

Существуют также коллективы, объединение членов которых основано на использовании какого-то особого кода, “языка своих”. Сюда можно отнести два таких своеобразных явления, как “галиматья” кружка “Арзамас” (Россия начала XIX века) и сленг упоминавшейся группировки художников-митьков (Россия конца ХХ века).

В сюжетах “Арзамаса” обыгрывался конфликт с идейными противниками — “Беседой любителей русского слова”, поэтому фантазия арзамасцев ограничивалась рамками “надгробного слова” члену Беседы. Важнейшую роль, по словам О.А. Ронинсон, в “речах” арзамасцев играл нонсенс (например, принцип немотивированности выбора условного балладного имени арзамасцев и членов Беседы или нонсенсная “невязка” вспомогательных и основного субъекта метафоры / имени). Поступки литературного персонажа переосмыслялись при соотношении сюжета баллады с конфликтом Беседы и Арзамаса. Так, в протоколе XVI Арзамаса отмечено: “Варвик не исполнил обета и еще не усыпил ни одного беседного Эдвина” (подробнее см.: [Ронинсон 1988]).

Митьков объединяет не только принадлежность к определенной живописной манере, но и общность поведенческих стереотипов, в частности прецедентные тексты из фильмов застойных лет (прежде всего сериала “Адъютант его превосходительства”). Так, если митьку нужно погасить свет, он использует цитату: “Ты лампу-то прикрути: коптит”. Если он стремится передать гипотетическую модальность, он опять-таки выдаст фрагмент из диалога действующих лиц фильма: “Сам я Павла не видал. Но ты не надейся. Казак один шашкой зарубил Павла. Напополам” (подробнее см.: [Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским 1990; Седов 1995]).

Представление о целесообразности обращения к косвенным средствам в значительной степени детерминировано индивидуальными психологическими особенностями. Данное утверждение кажется очевидным, однако в лингвистике личностная обусловленность даже таких базовых факторов коммуникации, как качество межличностных отношений, степень близости, изучена гораздо меньше, чем их национально-культурная обусловленность. Так, А. Вежбицка считает, что, хотя установление добрых отношений — это несомненная культурная ценность и даже коммуникативный идеал в любой культуре, само понимание этой близости, как и пути к ней, могут несколько отличаться, например, в американской культуре, японской, русской и израильской [Вежбицка 1990: 74] и осуществляет многочисленные исследования национальных различий культурных концептов (например концепта “дружба” [Вежбицкая 1999а: 306-433]), но почти ничего не говорит о индивидуально-личностной обусловленности понимания близости и добрых отношений. Представление о близости, например, может основываться на частичном совмещении шкал “близкие — неблизкие отношения” с такими шкалами, как шкала “силы / власти”, шкала ритуализации, вежливости (для некоторых людей вежливость обязательно должна “подтверждать” близость, для других же это гораздо менее важно), чувство юмора, эвристичность, наличие определенного совместного опыта, досуга, взаимопомощи (или односторонней помощи), интеллектуальных занятий, страданий, болезней и т.д. (подробнее см.: [Дементьев, Седов 1998: 13-15]).

Ср. запись “телефонного разговора двух подруг 30 лет”, в котором добрые отношения получают высоко эксплицитное выражение посредством вербализованных комплиментов, жалоб и утешений, деминутивов, что придает речи оттенок слащавости:

Б. Слушай/ ну мы тебя ждем/ ты приходи/ торт куплен...

А. Нет Катечка/ я наверное не приду // Ты не сердись //

Б. Да ну-у тебя Наташк! Перестань ей богу //

А. Ну что ты! У меня тяжело заболела мама/ вызвали неотложку/ и вообще... сижу вся расстроенная/

Б. Ну ничего // Ну вырвись на два часа/ ну/

А. Ну Катьк/ ну... Ты можешь себе представить?

Б. Я знаю //

А. (ПРОДОЛЖАЕТ) Как я живу/ чтобы это было возможно //

Б. Я могу // Конечно //

А. Ну конечно // Отец только что ходил в поликлинику //

Б. (ОДНОВРЕМЕННО С КОНЦОМ РЕПЛИКИ А.) Ну понятно // Понятно //

А. ему плохо тоже/ и давление и всё //

Б. Ну может хоть в аптеку пойдешь/ и заедешь //

А. Ну где уж там в аптеку //

Б. (ПЕРЕБИВАЯ) Да/ я тебе купила чистой аскорбинки // Такой пакет //

А. (ОДНОВРЕМЕННО С ПОСЛЕДНИМИ СЛОВАМИ Б.) Ой/ какая ты ангел // А я вот... тогда не было! Я ходила/ тебя поносила //

Б. А я купила там/ в академической аптеке/ причем почему-то дура один пакет/ но по-моему там много //

А. А там сколько?

Б. Я не знаю //

А. Сто штук?

Б. Наверное так //

Складывается впечатление, что здесь вообще вряд ли возможны косвенные средства. Однако далее в разговоре всё же появляются некоторые элементы НК:

А. Ну хорошо/ спасибо Катьк // Это очень здорово // И те... себе-то купила? А?

Б. Себе нет/ не купила // (СМЕЕТСЯ)

А. Ну.. (СМЕЕТСЯ)

Б. Ну я там бываю ча... каждый день почти // Я могу зайти/ купить/

А. А мы поделимся //

Б. (ПРОДОЛЖАЕТ ОДНОВРЕМЕННО С А.) если тебе понравится/ еще //

А. Ла-а-дно //

Б. Ешь на здоровье //

А. Да ну тебя //

Б. Я попробовала просто // Она... кислая-кислая // [РРР 1978: 149-150].

Нам думается (хотя данный вопрос нуждается в самостоятельном рассмотрении), что тяготение к прямым или косвенным речевым средствам не определяется полом говорящего. Вспомним склонность к “искренним излияниям” Адуева-младшего (И. Гончаров, “Обыкновенная история”) и презрительное отношение к такому времяпрепровождению его дяди.

С другой стороны, “женские” и “мужские” нормы имплицитности могут различаться. Например, “стыдливость” не позволяет женщинам говорить о том, о чем мужчины говорят прямо.

— А дети у вас есть?

— Нет.

— А почему?

—У жены в студенчестве была операция аппендицита. Неудачная. Образовались спайки. Непроходимость, — доверчиво поделился Адам.

— Но ведь это у нее непроходимость.

— Не понял, — Адам обернулся.

— Я говорю: непроходимость у нее, а детей нет у вас, — растолковала Инна.

— Да. Но что же я могу поделать? — снова не понял Адам.

“Бросить ее, жениться на мне и завести троих детей, пока еще не выстарился окончательно”, — подумала Инна. Но вслух ничего не сказала. Подняла с земли кофту и положила на голову, дабы не перегреться под солнцем. Адам продолжал смотреть на нее, ожидая ответа на свой вопрос, и вдруг увидел ее всю — большую, молодую и сильную, лежащую на ярком матрасе, и подумал о том же, что и она, и тут же смутился своих мыслей. (В. Токарева, “Старая собака”).

В.З. Санников также отмечает склонность женщин к уклончивости и к эвфемистическим заменам [Санников 1999: 378]. В целом нормы эксплицитности / имплицитности зависят от положения женщины в обществе. Всё это обусловливает национальную специфику ритуала ухаживания, стратегий флирта и т.д.

*

Исследование антропологического фактора непрямой коммуникации еще только начинается³. Тем не менее изучение НК уже стало приоритетным направлением антропологической лингвистики. Данный факт представляется вполне закономерным в свете нового — “коммуникативного” развития языкознания, в частности таких “традиционных” дисциплин, как синтаксис, семантика, стилистика, а также прагмалингвистика, теория речевых актов и жанроведение, имеющих давний интерес к НК.

ЛИТЕРАТУРА

Андреева С.В. Трансформация вопросительных высказываний в речевом общении // Вопросы стилистики. — Саратов, 1998, вып. 27.

Бахтин М.М. Собрание сочинений в пяти томах. Т.5. Работы 1940-х – начала 1960-х годов. — М., 1996.

Вежбицка А. Культурно-обусловленные сценарии и их когнитивный статус // Язык и структура знания. — М., 1990.

Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. — М., 1999. (Вежбицкая 1999а).

Вежбицкая А. Культурно-обусловленные сценарии: новый подход к изучению межкультурной коммуникации // Жанры речи-2. — Саратов, 1999. (Вежбицкая 1999б).

Гак В.Г. Языковые преобразования. — М., 1998.

Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество. — Екатеринбург, 1996.

Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания. 1999. № 1. (Дементьев 1999а).

Дементьев В.В. Светская беседа: жанровые доминанты и современность // Жанры речи-2. — Саратов, 1999. (Дементьев 1999б).

Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров. — Саратов, 1998.

Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. — М., 1997.

Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. — М., 1998.

Карасик В.И. Язык социального статуса. — М., 1992.

Карцевский С. Об асимметричном дуализме лингвистического знака // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Часть II. — М., 1965.

Конрад Р. Вопросительные предложения как косвенные речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1985, вып. XVI.

Кочеткова Т.В. Эвфемизмы в речи носителя элитарной речевой культуры // Вопросы стилистики. — Саратов, 1998, вып. 27.

Кукушкина О.В. Основные типы речевых неудач в русских письменных текстах. — М., 1998.

Майтинская К.Е. Местоимения в языках разных систем. — М., 1969.

Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. — Тверь, 1998.

Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским. — Л., 1990.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово. — М., 1996.

Поспелова А.Г. Косвенные высказывания // Спорные вопросы английской грамматики. — Л., 1988.

Ронинсон О.А. О “грамматике” арзамасской “галиматьи” // Ученые записки Тартуского госуниверситета. Труды по русской и славянской филологии. 1988, вып. 822.

РРР 1978 — Русская разговорная речь. Tексты. — М., 1978.

Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. — М., 1999.

Седов К.Ф. Языковая личность и речевая субкультура (к философии бытового языка) // Дом бытия. Альманах по антропологической лингвистике. — Саратов, 1995, вып. 2.

Седов К.Ф. Анатомия жанров бытового общения // Вопросы стилистики. — Саратов, 1998, вып.27.

Серль Дж.Р. Косвенные речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1986, вып. XVII.

Сиротинина О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов “речевой жанр” и “риторический жанр” // Жанры речи-2. — Саратов, 1999.

Шалина И.В. Взаимодействие речевых культур в диалогическом общении: аксиологический взгляд. Дисс.... канд. филол. наук. — Екатеринбург, 1998.

Шишкина Т.А. Косвенное высказывание в теории речевой деятельности // Сб. науч. трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. 1983, вып.209.

Ożóg K. Zwroty grzecznościowe współczesnej polszczyzny mówionej (na materiale języka mówionego mieszkańców Krakowa). — Warszawa – Kraków, 1990.

Wierzbicka A. Podwójne życie człowieka dwujęzycznego // Język polski w świecie. — Warszawa, 1990.

С.Ю. Данилов