АКАДЕМИЯ НАУК СССР ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

А.Д.Швейцер

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА

статус

проблемы

Ответственный редактор член-корреспондент АН СССР В.Н. ЯРЦЕВА

аспекты

МОСКВА "НАУКА" 1988

ВЕК 81 Ш 34

Рецензенты:

доктор филологических наук О.Н. Селиверстова,

профессор М. Я. Цвиллинг

Швейцер А.Д. Ш34 Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты. — М.: Наука, 1988. — 215с.

ISBN 5-02-010882-0

В книге рассматривается современный статус теории перевода, ее предмет и отношение к другим дисциплинам. На основе единой концепции, с привлечением широкого фактического материала, анализируются фундаментальные проблемы переводоведения — сущность перевода, эквивалентность, адекватность и переводимость, а также семантические и прагматические аспекты перевода, освещаются проблемы перевода, непосредственно связанные с теорией текста.

Для лингвистов, переводчиков, преподавателей русского и .английского языков.

ш 4602000000-196 _317-88-III ББК 81

042(02)-88

Shveitser A.D.

Theory of Translation: Status, Problems, Aspects.

The book examines the contemporary Status of the theory of translation, its subject-matter and relation to other disciplines. A single conception and a wide rдnge of data underlie the analysis of such basic problems of translation studies as the essence of translation, equivalence, adequacy and translatability as well as semantic and pragmatic aspects of translation and its problems directly linked with text linguistics. Intended for linguists, translators and teachers of Russian and English.

ISBN 5-02-010882-0

© Издательство "Наука", 1988

ОТ АВТОРА

В написанной в начале 70-х годов книге "Перевод и лингвистика" автор попытался наметить некоторые пути разработки лингвистической теории перевода, ориентированной на перевод как коммуникативный процесс, как процесс поиска решения, и показать перспективы, которые открывали перед теорией перевода лингвистические течения, выдвинувшие на первый план изучение языка в действии.

С тех пор у нас в стране и за рубежом наблюдалась значительная активизация научного поиска в области изучения перевода. Появилось немало серьезных фундаментальных исследований, в том числе и лингвистических, проливающих новый свет на сущность процесса перевода и его закономерности. Теории перевода был посвящен ряд международных и национальных конференций и симпозиумов, среди которых следует отметить Всесоюзную конференцию по теории перевода, состоявшуюся в Москве в 1975 г., Международный симпозиум по контрастивной лингвистике и теории перевода в Трире и Саарбрюкене в 1978 г., Международные конференции по теории перевода в Лейпциге в 1981 и 1986 гг. Проблемы теории перевода обсуждались на XIV Международном конгрессе лингвистов в Берлине (1987).

Мощным стимулом для активизации научных исследований в этой чрезвычайно важной, интересной и еще до конца не познанной области послужили, с одной стороны, потребности современного общества, в котором перевод играет все более значительную роль, а с другой — новые достижения языкознания в таких областях, как лингвистика текста, синтаксическая семантика, коммуникативная лингвистика, социо- и психолингвистика. Особое значение в создании благоприятных условий для развития теории перевода имел поворот современного языкознания от ориентации на имманентные свойства языка и на статические описания внутрисистемных отношений к установке на раскрытие связей между языком и человеком, между языком и обществом, на выявление динамики функционирования языка в реальных ситуациях общения.

В то же время и теория перевода, расширив свои горизонты под влиянием названных направлений, в свою очередь обогатила языкознание новыми данными, расширившими наши представления о природе и функционировании языка. В самом деле, будучи уникальной сферой речевой деятельности, где соприкасаются друг с другом не только разные языки, но и разные культуры, а порой и разные цивилизации, перевод

з

является естественной экспериментальной лабораторией, в которой многие лингвистические теории подвергаются "проверке на прочность".

Вместе с тем надо признать, что богатейшая практика перевода еще ждет своего теоретического осмысления. Нами сделаны лишь первые, хотя и многообещающие, шаги в познании процесса перевода. По-прежнему идут споры вокруг таких фундаментальных проблем, как статус теории перевода, сущность перевода, определение его границ, или, иными словами, четкое разграничение перевода и различных видов квазипереводческой деятельности, переводимость, адекватность и др. Эти проблемы, которые волновали пионеров теории перевода еще в 40 — 50-е годы, за последнее время как бы отошли на задний план в силу повышенного интереса к процессуальным и семиотическим аспектам перевода, но из этого не следует, что они утратили свою актуальность.

Сейчас в центре внимания теоретиков перевода оказались такие важные вопросы, как эквивалентность и ее типы, процедуры и стратегия перевода, перевод как коммуникативный акт, прагматика перевода. При этом далеко не всегда удается выявить взаимосвязь между этими аспектами перевода и их отношение к названной выше традиционной проблематике. Именно эту цель преследует настоящая книга, которая, разумеется, не может претендовать на полное и исчерпывающее освещение поставленных в ней вопросов, а может лишь — в лучшем случае — предложить ряд ориентировочных решений и стимулировать научный поиск в намеченных направлениях.

В книге развивается ряд положений, впервые выдвинутых в "Переводе и лингвистике" (М., 1973), в частности положения о функциональном инварианте перевода, о "методе проб и ошибок" как способе реализации переводческого решения, о функциональных доминантах текста как определяющем факторе стратегии перевода, о динамической модели перевода, о иерархии "фильтров", определяющих выбор варианта, о вероятностном характере переводческих закономерностей.

Вместе с тем в книге рассматривается и ряд проблем, либо вовсе не получивших освещения, либо затронутых лишь вскользь в "Переводе и лингвистике". К ним относятся уровни эквивалентности, переводимость, социальная обусловленность перевода, нормы перевода, перевод в свете теории текста и др.

Книга посвящена общетеоретическим проблемам перевода, которые иллюстрируются в основном переводами с английского языка на русский и с русского на английский. Но при этом книга не ориентирована на частную переводческую проблематику, обусловленную спецификой русского и английского языков. Точно так же она не ограничена каким-либо конкретным жанром перевода. Многочисленные примеры из художественного перевода приводятся в ней лишь с целью выявить на их материале общие закономерности перевода, поскольку художественный перевод с широтой его функционального диапазона и с разнообразием используемых в нем языковых средств как нельзя лучше соответствует этой цели.

Книга состоит из шести глав, в которых рассматриваются различные аспекты и проблемы переводческой деятельности. Первая глава "Статус теории перевода" посвящена таким вопросам, как предмет теории пере- 4

вода, ее отношение к другим дисциплинам — социолингвистике, психолингвистике, лингвистике текста и семиотике. Во второй главе "Сущность перевода" перевод рассматривается как особый случай межъязыковой коммуникации, выявляются дифференциальные признаки, отличающие его от других видов межъязыковой коммуникации, описываются его языковые и внеязыковые аспекты в их взаимодействии, раскрывается механизм детерминации перевода языковыми и социокультурными факторами и, наконец, дается определение перевода. Третья глава "Эквивалентность, адекватность, переводимость" посвящена раскрытию сущности взаимосвязанных основополагающих категорий теории перевода. В ней устанавливаются различные уровни (типы) эквивалентности в их иерархии, выясняется соотношение понятий "эквивалентность" и "адекватность", различие между адекватным, буквальным и вольным переводом, выдвигается тезис о релятивном характере переводимости. В четвертой главе "Семантические аспекты перевода" выясняется отношение между понятиями "значение" и "смысл" и определяется роль смысла в процессе перевода. Особое внимание уделяется в ней описанию мотивов и типов переводческих трансформаций на компонентном и референциальном подуровнях семантической эквивалентности. В пятой главе "Прагматические аспекты перевода" рассматривается роль различных прагматических отношений в процессе межъязыковой коммуникации, влияние на этот процесс таких прагматических факторов, как коммуникативная установка отправителя, установка на получателя конечного текста, коммуникативная интенция переводчика. В шестой главе "Текст и перевод" конкретизируются те теоретические положения, которые рассматриваются в главе первой в связи с вопросом об отношении теории перевода к лингвистике текста. Основное внимание уделено кругу вопросов, относящихся к проблеме связности текста, а также к стилистике текста. В качестве материала использованы переводы газетно-публицистических текстов. Основные итоги исследования подводятся в "Заключении".

Книга задумана как обобщающая, дискуссионная и поисковая. Именно под этим углом зрения рассматриваются в ней нынешний статус, проблемы и различные аспекты теории перевода. Оценивая современное состояние теории перевода, автор в то же время стремился предложить и обосновать собственную трактовку стоящих перед ней проблем на конкретном языковом материале, наметить пути их решения. Автор надеется, что книга будет способствовать дальнейшему продвижению научной дискуссии, которая ведется по фундаментальным проблемам теории перевода.

5

Глава I

СТАТУС ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА

ПРЕДМЕТ ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА

Играя важную роль в жизни общества, перевод издавна привлекал к себе внимание литературоведов, психологов, этнографов и лингвистов. Различные, порой взаимоисключающие, взгляды на сущность перевода и его принципы, переводимость прослеживаются на разных этапах развития человеческой мысли [Федоров, 1983; Копанев, 1972]. Вместе с тем попытки создать научную дисциплину, нацеленную на описание и анализ этого сложного и противоречивого феномена, имеют сравнительно непродолжительную историю.

В свое время видный советский лингвист А.А.Реформатский дал отрицательный ответ на вопрос о возможности создания "науки о переводе", аргументируя это тем, что поскольку практика перевода пользуется данными различных отраслей науки о языке, она не может иметь собственной теории [Реформатский, 1952].

С тех пор прошло более 30 лет. Теория перевода прочно утвердилась как научная дисциплина. Этому способствовали осознанная общественная потребность в научном обобщении переводческой деятельности, развитие языкознания, теории коммуникации и других отраслей знания, обеспечивших научную базу для изучения перевода, и, наконец, появление серьезных переводческих исследований, убедительно доказавших возможность и перспективность создания научного направления для выявления сущности перевода как процесса межъязыковой и межкультурной коммуникации.

Вместе с тем, как отмечалось выше, ряд принципиальных вопросов, ответ на которые во многом определяет статус теории перевода, до сих пор является предметом споров. К их числу относится вопрос о предмете теории перевода. Так, И.И.Ревзин и В.Ю.Розенцвейг считают, что таковым является "сам процесс перевода (das Ьbersetzen, translating), при котором совершается переход от одной системы знаков к другой и который может быть описан в семиотических терминах" [Ревзин, Розенцвейг, 1963, 20— 21]. При этом проводится принципиальное разграничение процесса перевода и его результата (die Ьbersetzung, translation). Нецелесообразность включения последнего в предмет перевода аргументируется тем, что ориентированная на результат процесса перевода традиционная теория перевода строилась как дисциплина нормативная, главной целью которой было установление результата процесса перевода и выработка критериев оценки его качества. В то же время "наука,

6

стремящаяся описать перевод как процесс, должна быть не нормативной, а теоретической" [там же-, 21].

Думается, что столь резкое противопоставление теоретического и нормативного подхода едва ли оправданно. По-видимому, оно в какой-то мере отражает свойственное некоторым направлениям структурного языкознания негативное отношение к учету аксиологических аспектов языка. Исключение из рассмотрения результатов процесса перевода неправомерно сужает предмет теории перевода и едва ли способствует выявлению его сущности. Не следует забывать, что перевод представляет собой целенаправленную деятельность, отвечающую определенным требованиям и нормам и ориентированную на достижение определенного результата. Эти нормы отражают ценностную ориентацию переводчика, без учета которой нельзя удовлетворительно объяснить логику переводческих решений. Поэтому можно в целом согласиться с В.Н. Комиссаровым, который, отмечая известную нечеткость этих норм, лежащую в основе таких используемых в переводческой практике оценочных понятий, как "адекватный перевод", "буквальный перевод" и "вольный перевод", в то же время приходит к выводу о том, что "противоречивость и недостаточная конкретность правил и принципов, формулируемых в некоторых работах по теории перевода, не означает принципиальной ошибочности нормативного подхода к переводческой деятельности" [Комиссаров, 1980, 150].

По-видимому, едва ли возможно построить теоретическую модель перевода, не располагая его идеальной схемой с установкой на определенные результаты. Вопрос о переводческой норме будет подробно рассмотрен ниже. Сейчас же отметим, что исчерпывающий, всесторонний анализ перевода возможен лишь на основе учета как его процессуальной стороны, так и его результатов, или, иными словами, на основе сочетания динамического и статического подходов. Отсюда следует, что традиционный переводческий анализ, основанный на сопоставлении исходного и переводного текстов, имеет такое же право на существование, как и анализ, прослеживающий процесс перевода в его динамике.

В то же время сведение задач теории перевода к сопоставлению текстов также едва ли оправданно. Поэтому вряд ли можно согласиться с Л.С. Бархударовым, определяющим сущность лингвистической теории перевода как "сопоставительное изучение семантически тождественных разноязычных текстов" [Бархударов, 1975, 28].

Выделяя предмет теории перевода и отграничивая его от предметной области смежных дисциплин, И.И.Ревзин и В.Ю.Розенцвейг приходят к выводу о том, что теория перевода как наука с собственной проблематикой, с собственными категориями и методами, должна строиться преимущественно дедуктивно [Ревзин, Розенцвейг, 1963, 341. Разумеется, дедуктивный подход к анализу перевода, т.е. подход, при котором частные положения выводятся из общих оснований (из общих суждений, правил, законов), вполне возможен и закономерен, хотя возможность теоретического осмысления перевода путем чистой дедукции представляется крайне сомнительной. В этом отношении прав О.Каде, исходящий из того, что чистой дедукции в математическом смысле не может

7

быть в эмпирических науках, к которым относится теория перевода [Kade, 1968].

В цитированной выше работе Л.С. Бархударов, определяя перевод как процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке, приходит к выводу о том, что перевод "имеет дело не с системами языков, а с конкретными речевыми произведениями, т.е. с текстами" [Бархударов, 1975, 27]. С этим положением высказывает свое несогласие В.Н.Комиссаров, усматривая в нем подразумеваемую "независимость" или, во всяком случае, "периферийность" перевода по отношению к языку. В.Н.Комиссаров не отрицает того, что переводчик действительно имеет дело с речевыми произведениями. "Но если языковед будет рассматривать перевод лишь с позиций переводчика, — пишет он, — он рискует пройти мимо существенных черт этого явления, которые включают его в предмет языкознания, задача которого состоит в том, чтобы в наблюдаемых фактах речи обнаружить проявление системы языка" [Комиссаров, 1980,27]. Отсюда делается вывод о том, что для лингвистического анализа перевода тексты и речевой процесс являются лишь исходным объектом исследования [там же, 30].

В цитированном выше утверждении прослеживается эхо тех теоретических постулатов, которые в прошлом определяли направление лингвистической мысли. Согласно этим постулатам в соссюровской дихотомии "langue—parole" лишь первый элемент, обладающий чертами системной и структурной организации, является объектом лингвистического анализа.

С тех пор в методологической ориентации языкознания произошли существенные изменения. Направление "от речевого материала к языковой системе" перестало быть единственно возможным направлением лингвистического исследования. Более того, наметился заметный сдвиг в сторону изучения речи как таковой, ставшей предметом исследования в ряде направлений современного языкознания. Именно эти направления открыли новые перспективы перед теорией перевода. Поэтому Л.С. Бархударов был, на наш взгляд, совершенно прав, увидев тесную связь между теорией перевода и такими лингвистическими дисциплинами и течениями, перешедшими от изучения языка как абстрактной системы к изучению функционирования языка в речи, как психолингвистика, коммуникативный синтаксис, лингвистика текста [Бархударов, 1975, 28].

Исследуя перевод как особый вид речевой коммуникации, теория перевода не ограничивается анализом его языкового механизма. Ведь перевод — это не только взаимодействие языков, но и взаимодействие культур. В переводе находят свое отражение ситуация порождения исходного текста и ситуация перевода. Едва ли удастся адекватно описать процесс перевода, не учитывая того, что он осуществляется не идеализированным конструктом, а человеком, ценностная и психологическая ориентация которого неизбежно сказывается на конечном результате. Именно поэтому в предмет развиваемой в данной книге теории перевода входит процесс перевода в широком социокультурном контексте с учетом влияющих на него внеязыковых факторов — его социальных, культурных и психологических детерминантов. Без учета послед- 8

них едва ли возможно адекватное теоретическое описание перевода и раскрытие его сущности.

В число компонентов переводческой деятельности, моделируемой в теории перевода, входят "соприкасающиеся" друг с другом тексты.

Односторонняя ориентация лишь на один из компонентов, подчинение ему всех остальных смещает перспективу анализа и неизбежно ведет к недооценке некоторых факторов, влияющих на перевод. Так, Г.Тури, справедливо критикуя некоторые традиционные варианты теории перевода за одностороннюю ориентацию на исходный текст (соответствие этому тексту рассматривается как главная и определяющая черта процесса перевода), предлагает в то же время иной подход, ориентированный на тексты перевода, на лежащие в их основе традиции и нормы [Toury, 1980; 1981]. Думается, что этот подход не менее уязвим, чем подход, ориентированный на исходный текст.

В заключение остановимся на структуре теории перевода. Она подразделяется на общую теорию, рассматривающую общие закономерности перевода независимо от его жанровой специфики, условий его осуществления и особенностей, определяемых соотношением тех или иных конкретных языков, и частные теории. Последние существуют в трех измерениях. Прежде всего, среди них выделяются дисциплины, ориентированные на тот или иной жанр или тип текстов (художественный, научно-технический, публицистический перевод и др.). Следующую группу составляют дисциплины, ориентированные на условия и способ осуществления перевода (устный последовательный, синхронный, двусторонний перевод и др.). Наконец, еще одной разновидностью частных теорий является та, которая ограничена той или иной парой языков (перевод с русского языка на английский, с немецкого на французский и т.д.).

Между общей и частными теориями существует тесное взаимодействие. Общая теория создает понятийный аппарат для описания перевода, раскрывает его общие закономерности и инвариантные черты, тем самым создавая концептуальную базу для построения частных теорий перевода. Что касается последних, то они, выявляя конкретные жанровые, языковые, культурные и психологические детерминанты процесса перевода, вносят существенные уточнения в данные общей теории и дают ей материал для обобщения.

Как отмечалось выше, в настоящей книге предлагается вариант общей теории перевода. Рассматриваемые в ней проблемы (сущность перевода, эквивалентность, переводимость, нормы перевода и др.) и составляют предметную область этой теории. Решая эти и другие вопросы, теория перевода поддерживает тесную связь с другими языковыми и неязыковыми дисциплинами. Характеристике этих связей посвящены следующие разделы главы.

9

^

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И КОНТРАСТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА

Вопрос о соотношении контрастивной лингвистики и теории перевода до сих пор продолжает оставаться предметом споров. В прошлом нередко отсутствовала четкая дифференциация этих дисциплин. Так, Я.И. Рецкер в статье "О закономерных соответствиях при переводе на родной язык", в которой впервые были сформулированы основные положения одной из первых лингвистических теорий перевода, теории закономерных соответствий, писал: "Перевод... немыслим без прочной лингвистической основы. Такой основой должно быть сравнительное изучение языковых явлений и установление определенных соответствий между языком подлинника и языком перевода. Эти соответствия в области лексики, фразеологии, синтаксиса и стиля и должны составлять лингвистическую основу теории перевода" [Рецкер, 1950, 156]. Таким образом, сопоставление языков и языковых явлений фактически отождествлялось с лингвистической теорией перевода.

Этот взгляд на соотношение теории перевода и контрастивной лингвистики до сих пор находит свое проявление в некоторых теоретических построениях, в которых вся проблематика перевода сводится к соотношению отдельных лексических единиц, морфологических категорий и синтаксических конструкций в исходном языке и языке перевода. Порой теория перевода отождествляется не с контрастивной лингвистикой вообще, а с одним из ее разделов. Так, в известной книге по сопоставительной стилистике французского и английского языков Ж.-П. Винэ и Ж. Дарбельне порой ставится знак равенства между понятиями сопоставительной стилистики и теории перевода [Vinay, Darbeinet, 1958]. В цитированной выше работе по лингвистической теории перевода Л.С. Бархударов писал: «... можно даже утверждать, что лингвистическая теория перевода — это не что иное, как „сопоставительная лингвистика текста”» [Бархударов, 1975, 28].

Вопрос о соотношении контрастивной лингвистики и теории перевода детально рассматривается Э.Косериу в докладе на международном симпозиуме в Трире ("Контрастивная лингвистика и теория перевода: их отношение друг к другу") [Coseriu, 1981]. Согласно Косериу, контрастивный анализ языков может осуществляться в различных плоскостях внутриязыкового структурирования, а именно: на уровне языковой нормы (т.е. обычных, традиционных реализаций языковых функций), на уровне типа языка (т.е. принципов внутриязыкового структурирования, функциональных категорий, рассматриваемых в их взаимосвязи) и, наконец, на уровне языковой системы (т.е. функциональных оппозиций и связанных с ними парадигматических группировок, например лексических и грамматических полей). По мнению Косериу, контрастивная лингвистика, ориентированная исключительно на тип языка и языковую систему, имеет ограниченную ценность для перевода. Это объясняется тем, что в переводе речь идет не о соотношении функциональных категорий и функциональных единиц. С другой стороны, контрастивная лингвистика на уровне языковой нормы, которая исследует фактическое употребление функциональных единиц, охватывает именно ту сферу, в которой протекает процесс перевода, и совпадает с ней [там же, 193].

10

Э.Косериу, несомненно, прав, когда считает, что системно-структурные и типологические сопоставления языков могут иметь лишь ограниченное приложение к переводу. Прав он и в том, что к теории перевода ближе всего именно та отрасль контрастивной лингвистики, которая ориентирована на язык в действии. Именно эта отрасль обнаруживает наиболее тесные двусторонние связи с теорией перевода. Подобно последней, она имеет дело с речевыми реализациями языковой структуры, с областью функционирования языка в речи, и, подобно частной теории перевода, охватывающей два языка, она однонаправленна (например, проблема нахождения соответствий деепричастию актуальна лишь для перевода с русского языка и для контрастивной лингвистики, исходным языком которой является русский).

Вместе с тем едва ли можно согласиться с утверждением, согласно которому ориентированная на норму и узус контрастивная лингвистика приравнивается к теории перевода. Независимо от того, какой аспект языка — его структурный тип, система, норма или узус — оказывается в фокусе сопоставительного анализа, контрастивная лингвистика всегда нацелена на язык, на конкретную языковую пару, подвергаемую сопоставительному анализу. Целью ее является синхронное сопоставление языков, выявление их общих и различительных черт на основе единого метаязыка, выступающего в качестве tertium comparationis, или одного из исследуемых языков, выступающего в качестве эталона для сопоставления.

Что же касается теории перевода, то ее предметом, как отмечалось выше, является перевод как специфический вид межъязыковой коммуникации, или, в терминах лейпцигской школы теории перевода, "языкового посредничества" (Sprachmittlung), а целью — выявление сущности перевода, его механизмов, способов его реализации, влияющих на него внутриязыковых и внеязыковых факторов и регулирующих его норм. Используя некоторые методы, заимствованные из других языковедческих дисциплин (например, компонентный анализ), теория перевода в то же время разрабатывает и свои собственные методы описания и анализа процесса перевода. К ним относятся некоторые методы моделирования перевода — модель "динамической эквивалентности" Ю.Найды [Nida, Taber, 1969], коммуникативные модели О.Каде [Kade, 1968] и А.Поповича [Попович, 1980], методы переводческого эксперимента [Рецкер, 1974, 63-75] и др.

Исследуя соотношение между функциональными единицами языка А и языка В, контрастивная лингвистика создает необходимый фундамент для построения теории перевода. В самом деле, многие переводческие трансформации, составляющие "технологию" перевода, восходят в конечном счете к функционально-структурным расхождениям между "сталкивающимися" друг с другом в процессе перевода языками. Между данными контрастивной лингвистики и данными теории перевода во многих случаях наблюдается каузальная связь. При этом контрастивная лингвистика в ряде случаев отвечает на вопрос о том, почему в переводе осуществляется та или иная операция. Так, в английском языке для обозначения движения часто используется глагол, содержащий сопутствующий движению признак — шум, вибрацию и т.п. В русском

11

языке этот сопутствующий признак, как правило, описывается с помощью глагола движения в сочетании с наречием, предложно-именным сочетанием или деепричастием. Ср. следующий пример из перевода на английский язык рассказа М.Ю.Лермонтова "Фаталист":... все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно — With bated breath and eyes expressive of terror and a vague curiosity, we glanced from the pistol to the fateful асе which was now slowly fluttering downwards.

Отмеченное расхождение в структуре английской и русской фраз, отражающих одну и ту же предметную ситуацию, служит причиной переводческой трансформации, связанной с перераспределением семантических компонентов: русский глагол в сочетании с деепричастием ("трепеща на воздухе, опускался") преобразуется в английский глагол со значением сопутствующего признака в сочетании с наречием, указывающим на направление движения (was... fluttering downwards).

Одной из причин (хотя и не единственной) описанной выше трансформации является наличие "безэквивалентных форм" в одном из взаимодействующих друг с другом в процессе перевода языков. Такой формой в данном случае является деепричастие, представляющее собой специфическую черту русского языка.

Ср. также интересный пример, приводимый в цитированной выше работе Косериу: Я никогда не любил Людмилу; Я никогда не любил, Людмилы. Здесь "безартиклевый" русский язык использует характерное, для него средство — падежную флексию для маркирования семантической оппозиции "конкретное лицо—представитель класса" (в первом, случае речь идет о конкретном человеке, а во втором — о любой женщину по имени Людмила). Немецкий язык использует в тех же целях противопоставление нулевого и неопределенного артиклей: Ich habe nie Ljudmila geliebt; Ich habe nie eine Ljudmila geliebt. Ср. англ.: I have never loved Lyudmila; I have never loved a Lyudmila.

Можно сказать, что теория перевода нуждается в контрастивной лингвистике как в источнике исходных данных. Эти данные, проливающие свет на расхождения между структурными типами, системами и нормами языков (попутно отметим, что контрастивная лингвистика на уровне языковой нормы пока еще не создана и находится в стадии разработки), служат в качестве отправного пункта для собственно переводческого анализа. Однако при этом нельзя не учитывать того обстоятельства, что контрастивная лингвистика ориентирована на перевод не в большей мере, чем на преподавание иностранных языков.

Различие между теорией перевода и контрастивной лингвистикой касается также самого характера сопоставлений, практикуемых в этих дисциплинах. Рассмотрим в качестве примера характер сопоставлений в теории перевода и в существующей пока лишь в первом приближении сопоставительной лингвистике текста. Л.С. Бархударов считал, что предметная область теории перевода совпадает с предметной областью сопоставительной лингвистики текста именно потому, что эти дисциплины занимаются сопоставительным изучением семантически тождественных текстов [Бархударов, 1975, 28]. Думается, что для контрастив- 12

ной лингвистики семантическое тождество текстов не является обязательным условием. Сопоставительная лингвистика проводит свои сопоставления на уровне определенного типа или жанра текста. При этом в сопоставительной лингвистике текста используются так называемые параллельные тексты, которые никак не могут рассматриваться как тексты, находящиеся в отношении "оригинал—перевод". Иногда в качестве материала для сопоставлений используются тексты, у которых вообще отсутствует семантический инвариант, но которые позволяют выявить дифференциальные признаки текстов данного жанра в сопоставляемых языках. Ср., например, приводимые в качестве "параллельных текстов" в одном из сопоставительных исследований выступления в английском парламенте и в бундестаге:

I considered it in public interest to suggest that the House should be summoned to meet today. Mr. Speaker agreed, and took the necessary steps, in accordance with the powers conferred upon him by the Resolution of the House... I now invite the House, by the motion which Stands in my name, to record its approval of the Steps taken...

Infolge eines Versehens, das ich bisher aufklдren konnte, ist entgegen der Bitte des Kabinetts, den Punkt, Abgabe einer Regierungserklдrung auf die Togesordnung zu setzen, dieser nicht auf Tagesordnung. Ich bitte deswegen um Entschuldigung; ich werde die Sache aufklдren. Aber ich glaube, die ganze internationale Lage ist derart, dass das Hohe Haus von der Bundesregierung eine Enklдrung verlangen kann... [Hartmann, 1981, 203].

Сопоставительный анализ направлен на выявление специфических и общих черт в структуре сопоставляемых текстов, в их лексике, синтаксисе, фразеологии и стиле. При этом сопоставления носят, как правило, статический характер и не преследуют цели нахождения переводческих эквивалентов.

Теория перевода также имеет дело с текстами — исходным и переводным, между которыми устанавливаются эквивалентные отношения. Однако в сопоставительной теории текста, где речь идет о различных типах текстов, основным направлением научного поиска является именно выделение тех общих черт, которые характеризуют тексты данного типа, тогда как теория перевода принимает общие характеристики текстов за данное и сосредоточивает свое внимание на том, каким образом эти характеристики детерминируют процесс перевода.

Более того, если для сопоставительной лингвистики текста необходимо и достаточно выявление соотношения между однотипными текстами в разных языках, то для теории перевода характерна неразрывная, органическая связь статической "сетки отношений", т.е. анализа, основанного на выявлении типологии и иерархии эквивалентных отношений между исходным и переводным текстами, с динамическими моделями, воссоздающими путь переводчика от исходного к переводному (конечному) тексту как серию преобразований, подчиненных определенным закономерностям.

В этой связи возникает вопрос не только о соотношении контрастивной лингвистики и теории перевода, но и о роли и месте лингвистики вообще в науке о переводе. Дело в том, что лингвистика, несомненно,

13

играет важнейшую роль в переводоведении. Это обусловлено ролью языка в процессе перевода. Будучи особым видом межъязыковой речевой коммуникации, перевод осуществляется с помощью языка, с учетом соотношения между исходным языком и языком перевода. Вместе с тем нельзя не признать, что перевод как речевая деятельность не может быть сведен к процессу, целиком и полностью осуществляемому по заданному межъязыковому алгоритму. Теория перевода, стремящаяся к реалистическому отражению процесса межъязыковой коммуникации, не может пройти мимо того важного обстоятельства, что перевод является не только языковым (или, точнее, речевым) феноменом, но и феноменом культуры. В самом деле, процесс перевода "пересекает" не только границы языков, но и границы культур, а создаваемый в ходе этого процесса текст транспонируется не только в другую языковую систему, но и в систему другой культуры.

Рассмотрение перевода как целенаправленной деятельности едва ли возможно без проникновения в планы, структуру и реализацию этой деятельности, или, иными словами, в психологию перевода. Без учета психологического компонента невозможно раскрытие роли человеческого фактора в переводе, что представляется необходимым хотя бы потому, что в любом акте перевода присутствует творческое начало, проявляющееся в незапрограммированных и непредсказуемых решениях. Вряд ли можно было бы описать в виде исчерпывающей лингвистической формулы "алгоритм", которому подчинено любое подлинно творческое решение переводчика. По-видимому, в таких случаях речь идет не столько о "сетке отношений" между языками, сколько о той стороне переводческой деятельности, которую принято вслед за К.И.Чуковским называть "высоким искусством".

Таким образом, если контрастивная лингвистика включает в рассмотрение язык А и язык В, исходя из основной задачи этой дисциплины, определяемой как "систематическое сравнение форм и значений единиц структуры сопоставляемых языков" [Ярцева, 1981,29], то теория перевода помимо исходного и конечного текстов принимает в расчет социокультурные и психологические различия между разноязычными коммуникантами, а также ряд других социокультурных и психолингвистических детерминантов процесса перевода. При этом учитывается, что перевод — это не простая смена языкового кода, но и адаптация текста для его восприятия сквозь призму другой культуры.

Сказанное не следует понимать как попытку принизить значение лингвистики для теории перевода, которое трудно переоценить. Но при этом следует, по-видимому, согласиться с В.Ивиром, полагающим, что "лингвистический компонент в переводе является центральным в одном смысле: он управляет процессом всюду, где не вступает в конфликт с требованиями других компонентов" [Ivir, 1981, 217]. Отсюда следует, что какой бы "лингвистичной" ни была теория перевода, она не может не обрастать междисциплинарными связями с науками, изучающими социокультурные, психологические и иные аспекты речевой деятельности.

Соотношение контрастивной лингвистики и теории перевода характеризуется двумя противоположными тенденциями. С одной стороны,

14

каждая из этих дисциплин утверждает свою автономию, а с другой взаимодействие между ними становится все более тесным. Опираясь на данные контрастивной лингвистики, теория перевода прослеживает влияние соотношения языков (на уровне структурного типа, системы и нормы) на процесс перевода. В свою очередь, перевод оказывает неоценимую услугу контрастивной лингвистике, будучи единственным источником, из которого извлекается tertium comparationis — основа формальных соответствий [там же, 216]. Более того, широкое привлечение данных теории перевода открывает новые перспективы перед контрастивным анализом. Так, например, по мнению К.Хансена, если в будущем контрастивная лингвистика будет ориентироваться не только на абстрактный уровень языковой системы, но и на конкретный уровень языкового узуса, ей придется дополнить используемое ею понятие функциональной эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне системы) выработанным в теории перевода понятием коммуникативной эквивалентности (т.е. эквивалентности на уровне текстов с учетом их коммуникативного эффекта) [Hansen, 1985, 127].

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СОЦИОЛИНГВИСТИКА

Социальная сущность перевода за последнее время все больше привлекает к себе внимание исследователей. Так, один из ведущих теоретиков перевода ГДР, О.Каде, рассматривал перевод как важнейший вид языкового посредничества (Sprachmittlung), т.е. межъязыковой коммуникации, представляющей собой (как и коммуникация вообще) общественное явление — языковую деятельность людей, ограниченную общественными условиями и служащую общественным целям [Kade, 1977]. В советском языкознании идеи О.Каде получили развитие в работах Л.К.Латышева, рассматривающего общественное предназначение перевода как его постоянный классифицирующий признак, присутствующий во всех его реализациях [Латышев, 1983, 8].

Социальные аспекты перевода в той или иной форме получали освещение в работах по теории перевода. Однако в них они чаще всего рассматривались несистемно, без привлечения понятийного аппарата, разработанного современной социолингвистической теорией. Между тем есть основания утверждать, что, будучи социально детерминированным явлением, перевод обладает рядом существенных признаков, входящих в сферу компетенции социолингвистики.

Среди социолингвистических проблем, имеющих прямое отношение к переводу, следует в первую очередь выделить такие, как "язык и социальная структура", "язык и культура", "язык и социология личности". В соответствии с этим важно рассмотреть следующие три стороны перевода: а) перевод как отражение социального мира; б) перевод как социально детерминированный коммуникативный процесс; в) социальную норму перевода.

Отражение социального мира в процессе межъязыковой коммуникации является одним из существенных социолингвистических аспектов перевода. Эта проблема характеризуется двумя основными аспектами: первый непосредственно связан с передачей в переводном тексте социальных реалий исходной социокультурной системы, а второй — с опосре- 15

дованным отражением социальной дифференциации общества через социально обусловленную дифференциацию языка.

Проблема перевода социальных реалий связана с поиском их функциональных аналогов в другой культуре. Порой вся сложность этой проблемы проистекает из разного членения социальной действительности. Рассмотрим в качестве примера трактовку понятия "middle class" в "Большом англо-русском словаре": "люди среднего достатка, средние слои общества (средняя и мелкая буржуазия, интеллигенция, служащие, высокооплачиваемые рабочие)". Таким образом, проецируя эту категорию на другую понятийную систему, мы получаем целый ряд, соотнесенный с разными категориями другой социокультурной системы. В то же время в контексте словосочетания этот термин порой конкретизируется и приобретает однозначные соответствия в русской общественно-политической терминологии: upper middle class — "крупная буржуазия"; middle class prejudices — "буржуазные предрассудки".

Еще сложнее обстоит дело с передачей реалий в тех случаях, когда речь идет о культурах, разделенных значительной дистанцией. Так, по свидетельству Ю.Найды, для английского словосочетания common people 'простые люди' на языке майя удалось найти лишь более или менее адекватное описательное соответствие — 'люди, живущие на окраине поселка', поскольку в культуре индейских племен Юкатана удаленность жилья от центра поселка является показателем социально- экономического статуса [Nida, 1964, 93].

Что касается социально обусловленной вариативности языка, то она находит свое проявление, в частности, в речи персонажей, а также и в авторской речи в художественном тексте. По мнению А.Нойберта, "решающее значение для теории перевода имеют результаты сопоставления двух систем вариативности" — исходного языка и языка перевода [Neubert, 1977]. Сопоставляя эти системы, мы исходим из того, что социальная вариативность в языке и речи характеризуется наличием двух измерений — стратификационного и ситуативного. Стратификационная вариативность самым непосредственным образом связана с социальной структурой общества и находит свое выражение в тех языковых и речевых различиях, которые обнаруживаются у представителей разных социальных слоев и групп. В то же время ситуативная вариативность проявляется в преимущественном употреблении социально маркированных языковых средств — отдельных единиц или целых систем и подсистем — в зависимости от социальной ситуации [Швейцер, 1976, 78—79].

В комедиях Аристофана дорийский диалект служит в качестве стратификационного маркера, характеризующего провинциала, не владеющего образцовой аттической речью. В некоторых переводах комедии "Лисистрата" на английский язык в качестве аналога дорийского диалекта используются местные диалекты английского языка со сходной оценочной коннотацией. Так, например, в одном из английских изданий комедии спартанский гонец, который в оригинале говорит на дорийском диалекте, изъясняется на шотландском диалекте (Scots): Herald. Whaur sall a body fin' the Athanian Senate / Or the gran lairds? Ha gotten news to tell. В американском издании аналогичную функцию 16

выполняет южный диалект американского варианта английского языка: Her a l d. This Athens? Where-all kin I find the Council of Eiders or else the Executive Board? I brung some news. Наконец, в опубликованном в Нигерии переводе комедии в тех же целях применяется пользующийся низким социальным престижем нигерийский пиджин: Messenger. Wusa ah go find una chiefs or wetin una de call dem leaders? Ah bring important news for dem [Bailey, Robinson, 1973, 110—114]. Такого рода прием, т.е. передача диалектной речи с помощью диалектов языка перевода, явно противоречит принятой в нашей стране переводческой норме, не допускающей полной русификации подлинника и лишения его национального колорита. Именно поэтому русский переводчик комедии А.Пиотровский использовал для речевой характеристики этого персонажа отдельные элементы сниженной разговорной речи: "Привязался же, болтун!", "Что за вздор еще?', "От Лампито пошла зараза" и др.

Компенсационные приемы перевода используются и при передаче ситуативной вариативности языка, одним из проявлений которой является варьирование ситуативных маркеров речи под влиянием меняющихся ролевых отношений между коммуникантами. В русском языке одним из маркеров ролевых отношений служат личные местоимения ты /вы при обращении к собеседнику. Эти маркеры неоднозначны. Как отмечает П.Фридрих, их варьирование отражает такие параметры, как социальный контекст, относительный возраст, генеалогическая дистанция, принадлежность к группе и др. [Friedrich, 1972, 276—281]. При переводе на английский язык, где отсутствует аналогичная оппозиция личных местоимений, требуется каждый раз подыскивать ситуативный эквивалент, передающий те же параметры ситуации. Рассмотрим следующий пример из перевода на английский язык романа Достоевского "Идиот": — Евгений Павлович, это ты?.. Ну как же я рада, что наконец разыскала... — "Is that you, Eugene, darling? I'm so glad to have found you at last..." В этом примере Настасья Филипповна при всех обращается к Евгению Павловичу на "ты", подчеркнуто афишируя близкие отношения с ним. Здесь переводчик использует в качестве аналога интимное обращение darling.

Думается, что к переводу как коммуникативному акту вполне приложима разработанная английским лингвистом М.А.К. Хэллидеем социально- семиотическая модель текста и детерминирующей его ситуации [Halliday, 1979, 139—145]. Согласно Хэллидею, семиотическая структура ситуации образуется на основе взаимодействия элементов триады — "поля" (field), или типа социального действия, "тональности" (tenor), или типа ролевых отношений, и "модуса" (mode), или типа символической организации. Поле включает комплекс социальных действий определенной конфигурации, в рамках которых существенную роль играет и текст. Структура ролевых отношений, т.е. отношений между участниками социальной деятельности, в том числе и речевой, лежит в основе тональности текста (подробнее см. в гл. V). Модус — это способ речевой организации, определяемый символическими формами взаимодействия, письменными и устными, а также их жанровыми разновидностями.

В качестве примера поля приведем область массовой коммуникации.

2-Зак..311 17

Здесь возникает проблема передачи в переводе некоторых существенных особенностей массовой коммуникации, находящих свое отражение в языке. Отмечалось, что для языка американских средств массовой коммуникации характерна высокая степень стандартизации. Так, в пособии по практической стилистике для газет и информационных агентств указывается, что на страницах американских газет постоянно мелькают такие выражения, как the Senate today heads into ... 'сегодня сенат приступает к ...'; bitterly contested bill 'законопроект, вокруг которого развернулась ожесточенная борьба'; violence flared 'вспыхнули беспорядки' и др. [Heyn, Brier, 1969, 36—37].

Порождение сообщения в условиях массовой коммуникации отличается оперативностью, "сиюминутностью", что находит свое отражение прежде всего в насыщенности текста неологизмами. Среди них видное место занимают те, которые отражают события политической жизни, привлекающие внимание читателей. Ср., например, такие неологизмы, связанные с нашумевшим уотергейтским делом, как the plumbers 'сантехники' — прозвище секретной следственной группы, созданной Никсоном для предупреждения утечки секретной информации, stonewalling 'обструкция следствия путем отказа давать показания, дезинформации, туманных заявлений' и т.п. [Швейцер, 1983, 107—132].

В переводе находит отражение и тональность текста, определяемая ролевыми отношениями между участниками коммуникативного акта (отправителями и получателями). Есть достаточные основания предположить, что газеты, журналы и другие средства массовой коммуникации моделируют речевое поведение человека, выбирающего те или иные языковые ресурсы в зависимости от социальной ситуации и в первую очередь от ролевых отношений. Показательно сравнение языка двух американских военных журналов — "Military Review", издаваемого командно-штабным колледжем и предназначенного в основном для старших офицеров, и "Soldiers", популярного иллюстрированного журнала, адресованного широкой читательской аудитории — личному составу армии, национальной гвардии, вольнонаемным и др. Установка на разную аудиторию определяет и стилевые расхождения между этими журналами. Ср. следующие примеры: The perimeter, with armored vehicles used, should be organized in depth avoiding linear or regulаr circle configurations ("Military Review") 'Круговая оборона с применением бронированных машин должна быть эшелонирована в глубину без прямых линий или правильных окружностей'; Happiness is many things. То the soldier, it's a hot meal when you are hungry, a letter from home when you're lonely, a soft bunk when you're tired 'Счастье — это все, что угодно. Для солдата это — горячий обед, когда ты голоден, письмо от родных, когда тебе грустно, мягкая койка, когда ты устал'.

В первом случае перед нами фрагменты типичного "уставного" текста с характерной для него специальной терминологией (perimeter, armored vehicles, organized in depth... круговая оборона', ' бронированные машины', 'эшелонированный в глубину’). Во втором — рефлексом неформальных ролевых отношений является разговорная тональность (ср. разговорные стяжения it's, you're в английском тексте, использование ты в русском переводе) [Швейцер, 1973, 209—212].

18

В связи со сказанным встает вопрос о социальной норме перевода. Как и любая социальная норма, норма перевода является механизмом, через посредство которого общество детерминирует поведение личности [Кречмар, 1970]. Социальная норма перевода представляет собой совокупность наиболее общих правил, определяющих выбор стратегии перевода. Эти правила в конечном счете отражают те требования, которые общество предъявляет к переводчику. Не будучи чем-то раз и навсегда заданным, они варьируются от культуры к культуре, от эпохи к эпохе и от одного типа (жанра) текста к другому.

Национальную вариативность переводческой нормы (в области художественного перевода) отмечает И.Левый. Так, например, переводческую эстетику французов характеризует сомнение в творческой самостоятельности перевода. Отсюда установка переводить стихи прозой. Гораздо ригористичнее отношение к переводу в среднеевропейских литературах (у чехов, словаков, венгров): здесь считается отступлением от нормы не только перевод стиха прозой, но и передача александрийского стиха белым, пропуск каламбура или исторического намека и другие облегчения переводческого труда, привычные для англичан или немцев [Левый, 1974, 47].

Противоречивые требования к переводу ("парадоксы перевода") были, в частности, отмечены Т.Сейвори в книге "Искусство перевода":

1. Перевод должен передавать слова оригинала.

2. Перевод должен передавать мысли оригинала.

3. Перевод должен читаться как оригинал.

4. Перевод должен читаться как перевод.

5. Перевод должен отражать стиль оригинала.

6. Перевод должен отражать стиль переводчика.

7. Перевод должен читаться как современный переводчику.

8. Перевод должен читаться как современный оригиналу.

9. Перевод вправе прибавить нечто к оригиналу или убавить от него.

10. Перевод не вправе ничего ни прибавить, ни убавить.

11. Стихи следует переводить прозой.

12. Стихи следует переводить стихами.

Историческая вариативность переводческой нормы может быть проиллюстрирована переводами Библии в различные исторические периоды. Так, средневековые переводы в целом подчиняются первому из перечисленных выше требований ("переводить слова подлинника" — девиз буквального перевода). Буквализм ранних переводов Библии проистекал, как отмечает А.В.Федоров, не столько из осознанного теоретического принципа, сколько из пиетета, из "трепета" перед библейскими текстами [Федоров, 1983, 25]. Впоследствии эта норма была расшатана и вместо нее было выдвинуто требование "переводить не слова, а мысли" (см. второе требование из перечня Сейвори). Об этом, в частности, свидетельствуют два перевода одного и того же отрывка из "Послания римлянам", приводимые Ю.Найдой [К1аа, 1875,256—257]: 1. Through whom we have received grace and apostleship unto the obedience of faith among all nations for his name's sake. 2. Through him God gave us the priviledge of being an apostle for the sake of Christ, in order to lead people of all nations to believe and obey.

19

Рассмотрим еще один "парадокс перевода" — требование транспонировать текст в культуру получателя и одновременно сохранять "инокультурный" колорит. В прошлом последнее требование было не столь жестким, о чем свидетельствуют, в частности, некоторые русские переводы XIX в., в которых текст оригинала подвергался полной русификации. Ср., например, приписываемый О.И. Сенковскому перевод цитированной выше баллады Бернса "Джон Ячменное Зерно":

Были три царя на Востоке,

Три царя сильных и великих,

Поклялись они, бусурманы,

Известь Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.

И вырыли они глубокую борозду, да и бросили его в нее,

И навалили земли на его головушку,

И клялись они, бусурманы,

Что извели Ивана Ерофеича Хлебное зернышко.

Переданное ритмизованной прозой в духе русской народной былины и включающее элементы русского просторечия (бусурманы, известь), это произведение явно не соответствует современной норме перевода и может расцениваться как стилизованное переложение.

Некоторые нормы перевода еще находятся в процессе формирования. Об этом, в частности, свидетельствуют дискуссии под рубрикой "Арифметика и алгебра перевода" в "Литературной газете", а также полемические материалы, печатаемые на страницах ряда литературных журналов.

Перевод и лежащая в его основе стратегия оказываются зависимыми от нормативных установок, задаваемых культурой. Однако существует и другой аспект этой проблемы, фокусирующий наше внимание на активной роли перевода, оказывающего существенное воздействие на формирование языковой нормы.

На роль переводов в создании литературного письменного языка указывает В.Н.Ярцева, считающая, что "для понимания истории формирования и развития литературного языка приходится касаться как проблемы иноязычных влияний, так и вопросов переводческой активности писателей данной страны" [Ярцева, 1985, 142]. В истории литературного английского языка активная роль переводов нашла свое проявление, в частности, в том, что приток латинизмов в письменную речь заметно «увеличивался в периоды интенсивной переводческой деятельности (перевод на древнеанглийский „Вульгаты", переводческая деятельность короля Альфреда) и особенно возрос к эпохе Возрождения» в связи с интересом к классическим языкам и развитием новых жанров в литературе [там же, 142]. Перевод явился каналом воздействия латинского языка на английский, которое проявлялось как в многочисленных лексических заимствованиях и синтаксических кальках, так и в функционально-стилистической дифференциации языка. Роли перевода как проводника иноязычного влияния в известной мере способствовали буквалистские установки, которые господствовали в то время в переводе.

Роль перевода как активного инструмента взаимодействия языков и культур сохраняется и в современном обществе. Проникая в повседневную речь через средства массовой коммуникации, некоторые "переводизмы", на первых порах воспринимавшиеся как отклонения от нормы

20

(ср., например, такие кальки, как утечка мозгов от англ, brain-drain, военное присутствие от англ, military presence и др.), постепенно приобретают права и утверждаются в языке.

Проблема взаимодействия теории перевода и социолингвистики еще ждет своего решения. В данном разделе были указаны лишь некоторые области тесного соприкосновения этих дисциплин. Думается, что использование понятийного аппарата и инструментария современной социолингвистики даст возможность глубже проникнуть в механизм перевода, выявить его социальную природу и социальные детерминанты, точнее охарактеризовать всю сложность и противоречивость стоящих перед ним задач и стратегию переводческого решения.

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ПСИХОЛИНГВИСТИКА

Выявление психологической основы перевода является необходимой предпосылкой для познания его сущности. В этом отношении прав С.Н. Сыроваткин, считающий, что в самой своей сокровенной части перевод — это психологический процесс. Психологическую природу имеют три его стадии (понимание исходного текста, "отмысливание" от форм исходного языка и выбор форм языка перевода) [Сыроваткин, 1978, 18]. Это обстоятельство побуждает теоретиков перевода обращаться к данным психолингвистики.

Поскольку объектом психолингвистики является речевая деятельность, а объектом теории перевода — особый вид речевой деятельности — перевод, задачи этих дисциплин во многом перекрещиваются. К теории перевода вполне приложимы данные психолингвистики о механизмах порождения и восприятия речевого высказывания, о структуре речевого действия и о моделях языковой способности. К сожалению, перевод еще не подвергался глобальному описанию с психолингвистических позиций, а предпринимавшиеся до сих пор попытки психолингвистического анализа перевода носили в основном фрагментарный характер.

Вместе с тем определенный интерес для теории перевода представляют разработанные советскими и зарубежными психолингвистами положения о трехчленной структуре речевого действия, включающего фазу планирования (программирования), фазу осуществления и фазу сопоставления, о необходимости учета его цели и мотивации, об эвристическом принципе порождения речи, о лежащем в его основе вероятностном прогнозировании, об активном характере процесса восприятия речи [Леонтьев, 1969, 263—265].

Остановимся подробнее на эвристическом принципе, согласно которому в зависимости от конкретной экспериментальной ситуации субъект может избрать тот путь психолингвистического порождения высказывания, который в данных обстоятельствах представляется оптимальным. Думается, что этот методологический принцип вполне применим к моделированию порождения речевого высказывания в процессе перевода. Анализ переводов свидетельствует о том, что, как и любая речевая деятельность, перевод не осуществляется по единой модели. В процессе перевода находят применение и грамматические трансформации, и лек- 21

сико-синтаксические перифразы, и семантические преобразования. При этом выбор оптимального способа анализа исходного текста и построения соответствующего текста на другом языке диктуется конкретными условиями межъязыкового коммуникативного акта. Поэтому сведение процесса перевода к единой модели порождения конечного текста представляется неправомерным.

Вспомним рассуждения Ю.Найды, отстаивающего тезис об универсальности трансформационной модели как единственной адекватной модели перевода [Nida, Taber, 1969, 3—4]. Как полагает Найда, существуют две системы перевода. Первая система сводится к формулированию серии правил, указывающих, что именно следует сделать для того, чтобы для какой-то единицы или сочетания единиц исходного языка найти соответствующую форму в языке перевода. В некоторых вариантах теории перевода постулируется наличие языка-посредника, через который осуществляется перевод. Но независимо от того, вводится ли в модель перевода эта промежуточная структура, данный подход основан на применении правил на уровне поверхностных структур языка. Вторая система предусматривает более сложную процедуру, включающую три стадии: 1) анализ, в ходе которого поверхностная структура сообщения на языке А анализируется в терминах грамматических трансформаций с учетом грамматических отношений и значений слов и словосочетаний; 2) перенос, в ходе которого подвергнутый анализу материал переносится из языка А в язык В; 3) реконструирование, в ходе которого перенесенный материал обрабатывается с целью окончательной адаптации конечного сообщения к нормам языка перевода (схема 1).

Схема 1

Ю.Найда считает, что одноэтапная процедура перевода неадекватна. В то же время трехэтапная модель более точно отражает характер языкового поведения переводчика, анализирующего исходный текст с помощью обратных трансформаций (преобразование поверхностных структур в ядерные предложения) и создающего конечный текст с помощью преобразования ядерных предложений в поверхностные структуры языка перевода.

Анализ переводов свидетельствует о том, что грамматические трансформации действительно находят применение в качестве одного из приемов семантического анализа исходного текста и одного из способов построения конечного высказывания. Однако сведение перевода к грамматическим трансформациям чрезмерно упрощает реальную картину, поскольку в переводе находят применение и методы лексико- синтаксического перефразирования, и семантические модификации, обусловленные ситуативно-прагматическими факторами [Швейцер, 1973]. Более того, в ряде случаев вполне возможно применение одноэтапной процедуры нахождения прямых соответствий. Так, например, в устном, и в

22

особенности в синхронном, переводе, требующем мгновенного принятия решений, использование многоступенчатой схемы представляется маловероятным.

По мнению А.А.Леонтьева, характерной чертой перевода является заданность программы извне [Леонтьев, 1969, 169]. Иными словами, программа переводческой деятельности задается переводимым текстом и ситуацией коммуникативного акта. Понятие программы в данном случае совпадает с понятием инварианта перевода, так как «таким инвариантом является как раз внутренняя программа речевого высказывания — система функционально „нагруженных" смыслами элементов предметно- изобразительного кода или действий над подобными элементами. А поскольку смысл есть функция соотнесенности мотивации и целенаправленности деятельности, выбор программы обусловлен предшествующим опытом организма (вероятностное прогнозирование), а структура программы, в частности,— факторами ситуации и контекста, постольку все эти факторы релевантны при переводе и должны быть привлекаемы при его психологическом анализе» [там же, 172].

Ниже мы остановимся подробнее на проблеме инварианта при переводе. Здесь же ограничимся выражением принципиального согласия с мнением А.А.Леонтьева о заданности извне программы переводческого действия. На наш взгляд, это в целом справедливое утверждение нуждается лишь в некотором уточнении с учетом коммуникативной интенции самого переводчика. Перечень детерминантов программы перевода был бы явно неполным, если бы мы не приняли во внимание той принципиально важной роли, которую играет при этом установка на рецептора, на преодоление "межкультурного барьера", на традицию и норму перевода.

В свое время, характеризуя внутренний механизм порождения высказывания при переводе, автор высказал предположение о том, что поиск оптимального решения при переводе заключается в последовательном приближении к оптимальному варианту путем перебора нескольких возможных вариантов и отклонения тех, которые не соответствуют определенным функциональным критериям [Швейцер, 1973, 60]. Такое представление о переводе согласуется, на наш взгляд, с распространенной в современной психологии идеей вероятностного прогнозирования, восходящей к "модели будущего" Н. А.Бернштейна и основанной на том, что выбор того или иного способа деятельности представляет собой постулирование возможных исходов из наличной ситуации, их последовательный перебор под углом зрения определенных критериев выбора [Леонтьев, 1969, 264].

Подобно другим моделям перевода, модель проб и ошибок не может претендовать на универсальность. В частности, она не может быть применима в экстремальной ситуации, например в синхронном переводе, когда время нахождения варианта сокращается до минимума и требуется автоматизм переводческих навыков. Однако в целом данная гипотеза подтверждается наблюдениями над деятельностью переводчиков (материалы этих наблюдений будут рассмотрены ниже).

Модель вероятностного прогнозирования использует Г.В.Чернов при описании механизма порождения речевого высказывания в процессе

23

синхронного перевода. По его данным, синхронный перевод осуществляется при одновременности процессов слушания и говорения, часто до завершения поступающего к переводчику высказывания. Механизмами, обеспечивающими эту одновременность, являются, как считает Г.В.Чернов, механизм вероятностного прогнозирования поступающего к переводчику сообщения и механизм упреждающего синтеза при порождении переводчиком сообщения на языке перевода. Суть выдвигаемой при этом гипотезы сводится к тому, что в процессе слухового восприятия оригинала переводчик выдвигает предположения о том или ином смысловом либо вербальном завершении намерений автора. Выдвижение их осуществляется на основе подсознательной субъективной оценки априорных вероятностей дальнейшего развития данной вербальной ситуации [Чернов, 1978, 53—56].

Для подтверждения гипотезы о действии механизма вероятностного прогнозирования на вербальном уровне сочетаемости слов был проведен эксперимент по синхронному переводу текста, содержащего словосочетания разной степени связности. В одном типе высказываний "подсказывалась" высокая степень вероятности определенного вербального завершения, но реальное завершение было иным (в популярной телевизионной передаче недавно прозвучала фраза: Лучше меньше, да "ЛУЧ"). Во втором типе каждое слово не сочеталось в смысловом отношении ни с предыдущим, ни с последующим (Проходной букет вытек с холодным шумом). Полученные в эксперименте результаты (перевод по подсказанной гипотезе в первом случае и нарушение синхронного перевода во втором) позволяют, по мнению Г.В.Чернова, сделать ряд выводов о механизме вероятностного прогнозирования как на уровне прогноза вероятности сочетаемости слов, так и на более высоком смысловом уровне ("там же, 71—851.

Менее разработана техника психолингвистического эксперимента в области письменного перевода. В этой связи представляет интерес экспериментальное исследование психолингвистического механизма перевода как процесса порождения текста, проводимое в Университете г. Турку. Испытуемые печатают текст перевода на клавиатуре компьютера, фиксирующего все операции по редактированию текста, темпоральные характеристики его порождения, включая паузы, связанные с чтением оригинала и обдумыванием варианта перевода, и в частности характер и величину смысловых отрезков, которыми оперирует переводчик [Tommola, 1986, 140—149].

Думается, что сведение синхронного перевода к модели вероятностного прогнозирования было бы неправомерным. Подобно другим видам перевода, синхронный перевод вполне допускает применение разных стратегий в зависимости от ситуации. Этого не отрицает и Г.В.Чернов, когда пишет, что "предложенная модель семантико-смыслового уровня вероятностного прогнозирования не только не отрицает возможной стратегии подстановки прямых лексических и синтаксических соответствий в СП (синхронном переводе. — А.Ш.) без перехода на глубинный уровень в рамках отдельного предложения, но, напротив... подтверждает эвристический принцип выбора стратегии переводчиком" [Чернов, 1978, 136].

24

О возможности иного подхода к психолингвистическому исследованию синхронного перевода свидетельствует работа А.Ф.Ширяева [Ширяев, 1979].

Одной из тем психолингвистического анализа речевой деятельности могла бы стать сама способность переводить, или то, что в переводческой литературе иногда именуется "переводческой компетенцией". Существующие в этой области работы пока находятся на стадии постановки проблемы. Так, Р.Штольце отмечает, что переводческая компетенция, будучи существенным фактором процесса перевода, объединяет как рецептивную компетенцию понимания, так и продуктивную компетенцию формулирования. Иными словами, переводческая компетенция включает способность понимания исходного текста и способность создания текста на языке перевода. При этом жизненный опыт переводчика фигурирует в качестве фонового знания.

Среди компонентов переводческой компетенции большое значение имеет идиоматическое владение языком перевода. Кроме того, переводческая компетенция включает и элементы двух соприкасающихся в процессе перевода культур. Четко ориентируясь на исходный текст, переводчик включается в процесс поиска и принятия решения, который завершается "перевыражением" оригинала на языке перевода [Stolze, 1982, 163—164]. Из сказанного явствует, что определение Штольце по существу представляет собой лишь перечень некоторых компонентов переводческой компетенции и не дает исчерпывающего ответа на вопрос о том, какими навыками и способностями должен обладать переводчик.

Более развернутую и углубленную характеристику переводческой компетенции (translatorische Kompetenz) мы находим у В.Вильса, рассматривающего это понятие как центральную категорию прикладной теории перевода. Согласно разработанной им программе в предметную область прикладной теории перевода входят следующие задачи: 1) лингвистическое описание и классификация переводческих трудностей, возникающих при "переносе" (transfer) исходного текста в язык перевода; 2) разработка лингвистически и психологически обоснованных форм обучения переводу; 3) разработка эффективного, охватывающего все релевантные языковые явления, анализа ошибок (как предпосылки для критики перевода); 4) разработка описательных, интерпретационных и оценочных процедур с целью теоретического и методического обоснования критики перевода. Первая и вторая задача образуют проспективный, а третья и четвертая — ретроспективный аспект прикладной теории перевода. Все четыре направления могут быть объединены вокруг единой концепции, в основе которой должно лежать систематически проспективно и ретроспективно разработанное понятие переводческой компетенции [Wills, 1977, 192—194].

Оптимальным направлением перевода является направление "иностранный язык — основной язык". Это объясняется тем, что при билингвизме (а компетенция переводчика является компетенцией билингва) компетенция в сфере основного языка интернализуется в более высокой степени, чем компетенция в сфере второго языка. Исходя из доминирующей роли компетенции в сфере основного языка, можно сделать вывод о том, что при направлении "иностранный язык — основной язык"

25

существует большая вероятность точного анализа и адекватного преодоления переводческих трудностей (что, разумеется, не исключает полностью возможности успешного перевода в обратном направлении). При этом при переводе в направлении "иностранный язык — основной язык" трудности рецептивного характера, связанные с анализом исходного текста, проявляются в большей мере, чем трудности репродуктивного характера, связанные со структурированием конечного текста на языке перевода [там же, 198].

Согласно В.Вильсу, переводческая компетенция не является единой деятельностной характеристикой. Ее дифференциация существует в двух измерениях: 1) по жанру (научно-технический текст, художественный текст и др.) и 2) по направлению (с родного языка на иностранный и с иностранного языка на родной). Каждая из этих частичных компетенции (Teilkompetenzen) охватывает, в свою очередь, две субкомпетенции (рецептивную в сфере исходного языка и репродуктивную в сфере языка перевода). Обе субкомпетенции взаимно дополняют друг друга и образуют основу компетенции, необходимой переводчику для передачи сложных в содержательном и стилистическом отношении текстов с необходимой степенью коммуникативной эквивалентности. Именно этот текстуальный характер переводческой компетенции объясняет, по мнению В.Вильса, тот факт, что лица, свободно владеющие двумя языками, отнюдь не обязательно становятся хорошими переводчиками [там же, 227].

В этой связи следует вспомнить выдвинутую в свое время, но не получившую экспериментального подтверждения гипотезу о том, что лица, владеющие координативной двуязычной системой (т.е. абсолютные билингвы), менее способны к переводу, чем лица, владеющие субординативной двуязычной системой (т.е. относительные билингвы) [Butzkamm, 1973, 129].

Думается, что характер билингвизма не влияет непосредственно на переводческую компетенцию, поскольку для последней решающее значение имеет не абсолютный или относительный характер двуязычия, а характер владения языками. И при координативном, и при субординативном двуязычии языки могут сосуществовать как автономно, независимо друг от друга, так и будучи соотнесенными друг с другом. Именно эта соотнесенность, и в первую очередь соотнесенность на уровне узуса и нормы (см. предыдущий раздел, посвященный отношению теории перевода к контрастивному языкознанию), и образует языковую базу переводческой компетенции.

По мнению В.Вильса, роль самого переводчика в процессе формирования перевода во многом остается неясной.

Мы можем пока лишь сказать, что перевод является результатом лексической, синтаксической и текстуально-прагматической замены исходной комбинации знаков соответствующей комбинацией знаков на языке перевода и что при этом вступают в силу управляющие коммуникативные факторы частично объективного, а частично субъективного характера (роль последних возрастает в тех случаях, когда перевод требует нестандартных, творческих решений).

Как переводчик осмысляет переводимый текст, как он строит и пере- 26

страивает стратегию перевода, какую он, смотря по обстоятельствам, избирает функциональную перспективу высказывания, как он на основе оригинала создает новый текст — все это составляет его переводческую компетенцию, как языковую, так и внеязыковую, как рецептивную, так и репродуктивную. Все эти виды компетенции органически связаны друг с другом и в своей сумме образуют компетенцию переноса (die Transferkompetenz), лежащую в основе процесса перевода и обеспечивающую адекватную передачу коммуникативного намерения и достаточную степень коммуникативной эффективности [Wilss, 1977, 284].

Рассматриваемое нами понятие переводческой компетенции принципиально отличается от понятия компетенции, разработанного в парадигме порождающей грамматики Хомского. Думается, что к сфере интересов теории перевода значительно ближе понятие коммуникативной компетенции, разработанное Д.Хаймсом и означающее способность говорящего выбирать из доступной ему совокупности грамматически правильных форм те, которые должным образом отражают нормы поведения в реальных актах взаимодействия [Hymes, 1972, 277]. Это понятие включает четыре параметра: грамматическую правильность, реализуемость, приемлемость и встречаемость. "Необходимо, — пишет Хаймс, — объяснить тот факт, что нормальный ребенок приобретает знание предложений не только с учетом их грамматической правильности, но и с учетом их приемлемости. Короче говоря, ребенок овладевает репертуаром речевых актов, становится способным принимать участие в речевых действиях и оценивать речевые действия других. Более того, компетенция неразрывно связана с установками, ценностями и мотивацией языка и его использования" [там же, 277—278].

Некоторые из указанных выше параметров коммуникативной компетенции относятся к речевой деятельности вообще. Отметим те из них, которые имеют особое отношение к переводу. Так, приемлемость (соответствие высказывания контексту или ситуации) означает применительно к переводу необходимость учета как отражаемой в тексте внеязыковой ситуации, так и контекста, в котором допускается использование той или иной формы в исходном языке и в языке перевода. Более того, в это понятие входит обязательный учет двух коммуникативных ситуаций — ситуации порождения исходного текста с ее участниками, ролевыми отношениями и коммуникативными установками и ситуации перевода с аналогичными параметрами.

Понятие встречаемости также приобретает особый смысл применительно к переводу. Нередко единицы-аналоги существуют в обоих языках, но существенно отличаются друг от друга своей частотностью (встречаемостью). Ю.Найда предложил для проверки качества перевода применять грубые подсчеты частотности использования определенных грамматических и лексических единиц в исходном языке и в языке перевода. Например, если известно, что в исходном языке пассивная конструкция используется в 5% возможных случаев, а активная в 95%, тогда как в тексте перевода пассив употребляется в 20% возможных случаев, то из этого следует, что "язык перевода лишен естественности в отношении данного признака" [Nida, Taber, 1969, 170]. Так, при переводе с русского языка на английский аналогом русской деепричастной

27

конструкции является английская конструкция с причастием I. Однако встречаемость последней в английских текстах значительно ниже, чем встречаемость деепричастных конструкций в русских текстах. Отсюда возникает необходимость в таких трансформациях, как, например: Финишировав через 38,20 и 38,50 сек. в беге на 500 м, они заняли соответственно первое и второе места — They clocked 38.20 and 38.50 sec., as they were placed first and second in the 500-m. race.

Переводческая компетенция представляет собой сложную и многомерную категорию, включающую все те квалификационные характеристики, которые позволяют переводчику осуществлять акт межъязыковой и межкультурной коммуникации: особое "переводческое" владение двумя языками (как минимум рецептивное владение исходным языком и репродуктивное языком перевода), при котором языки проецируются друг на друга; способность к "переводческой" интерпретации исходного текста (т.е. к видению его глазами носителя другого языка и другой культуры); владение технологией перевода (т.е. совокупностью процедур, обеспечивающих адекватное воспроизведение оригинала, включая модификации, необходимые для успешного преодоления "культурного барьера"); знание норм языка перевода; знание переводческих норм, определяющих выбор стратегии перевода; знание норм данного стиля и жанра текста; определенный минимум "фоновых знаний", необходимых для адекватной интерпретации исходного текста, и в частности то, что называется "знанием предмета", необходимым для успешного перевода в рамках специализации переводчика. Понятие переводческой компетенции может быть конкретизировано применительно к тем или иным разновидностям перевода и включать, например, творческие способности, необходимые для художественного, и в частности поэтического, перевода.

Проблема переводческой компетенции еще ждет своей экспериментальной разработки с позиций психолингвистики. Список переводческих тем, к изучению которых могли бы быть привлечены концептуальный аппарат и исследовательские приемы психолингвистики, мог бы быть продолжен. Важно, чтобы перевод присутствовал в этих исследованиях не в качестве иллюстрации к общим положениям психолингвистической теории (как это порой имеет место), а был бы подлинным объектом анализа, раскрывающего его психолингвистический механизм, его психологическую мотивацию и детерминированность психологическими факторами.

В целом первые шаги, сделанные в направлении установления более тесных связей между теорией перевода и психолингвистикой, открывают интересные перспективы для обеих дисциплин.

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА

Одним из заметных достижений современного языкознания является бурное развитие в течение последних десятилетий его новой отрасли — лингвистики текста. Эта новая лингвистическая дисциплина, объектом которой является связный текст — законченная последовательность высказываний, объединенных друг с другом смысловыми связями, по- 28

ставила перед собой задачу выявить сущность этих связей и способы их осуществления, обнаружить систему грамматических категорий текста с ее содержательными и формальными единицами, описать на материале текста сущность и организацию условий человеческой коммуникации [Николаева, 1978].

Из этого краткого перечня целей и задач нового направления становится ясной его близость к теории перевода.

Связь между лингвистикой текста, находившейся еще на раннем этапе своего развития, и теорией перевода одним из первых отметил Ю.Найда. По его мнению, теория перевода должна учитывать некоторые общие признаки текстов, которые он назвал "универсалиями дискурса". К ним относятся: 1) различные способы маркирования начала и конца текста, 2) способы маркирования переходов между внутренними подразделениями связного текста, 3) темпоральные связи, 4) пространственные связи, 5) логические отношения (например, причина и следствие), 6) идентификация участников дискурса, 7) различные средства выделения (highlighting) тех или иных элементов для фокусирования на них внимания или для эмфазы и 8) сопричастность автора (author involvement), т.е. его позиция и точка зрения [Nida, Taber, 1969, 181—182].

Маркеры начала и конца текста включают стандартные формулы типа "once upon a time" (ср. рус. жили-были) и "they lived happily ever after" (ср. рус. и стали они жить-поживать, добра наживать).

Маркеры внутренних переходов представляют собой традиционные способы введения новых подразделений текста типа on the other band, however... 'однако с другой стороны...'; then all of a sudden... 'и вдруг...'; in contrast with all this... 'в отличие от всего этого...' и др.

К маркерам темпоральных отношений относятся временные союзы, темпоральные фразы типа the next morning 'на следующее утро', all that day 'весь день', относительные времена типа Future Perfect и Fast Perfect, согласование времен (Не said he came), последовательность событий, отражаемая порядком слов.

Среди маркеров пространственных отношений выделяются пространственные предлоги, индикаторы расстояния типа long way off 'далеко-далеко', ten miles long 'длиной в десять миль', It's a day's tnp 'Езды туда целый день'.

Логические отношения маркируются с помощью модифицирующих предложения наречий (sentence adverbs) типа moreover 'более того', therefore 'поэтому', nevertheless 'тем не менее'; союзов, вводящих придаточные предложения (if, although, because); отглагольных форм (причастных, герундиальных), зависимых от глагола, выражающего основное событие; лексических единиц, выражающих логические отношения типа he concluded 'он пришел к выводу', he argued 'он возразил'.

Маркеры последовательного указания на одного и того же референта включают личные местоимения (he, she, they), дейктические местоимения (this, that) и синонимы (dog, animal, pet, puppy).

Участники и событие могут выдвигаться на передний план (на "лингвистическую авансцену") или, напротив, отодвигаться на задний план. Для этого используется сложная синтаксическая структура, иерар- 29

хия которой маркирует место участников и событий в описываемой ситуации.

Сопричастность автора может быть двух типов — автобиографическая (реальная или фиктивная), маркером которой является местоимение 1-го лица, и оценочная, маркером которой являются оценочные лексические единицы (This was an ugly scene ‘Это была безобразная сцена’).

Характеризуя указанные черты как "универсалии дискурса", Ю.Найда в то же время отмечает, что в разных языках для их выражения используются далеко не одни и те же средства [Nida, Taber, 1969, 132].

Таким образом, для перевода представляется важным, каким образом реализуются "универсалии дискурса" в контактирующих друг с другом в процессе перевода языках и какие из этого вытекают последствия для структурирования конечного текста. Ср. следующий пример, приводимый Л.С.Бархударовым: "You goin' to court this morning?" asked Jem. We had strolled over — 'Мы подошли к ее забору — Вы в суд пойдете? — спросил Джем' [Бархударов, 1975, 197]. Здесь в качестве маркера темпоральных отношений в английском тексте используется относительное время Fast Perfect, а в русском — порядок следования предложений, соответствующий реальному порядку следования событий; Then I saw old Pancho come around the corner of the wagon (Hemingway) "И тут, вдруг старина Панчо стал огибать фургон..." В этом примере маркер внутреннего перехода then передается контекстуальным эквивалентом и тут вдруг, соответствующим стилистическим нормам данного жанра (повествование ведется в разговорной манере от лица рассказчика); When he arrives in Paris next week, our Foreign Secretary will have to spell out our position 'Когда министр иностранных дел посетит на следующей неделе Париж, он должен будет четко изложить нашу позицию'. Здесь при переводе изменяется порядок следования двух кореферентных единиц — имени и личного местоимения, поскольку в русском тексте первое указание с помощью местоимения (типа 'Когда он посетит Париж, наш министр иностранных дел...’) в данном жанре (газетный текст) неприемлемо.

Одной из проблем лингвистики текста, традиционно связанных с теорией перевода, является актуальное членение, или, в. другой терминологии, функциональная перспектива предложения. Плодотворной для теории перевода является, в частности, восходящая к Ф.Данешу идея тематической прогрессии, согласно которой темы цементируют текст, тогда как ремы служат для передачи новой информации [Danes, 1968].

Определяя место функциональной перспективы предложения в лингвистическом описании, М.А.К. Хэллидей характеризует ее как явление универсальное и в то же время делает важную оговорку:"...это не значит, что ФПП не релевантна лингвистической характерологии; существует значительное разнообразие выборов, возможных в различных языках, а также мест и способов их осуществления" [Хэллидей, 1978, 138—139].

Роли и месту функциональной перспективы предложения в переводе посвящена книга Л.А.Черняховской "Перевод и смысловая структура" [Черняховская, 1976]. В ней рассматриваются некоторые особенности

30

выражения функциональной перспективы предложения в английском языке в сопоставлении с русским и предлагаются модели преобразования речевых структур при переводе с русского языка на английский. К сожалению, рассматривая эти преобразования, Л.А.Черняховская, как правило, не выходит за рамки предложения и не касается текстообразующих функций коммуникативной структуры высказывания. С лингвистикой текста ее работа соприкасается вплотную лишь в главе, посвященной членению и объединению предложений внутри высказываний объемом более предложения.

Проблема текста — одна из центральных проблем теории перевода. Именно текст является предметом анализа на первом этапе перевода, связанном с интерпретацией оригинала, и именно текст является предметом синтеза на его заключительном этапе. Поэтому эта проблема привлекает к себе пристальное внимание теоретиков перевода. Так, по мнению Р.Штольце, теоретическое осмысление процесса перевода должно строиться на учете тесной связи герменевтики и лингвистики текста, ибо в основе перевода лежит возможность органического соединения герменевтического анализа текста как целого и системного анализа на основе рациональных лингвистических критериев [Stolze, 1982, 49]. В основе разрабатываемой Р.Штольце теории перевода текста лежит представление о форме текста как о выражении коммуникативной интенции отправителя, реализуемой через посредство языка. Анализируя исходный текст, переводчик ставит перед собой вопрос: какую цель преследует отправитель и какие он использует для этого языковые средства? Понимание текста основывается на осознании его целостности с обязательным учетом прагматических правил его построения. При этом важно не только сказанное, но и подразумеваемое. Отсюда возникает необходимость в обязательном учете пресуппозиций, которые должны включать не только сказанное ранее, но и просто известное, "я" говорящего, его социальный статус, фоновые знания и др. [там же, 51—52].

В этой связи уместно вспомнить слова И.Р.Гальперина о роли подтекста, сосуществующего с вербальным выражением, сопутствующего ему и запланированного создателем текста. Выдвигаемое им положение о "содержательно-подтекстовой информации" как об органической части смыслового содержания текста имеет самое непосредственное отношение к переводу [Гальперин, 1981, 42].

На основании сказанного выше об эксплицитных и имплицитных компонентах смысла текста, о роли прагматических факторов в его формировании Р.Штольце делает важный для теории перевода вывод о многоплановости и "сверхсуммарности" смыслового содержания текста. При этом под сверхсуммарностью подразумевается несводимость смысла текста к сумме смыслов его конституентов. Отсюда, однако, не следует, что, анализируя исходный текст как сверхсуммарное целое, можно в какой-то мере пренебречь семантическим анализом его конституентов. Дело в том, что раскрывающие содержание текста рекуррентные смысловые признаки (семантически связанные друг с другом лексемы) образуют изотопические плоскости текста, в которых реализуется многоплановая структура его смысла. Именно в результате ин- 31

теграции отдельных элементов в языковом и внеязыковом контекстах образуется то "приращение информации" (Informationsьberschuss), которое лежит в основе "сверхсуммарности" смысла текста.

Учет семантики текста ставит по-новому для теории перевода и вопрос об учете значений отдельных лексем. Их значение рассматривается не как фиксированный срез определенного набора семантических признаков (как это имеет место в жестких моделях структурной семантики), а как "гибкая совокупность сем и прагматических параметров, изменчивые сочетания которых проецируются в плоскость текста" [Stolze, 1982, 93—104].

Наряду с семантикой текста существенное значение для теории перевода имеет и стилистика текста. Разработкой проблем связи типологии текста с теорией перевода занимается К.Райс, посвятившая этим проблемам ряд работ, в том числе написанную совместно с Г.Вермеером книгу "Обоснование общей теории перевода", в которой используется концептуальный аппарат теории информации, лингвистики текста и функциональной стилистики [Reiss, Vermeer, 1984].

В основу разрабатываемой К.Райс теории перевода положена теория жанров текста (Textsoxtentheorie), основными понятиями которой являются "тип текста" (Texttyp) и "жанр текста" (Textsorte). Понятие типа текста используется для классификационного выделения универсальных, базисных форм текста в человеческой коммуникации. На основе выполняемых ими самых общих (по К. Бюлеру) коммуникативных функций — репрезентативной (Darstellungsfunktion), выразительной (Ausdrьksfunktion) и апеллятивной (Appellfunktion) вычленяются три типа текста — информативный, экспрессивный и оперативный (ср. использование функциональной типологии Р. Якобсона для описания перевода как коммуникативного акта [Швейцер, 1973, 66—68]).

Жанр текста (Textsorte) — это класс вербальных текстов, выделяемых на основе общности структуры, пределов вариативности и использования в однотипных коммуникативных контекстах. Конкретные признаки дифференциации жанров связаны с тремя семиотическими измерениями — семантикой, прагматикой и синтактикой и относятся к отражению мира в тексте, к выполняемой текстом коммуникативной функции и к внутренней структуре текста. Это определение К.Райс называет признаки жанра, но не раскрывает его сущности.

В этом отношении представляет интерес социальная интерпретация речевого жанра, предлагаемая К.А. Долининым, который полагает, что "каждый сколько-нибудь канонизированный, устоявшийся речевой жанр (приказ по учреждению, постановление суда, научная статья, роман, передовая в газете и т.п.) — это не что иное, как особая социальная роль, в которой речевая деятельность выступает как ролевая деятельность" [Долинин, 1978, 26].

Таким образом, в жанровой вариативности текстов находит свое проявление социальная норма, определяющая специфику выбора языковых средств при порождении текстов тех или иных жанров. В практике перевода сталкиваются три типа социальных норм, отражающих традиции данного общества и данной культуры: 1) нормы построения

32

текста на исходном языке, 2) нормы построения текста на языке перевода и 3) нормы перевода.

К.Раис, безусловно, права, считая, что нормы, или конвенции, жанра (Textsortenkonventionen) имеют большое значение, поскольку различия между ними становятся наиболее очевидными при выходе за пределы одного языка и одной культуры. Прежде всего различия касаются самой номенклатуры жанров. Наряду с общими жанрами, существующими в любой письменной культуре (письмо, сказка, статья), есть жанры, распространенные в нескольких, но не во всех культурах (например, сонет), и, наконец, жанры, специфичные лишь для одной культуры (например, поэтический жанр хайку в Японии). Конвенции жанров характеризуются также исторической вариативностью (ср. стихотворную форму средневекового научного трактата).

Жанровая дифференциация текстов имеет непосредственное отношение к механизму перевода, к переводческой стратегии. Прежде всего переводчик должен сделать принципиальный выбор — сохранить ли конвенции исходного текста или заменить их конвенциями языка перевода. Если данный жанр отсутствует в другой культуре, то перевод может быть инновационным (т.е. он может положить начало новому жанру в культуре-рецепторе). Так, например, газель, жанр восточной поэзии, был воспроизведен в некоторых переводах на европейские языки. Столь же необходим учет специфики типа текста и определяющей данный тип коммуникативной функции. Только зная функцию исходного текста и его место в исходной культуре, можно оценить значимость отдельных элементов исходного текста. Это положение К. Раис иллюстрирует следующим примером: Souvent femme varie, bien fol est qui s'y fie. Если бы это был информативный текст с установкой на передачу денотативного содержания, его можно было бы перевести следующим образом: 'Женщина очень непостоянна (в оригинале буквально сказано: "женщина часто меняется"). Безрассуден тот, кто ей верит'. Однако на самом деле перед нами отрывок из экспрессивного текста (драмы В.Гюго) с установкой на художественную форму. Перевод такого оригинала требует художественной организации текста. Этому требованию отвечает перевод на немецкий язык Г.Бюхнера: Ein Weib дndert sich jeden Tag. Ein Narr ist, wer ihr trauen mag букв. 'Женщина меняется каждый день. Глупец тот, кто ей доверяет'. Незначительные смысловые отступления в этом переводе вполне компенсируются передачей художественно-эстетической функции текста [Reiss, Vermeer, 1984, 213].

В своих работах К.Раис правильно обращает внимание на важность передачи коммуникативной функции текста как условия успешного осуществления процесса перевода, однако при этом допускается известное упрощение. Подобно некоторым другим функциональным классификациям текстов, ее классификация фактически сводит функциональную характеристику текста к какой-то одной функции. Между тем реальные тексты, с которыми имеет дело переводчик, как правило, полифункциональны. Прав К.А. Долинин, отмечающий, что "если стиль высказывания (фразы) — в повседневной речевой практике во всяком случае — бывает един и непротиворечив, то стиль сколько-нибудь протяженного

3 Зак. 311 33

текста, в особенности художественного текста, представляет собой изменчивую, динамическую его характеристику" [Долинин, 1978, 46]. И хотя в одной из работ К.Раис делает оговорку относительно того, что "целый текст не всегда отражает лишь одну из функций языка" и что "на практике существуют бесчисленные перекрещивания и смешанные формы" [Reiss, 1971, 32], в целом следует признать правоту В.Вильса, критикующего К. Раис за то, что она жертвует функциональной многоплановостью текста во имя построения идеальной модели. Например, она безоговорочно относит художественные тексты к текстам, акцентирующим форму (form-betonte Texte).

Принципиально иной подход к проблеме типологии текстов в теории перевода выдвигает А.Нойберт. Расценивая функционально- типологические модели текстов как чрезмерно грубые и статичные, он предлагает для анализа процесса перевода модель "текстов-прототипов" (prototype texts), исторически и социально обусловленных способов организации знания в письменном и устном дискурсе. Опирающийся на социальный опыт и воплощающий наиболее существенные признаки конкретных текстов, текст-прототип обнаруживает специфическое сочетание параметров текстуальности (коммуникативной интенции, ситуативности, информативности, согласованности смыслов, связности), а также специфическую конфигурацию общего для коммуникантов фонда знаний. Он представляет собой глобальную схему того, что сказано, кем, кому, когда и как. Благодаря их комплексной детерминации тексты-прототипы отличаются значительно большим разнообразием, чем типы текстов. В процессе перевода переводчик реализует избранный прототип конечного текста, оценивая при этом удельный вес его детерминантов [Neubert, 1985, 127—132].

В этом отношении от схемы К.Раис выгодно отличается схема, разработанная Ю.В.Ванниковым и положенная им в основу ориентированной на перевод типологии текстов [Ванников, 1985]. Эта схема основана на 14 главных типологизирующих признаках, обобщающих существенные с точки зрения переводческой практики свойства текста: 1) лингвистическая организованность; 2) функциональный стиль; 3) функциональный подстиль; 4) речевой модус; 5) доминирующее логическое содержание; 6) предметное (тематическое) содержание; 7) форма речевой презентации; 8) жанровая дифференциация; 9) информационная первичность—непервичность; 10) экспрессивно- стилистическая отмеченность; 11) основные прагматические функции; 12) конкретные целевые установки; 13) типы адекватности текста; 14) типы адекватности перевода.

К лингвистической организованности относится противопоставление текстов с жесткой структурой (например, научно-технических) и с мягкой структурой (например, художественных). Этот признак учитывает также степень связности текста. Функциональные стили выделяются в зависимости от сферы общения (научно-технический, социально-деловой и др.).

Подстили более отчетливо противопоставлены коммуникативным установкам и прагматическим функциям (например, поде гиль технических текстов внутри научно-технического стиля). Речевой модус — это способ изложения, характерный для текста (экспликативный, дескриптив- 34

ный и т.п.). К доминирующему логическому содержанию относятся: тип рассуждения (например, цепочка умозаключений), тип доказательства (по существу, по аналогии, от противного и т.п.), смысловая структура вывода, различные виды определений. Предметное содержание научного текста строится на основе классификации наук (философские, естественные и технические, социальные). Форма презентации тесно связана с функциональными подстилями и жанрами (устный текст, письменный текст). Каждый функциональный подстиль характеризуется жанровой дифференциацией (жанры учебного подстиля — учебник, учебное пособие, лекция). Информационно- первичные тексты включают монографию, статью, диссертацию и др., а информационно-вторичные — реферат, аннотацию, перевод, рецензию. По признаку экспрессивно-стилистической отмеченности тексты делятся на стилистически отмеченные и стилистически не отмеченные. Главные прагматические функции лежат в основе изначальной ориентации текстов на носителей исходного языка или носителей языка перевода, а конкретные функции — в основе выделения информирующих, предписывающих, ориентирующих и систематизирующих текстов. Наконец, адекватность текста определяется по его соответствию коммуникативной установке.

Типология, разработанная Ю.В.Ванниковым, может показаться несколько громоздкой. Однако ее дробность делает ее более адекватной поставленной задаче — отражению реального многообразия текстов. Существенным преимуществом этой типологии является также и то, что она учитывает наличие смешанных и переходных случаев. Так, например, Ю.В.Ванников особо выделяет такие функционально неоднородные тексты, как информирующе-предписывающие, предписывающе-систематизирующие и др.

Исходя из полифункциональности текста, нами было в свое время выдвинуто положение о функциональных доминантах текста как о комплексе функциональных характеристик, играющих в нем ведущую роль, отвечающих коммуникативной установке отправителя и определяющих закономерности анализа и синтеза текстов в процессе перевода. Специфичная для данного текста конфигурация функциональных доминант (набор ведущих функциональных характеристик) и определяет вместе с коммуникативной установкой и социокультурными нормами тот инвариант, который подлежит сохранению при переводе [Швейцер, 1973, 68—70]. Подробнее на этой проблеме мы остановимся ниже, в связи с вопросами о сущности перевода, а также об эквивалентности и переводимости. Сейчас же ограничимся указанием на то, что сказанное выше о связи функциональных характеристик текста со стратегией перевода не означает, что эти характеристики жестко и однозначно детерминируют переводческое решение. Напротив, изменчивый, динамический характер этих характеристик порой существенно видоизменяет решение переводчика в процессе перевода разных фрагментов одного и того же текста.

35

ТЕОРИЯ ПЕРЕВОДА И СЕМИОТИКА

"Семиотика обнаруживает двойственное отношение к другим наукам, — писал один из основоположников семиотики, Ч. Моррис. — Это и наука среди других наук, и инструмент наук" [Morris, 1971, 10]. Будучи наукой среди других наук, семиотика использует данные других дисциплин, проливая свет на те входящие в их компетенцию феномены, которые представляют собой с семиотической точки зрения знаковые процессы и знаковые системы. Будучи инструментом других наук, она вооружает их понятийным аппаратом и аналитическими процедурами для исследования изучаемых этими науками явлений.

Несмотря на явную несхожесть целей и статуса семиотики и теории перевода, за последние годы наметилось известное сближение этих дисциплин. Этому сближению, по мнению В. Вильса, способствовало выделение из общей семиотики лингвосемиотики, согласно исходным постулатам которой естественный язык является, прежде всего, семиотической системой и каждый текст поддается описанию в семиотических терминах [Wilss, 1980, 10].

Изложению целей и задач теории перевода с позиций функциональной лингвосемиотики посвящена работа С.Н. Сыроваткина [Сыроваткин, 1978]. Автор использует в качестве ключевого понятие перевода как кодового перехода, представляющего собой семиозис, т.е. знаковый процесс, в ходе которого осуществляется ряд операций перехода от различных систем прообразов к единому образу — языковому знаку. Лингвистическая теория, на которую опирается С.Н. Сыроваткин, не ограничивается рамками имманентной структуры языка. Единственным типом "полного знака", которому она приписывает статус реального бытия, является высказывание. Что же касается элементов низших уровней (синтагм, слов, морфем), то они рассматриваются как строительный материал для актуального знака — высказывания, рассматриваемого вслед за Э. Бенвенистом в качестве центральной лингвосемиотической категории [Бенвенист, 1974].

Рассматривая модус бытия знаков, С.Н. Сыроваткин использует оппозиции "система—текст" и "актуальное—неактуальное". Неактуальная система сама по себе, в отвлечении от систем актуализации, не может порождать естественные тексты. Она лишь задает правила игры. Актуализация понимается как включение неактуального текста (предложения или множества предложений) в систему отношений, которые Ч. Моррис определял как измерения семиозиса — синтактику (отношение "знак : знак"), семантику (отношение "знак : референт") и прагматику (отношение "знак : человек").

С.Н. Сыроваткин расширяет этот традиционный список семиотических отношений, включая в него вместо единого семантического измерения перцептику (отношение между экспонентом знака, т.е. его физическим субстратом, и его понятийным содержанием), сигнифику (отношение между экспонентом знака и его чувственным образом) и сигматику (отношение знака к объекту). Кроме того, он

36

расчленяет прагматику на два измерения — инструментальное и эмотивное (экспрессивное).

С указанными семиотическими отношениями соотносятся проблемы перевода. Так, к перцептике, устанавливающей связь между экспонентом знака и его понятийным содержанием через акустико-моторные представления, относятся представляющие собой камень преткновения для перевода проблемы паронимии (типа to yell with Hale 'орать вместе с Хейлом', построенное на звуковом сходстве с to hell with Yale! 'к черту Йейл!' — лозунгом Гарвардского университета) и гетерономии (например, "ложные друзья переводчика" типа англ, commutator 'коллектор' и рус. коммутатор). К проблемам сигнифики относятся различия во внутренней форме или мотивированности знака (например, tall hat не 'высокая шляпа', а 'цилиндр', he drinks like a fish не '*он пьет как рыба', а 'он пьет как сапожник'). Сигматика включает важный для перевода вопрос о соотнесенности высказывания с вне-языковой действительностью — существенный момент в актуализации языкового знака.

В сфере прагматики инструментальное измерение понимается как ориентация высказывания на контакт с адресатом, увеличение его информированности и изменение его поведения. Иными словами, речь идет о цели высказывания. Ср. случай ложной интерпретации цели в "Доме вдовца" Б. Шоу: "Well?" "Quite well, Sartorius, thankee." "I was not asking after your health, sir, you know." Предлагается следующий перевод: "Ну как?" — "Да так, дорогой Сарториус, помаленьку, потихоньку". Передача экспрессивного начала порой требует переводческого комментария или транспонирования высказывания в другую систему культурных ценностей.

Описывая процесс актуализации языкового знака, автор делает важный для перевода вывод о том, что "мыслительный эквивалент" актуального знака не исчерпывается словарями и грамматическими понятиями, которые могут быть соотнесены с данным экспонентом. Он включает серию пресуппозиций и импликаций, обусловленных контекстом семиозиса [Сыроваткин, 1978, 69].

Работа С.Н. Сыроваткина интересна тем, что в ней излагаются исходные положения лингвосемиотики, ориентированной на перевод, и намечаются интересные перспективы ее приложения к теории перевода. Однако едва ли можно рассматривать лингвосемиотику как единственную теоретическую базу переводоведения. Думается, что теория перевода должна опираться на собственный концептуальный аппарат, соответствующий объекту и целям исследования. В то же время она должна обогащаться теоретическими и эмпирическими данными других дисциплин, использовать выработанные ими понятия и процедуры, избегая при этом односторонней ориентации лишь на одну из них. Такая односторонняя ориентация может в ряде случаев смещать перспективу. Так, например, явно односторонний характер носит встречающееся в литературе определение процесса перевода как простого перекодирования [см., например: Kade, 1968]. Поскольку перевод — это не только транспонирование текста в дру- 37

гую систему языковых знаков, но и в другую культуру, он не сводится к перекодированию, а представляет собой также и объяснение, истолкование, интерпретацию (подробнее см. гл. V).

В посвященной семиотическому анализу перевода статье Г. Тури перевод рассматривается как знаковый процесс (семиозис), связанный с сосуществованием различных знаковых систем естественных языков и налагаемых на них "вторичных моделирующих систем" культуры (термин Ю.М. Лотмана). Внимание автора сосредоточено на операциях переноса (transfer), в ходе которых объект, принадлежащий к одной знаковой системе, преобразуется в объект, относящийся к другой системе. Отличительной чертой этого процесса является то, что новый объект, принадлежа к системе-рецептору, в то же время репрезентирует объект, относящийся к исходной * системе. Это достигается благодаря наличию некоторых инвариантных черт, связывающих указанные объекты.

Каждая операция переноса связана с наличием трех типов отношений" I) между объектом и соответствующей системой (приемлемость с точки зрения норм данной системы); 2) между двумя объектами (адекватность, эквивалентность, соответствие); 3) между системами (кодами). При любой операции переноса существует возможность создания разных объектов на базе одного исходного. При этом каждый из вновь созданных объектов может обнаруживать различные отношения к исходному, т.е. разделять с ним различные инвариантные признаки. Отсюда следует, что подобные операции необратимы. Иными словами, всегда существует потенциальная возможность реконструкции нескольких исходных объектов на основе одного конечного объекта.

С" точки зрения характера знаковых объектов, а также систем (кодов) разновидность переноса, традиционно именуемая переводом, характеризуется следующими признаками:

а) прежде всего, речь идет о межъязыковом переносе, при котором кодами являются естественные языки, или, точнее, о переносе межтекстовом, поскольку объекты, участвующие в данном процессе, — сообщения (тексты), закодированные с помощью естественных языков и налагаемых на них вторичных моделирующих систем (литературных, религиозных, общественно-политических и др.). Подобно языковым кодам, служащим в качестве первичных моделирующих систем, вторичные моделирующие системы, участвующие в семиозисе, могут отличаться друг от друга. Так, например, известны случаи, когда изначально религиозный текст впоследствии переводился как художественный;

б) данный перенос не зависит от отношений между системами. Это не значит, что межсистемные отношения не влияют на формирование конечного текста. Напротив, отношение между языками, с одной стороны, и между вторичными моделирующими системами — с другой, входят в число факторов, влияющих на переводимость. Дело лишь в том, что характер этих отношений, диапазон которых весьма широк, не относится, по мнению Г Тури, к специфическим признакам перевода;

38

в) перенос обеспечивает наличие определенных асимметричных отношений между двумя текстами [Toury, 1980, 99—103].

Статья Г. Тури не ставит перед собой цели дать законченное описание перевода в семиотических терминах. Перед нами скорее черновой набросок, попытка сформулировать некоторые соображения сугубо предварительного характера, чтобы стимулировать дальнейшую дискуссию.

В целом можно согласиться с утверждением об однонаправленности процесса перевода, об асимметрии отношений между исходным и конечным текстами, о примате межтекстовых связей по отношению к межъязыковым. Верно и то, что одна из основных тенденций развития переводоведения за последние десятилетия заключается в постепенном смещении акцентов от межъязыковых к межтекстовым отношениям [Ivir, 1969; Koller, 1979].

По мнению В. Вильса, лингвосемиотический подход к тексту должен исходить из известной формулы: Who says what in which channel and with what effect? Применение этой формулы к тексту позволяет выделить четыре измерения текста: 1) тему текста (о чем идет речь в данном тексте); 2) функцию текста (какую цель преследует отправитель текста); 3) прагматику текста (какой круг получателей имеет в виду отправитель текста); 4) поверхностную структуру текста, в которой интегрируются взаимодействующие друг с другом лексика и синтаксис.

В. Вильс выдвигает две гипотезы: 1. Указанные выше четыре фактора образуют строение текста (Textkonstitution), представляющее собой интегрированный пучок констант текста (Textkonstanten). 2. Тема, функция и прагматика текста, как правило, выявляются в поверхностной структуре текста; следовательно, поверхностная структура текста маркирует семантику, функцию и прагматику текста; только через поверхностную структуру текста читатель получает доступ к его семантической, функциональной и прагматической структуре. В этой связи В. Вильс считает уместным вспомнить слова древнегреческого философа Анаксагора: "мы истолковываем то, что мы не видим, через то, что мы видим" [Wilss, 1980, 16—17].

Намеченную В. Вильсом программу лингвосемиотического подхода к тексту как основы ориентированной на перевод лингвистики текста в целом можно считать достаточно обоснованной. Однако в свете того, что было сказано выше о "сверхсуммарном" характере смысла текста, о роли подтекста и пресуппозиций, едва ли можно рассматривать "поверхностную структуру" как единственный источник сведений о семантике и прагматике текста.

В работе В. Вильса содержится лишь изложение программы интеграции двух подходов к переводу (подхода, основанного на семиотике, и подхода, основанного на лингвистике текста). К. Раис пытается применить этот комплексный подход к анализу конкретного текста и его перевода. Объектом анализа служит перевод на немецкий язык эссе испанского философа и публициста X. Ортеги-и-Гасета "Miseria у Esplendor de la Traduccion" ("Блеск и нищета перевода") [Reiss, 1980].

39

Проблема интерпретации того смысла, который автор вкладывает в текст, приобретает особое значение для переводчика. К. Раис в этой связи противопоставляет термин "знак" (Zeichen) термину "признак" (Anzeichen). В отличие от "знака" признак обладает дополнительным смысловым потенциалом, который наслаивается на смысл, эксплицитно выраженный в сообщении. Дополнительный смысловой потенциал, с другой стороны, является отличительной чертой художественно организованного текста, который К. Раис вслед за Ю.М. Лотманом рассматривает как двуплановую структуру (на уровне сообщения и на уровне художественной организации).

Эссе Ортеги построено в форме диалога, который автор метафорически характеризует как путешествие по бурному морю. Это напоминает К. Раис сходную метафору, использованную Я. Гриммом для характеристики перевода: "перевести — значит перевезти, traducere navear (переправить на корабле). Ведь тот, кто, подготовившись к плаванию, сумеет собрать команду и с надутым парусом достичь противоположного берега, должен к тому же высадиться там, где другая земля и веет другой воздух" [цит. по: Reiss, 1980, 65]. С этой развернутой метафорой перекликается высказывание самого Ортеги по поводу современных переводов с древнегреческого и латыни. Эти переводы он называет "путешествием на чужбину, в другие, далекие времена и в другую, совершенно иную культуру" [там же, 66]. Все это наводит К. Раис на мысль о том, что в основе художественной организации всего эссе лежит метафора Я. Гримма, уподобляющая перевод морскому путешествию. Гипотеза опирается не только на приведенное выше высказывание Ортеги, не только на встречающуюся в другом месте характеристику перевода как смелого предприятия, но и на часто встречающиеся в тексте языковые знаки, которые, по мнению К. Раис, благодаря своей внутренней форме вызывают ассоциации с морем, побережьем, морским путешествием и т.п. Ср., например: те acuesto a la opmion 'я склоняюсь к мнению' (acostar 'достигать берега'), el curso de esta conversacion 'течение разговора' (el curso 'течение воды, курс'), еn el perenne naufragio del vivir 'при постоянных жизненных неудачах' (naufragar 'потерпеть кораблекрушение') и др. Разумеется, во всех подобных примерах речь идет не об авторских, а скорее о языковых метафорах. Однако сам выбор "морского" варианта из нескольких возможных синонимов свидетельствует, по мнению К. Раис, о том, что этот выбор симптоматичен. Языковые знаки функционируют как признаки дополнительного смыслового потенциала.

Рели переводчик, анализируя художественно организованный текст, обнаруживает в нем элементы синтаксического, семантического и прагматического структурирования "второго смыслового плана", он должен по крайней мере предоставить читателю конечного текста возможность подобной интерпретации. И если это невозможно при передаче данных сегментов текста, то целесообразно, применив компенсацию, передать этот второй план при переводе других сегментов (например, перевести los traductores corrientes 'обычные переводчики' не как ein gewцnnlicher Ьbersetzer, а как ein landlдufiger

40

Ьbersetzer; la vaguedad 'неясность' не как Unklarheit, а как Verschwommenheit и т.п.).

Трудно сказать, насколько убедительно предлагаемое К. Раис толкование данного текста. В ряде случаев она ссылается на метафорические по своему происхождению языковые единицы с явно стершейся образностью, едва ли вызывающие какие-либо определенные ассоциации в сознании читателя. Объективности ради следует отметить, что сама она не настаивает на выдвигаемой ею трактовке. Не случайно статья называется "Знаки или признаки?" Здесь, по-видимому, важнее сам принцип семиотического подхода к тексту, который резюмируется в следующем выводе: если выдвигаемая автором гипотеза справедлива, то в плоскости художественной организации текста синтактика проявляется в связи между языковыми знаками с "признаковой" функцией, семантика — в связях между ними и "вторым смысловым планом", а прагматика — в их воздействии на читателя, т.е. в отсылке его к другому тексту (гриммовской метафоре). Если же гипотеза несправедлива, то переводчик поступил неправомерно, наделив знаки признаковым качеством.

Из сказанного следует, что известное сближение теории перевода и семиотики, наметившееся за последнее время, еще не привело к ощутимым результатам. Пока лишь удалось сформулировать некоторые принципы семиотического подхода к анализу перевода, наметить определенные перспективы приложения семиотики к изучению перевода, обосновать в терминах семиотики некоторые положения, до этого эмпирически установленные в теории и практике перевода (об однонаправленности процесса перевода, асимметрии отношений между исходным и конечным текстом, о примате межтекстовых отношений по отношению к языковым и др.).

Существенно и то, что текст явился той областью, где тесно переплелись интересы семиотики, лингвистики текста и теории перевода. Не случайно именно в этой области делаются первые шаги к выработке междисциплинарного подхода и применению его на эмпирическом уровне. Однако в целом речь идет пока о выработке некоторых базисных понятий, о первых попытках рассмотреть процесс перевода с семиотических позиций и лишь о первых отдельных опытах конкретных переводоведческих исследований в семиотическом ключе. По-видимому, существуют интересные и перспективные возможности дальнейшего развития связей между теорией перевода и семиотикой. Однако едва ли есть основания говорить о возможности или целесообразности "семиотизации" теории перевода.

В настоящей книге некоторые семиотические понятия используются при рассмотрении таких вопросов, как семантика и прагматика перевода, эквивалентность и др.

41