Давайте дружно мы теперя

Тетерю поцелуем в зад.

(КЛАДЕТ ТРУБКУ; ЖЕНЕ) По-моему, хорошо, и в рифму. И товарищу Тетерину наверняка понравится.

Жена. — Ты что наделал?! Это же он, сам Тетерин.

Павел Иванович. — Тем лучше! (Г. Данелия, “Слезы капали”)

При противопоставлении “употребления” и “значения” как крайних точек на шкале место посередине занимают конвенционализированные непрямые высказывания (например, вежливые просьбы в форме вопросов), которые, впрочем, также предполагают множественную интерпретацию. Подобные превращения “употреблений” в своеобразную норму, как известно, в целом весьма обычное для языка явление (ср. явление переходности, широко рассмотренное в работах по грамматике и лексике). Противопоставление контекстно независимых, т.е. конвенционализированных, косвенных речевых актов (типа Can you open the door?) и контекстно обусловленных, не имеющих узуально закрепленного за ними значения (типа It is late в качестве побуждения к действию) представляет собой важнейшую типологическую характеристику косвенных речевых актов [Поспелова 1988: 143-145].

Конвенционализация НК определяется национальной культурой. В разных культурах подвергаются конвенционализации разные разновидности НК.

Так, в английском языке использование синтаксических вопросов в качестве вежливых форм просьб получило гораздо большее распространение, чем в русском и польском языках. В статье “Двойная жизнь билингва” А. Вежбицка рассказывает о тех трудностях, с которыми столкнулась при общении со своими двумя “австралийскими” дочерьми-билингвами. В связи с этим анализируется ряд различий между польским и английским языками, в частности на уровне речевых актов. “У меня по-прежнему вызывает неприятие та норма, согласно которой мои дочери, говоря по-польски, употребляют вопросительные предложения, чтобы выразить просьбы. Иногда лингвисты утверждают, что такие просьбы, выражаемые непрямо, — универсальны... Однако “спрашивающая” просьба в польском — просьба условная. Когда очевидно, что адресат может выполнить наше пожелание и что нет повода, чтобы он делал это неохотно, просьба посредством вопроса звучит необыкновенно вежливо — слишком вежливо... и потому не используется... Я естественно сказала бы дочерям:

Marysieńko, podaj mi, kochanie, tę książkę!

и не сказала бы:

Czy możesz mi (proszę) podać tę książkę?

Дочери естественно спросили бы меня:

Mamo, czy możesz mi, proszę, dać soku?

а я поправила бы их, предлагая формулу:

Mamo, daj mi, proszę, soku, произнесенную при этом мягким и не слишком уверенным тоном. Младшая дочь, которой четыре года, часто адресует мне такие просьбы по-польски несколько саркастическим тоном, преувеличивая мягкость и несмелость. Совершенно очевидно, что для ее чувствительного австралийского уха выражение посредством просодии чего-то, для чего в английском языке было бы достаточно конвенциональной грамматической формы (выделено мною — В.Д.), звучит несколько смешно и неумно” [Wierzbicka 1990: 88-90].

Если бы НК равнялась асимметрии, непрямая коммуникация определялась бы не только как содержательная, но и как формальная осложненность речи. Иногда НК действительно присуща формальная сложность — когда, например, о чем-то говорится “издалека”, при помощи длинных “предисловий”. Ср. ситуацию, отображенную в анекдоте:

Жена звонит мужу из другого города.

— Как там моя кошечка?

— Сдохла.

— Какой ужас! Ты должен был сначала подготовить меня: вот, сидит на крыше. А потом упала и разбилась. А как моя мама?

— Сидит на крыше.

Но чаще всего никакой формальной осложненности в НК нет — ср. фразы Часов нет? в качестве вопроса о времени или За хлебом бы сходить в качестве косвенной просьбы. Суть НК заключается в содержательной осложненности.

Осложненность интерпретативной деятельности в случае НК заставляет вспомнить “семантические” и “семиотические” коммуникативные системы, выделяемые Э. Бенвенистом. Как известно, в семиотических системах нет интерпретации: изначально известный знак идентифицируется адресатом. Присущее языку явление НК, как видим, сближает язык с системами семантического типа (такими, как музыка).

Отметим, что, хотя отступление от конвенции в идеале должно одинаково пониматься обоими участниками коммуникации, реально интерпретация непрямого высказывания адресатом может отличаться от той, которую подразумевал, “программировал” адресант. Это вызвано тем, что у адресата всегда остается по крайней мере теоретическая возможность прореагировать на прямое значение (на этой возможности основана вежливость непрямой коммуникации, а также ее различные эстетические свойства). Особая косвенная ситуация, контекст, отношения говорящий ~ слушающий могут сделать осмысленной по сути любую реплику, обеспечить любую интерпретацию любой единицы. Ср.: “в дискурсе всё возможно, так как отношения синтагматической обусловленности в структуре обменов речевыми актами никогда не бывают решающим фактором — последнее слово остается за говорящим субъектом” [Макаров 1998: 128]. Нам представляется необходимым добавить, что в понимании, интерпретации высказывания адресат (всегда выступающий как творческая языковая личность) обязательно привносит некоторые собственные смыслы, которых не было в высказывании.

Итак, для семиотического аспекта НК характерны употребление знака (в противоположность языковому значению) и понимание знака (в противоположность идентификации языкового знака). Непрямая коммуникация, являющаяся глобальным измерением языка, обусловливает особенности последнего как коммуникативной системы “семантического” типа.