§2.Взгляд иностранца

Но именно это интимное соединение с миром вещей через мир культуры и служит источником возможного конфликта. Соприкоснувшись с другой культурой, человек по первости чувствует себя заброшенным и удивленным. Причем удивление вызывает как раз тот факт, что чужеземцы могут существовать, хотя живут «не по-нашему». Древние тексты путешествий написаны рукой, которой водили раскрытые от изумления глаза.

Замечательным образцом такой прозы является «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина. Он был первым европейцем, который добрался до Индии: в 1466 году — за тридцать лет до Васко де Гамы. Русич обнаружил, что люди бывают черного цвета; что они не знаю Христа, а молятся Будде («Буте»); что «индеяне» едят только правой рукой — и без ложки, а в присутствии иноверца закрывают еду и свою голову тканью; что в Индии не употребляют в пищу говядины, носят на голом теле лишь набедренную повязку, строят храмы без дверей... Шесть лет жил Афанасий Никитин за пределами родной или, и поэтому вполне мог убедиться в практичности непривычной для него иноземного образа существования. Поэтому и тон «Хождения» не обличительный, рассказчик стремится как можно полнее описать мир «за тремя морями». Но этот мир отчетливо «чужой».

Первая книга Мака Твена «Простаки за границей» повествует об американских путешественниках, предки которых жили в Европе и которые как бы возвратились посмотреть на свою историческую родину. Твен не случайно назвал себя и своих соотечественников «простаками». Он как бы освободил себя от почтения к европейским условностям и позволил взглянуть на Европу «естественным» взглядом. Даже там, где общепринятым считалось почтение перед безусловными ценностями искусства, остроумный американец обнаружил шаблон и недостаточный интерес к земным проблемам.

«Мы видели столько знаменитых картин, что в конце концов наши глаза утомились... Тех мучеников и святых, изображения которых мы видели, вполне хватило бы, чтобы очистить от греха весь наш мир. Пожалуй, мне не следовало бы признаваться в этом, но поскольку в Америке у человека нет возможности стать ценителем искусства и поскольку я не мог стать им за несколько недель пребывания в Европе, то, принеся все необходимые извинения, я все-таки сознаюсь, что, увидев одного из этих мучеников, я почувствовал, что видел их всех. Все они обладают большим фамильным сходством, все они одинаково одеваются в грубые монашеские рясы и сандалии, все они лысы, все стоят примерно в одной и той же позе и все без исключения устремляют взоры в небо, а их лица, как сообщают мне.., полны «экспрессии». А я в этих квазипортретах не вижу ничего, что меня задевало бы за живое... Если бы только великий Тициан обладал даром пророчества и, пропустив очередного мученика, съездил бы в Англию и написал бы портрет Шекспира _ пусть ребенком — портрет, которому теперь мы могли бы доверять, род людской до самого последнего поколения простил бы ему потерянного мученика ради обретенного поэта-провидца»¹⁰⁶.

В искусствоведении есть специальный термин, описывающий механизм такого «заземляющего» изображения мира, —остранение. Мир представляется таким, как будто бы с глаз художника спала пелена культурных условностей. Обычно так воспринимает окружающую обстановку шут, дурак, неуч, умалишенный, пьяный — т. е. те, кто находится за пределами «нормальной» жизни по причине какой-либо аномалии (медицинской, социальной, бытовой).

Иностранцу же не требуется терять свое человеческое достоинство и статус нормального человека, чтобы испытывать иную культуру на достоверность, отделять существенное от формального, реальное от условного.

Взаимодействие культур напоминает частичное наложение друг на друга двух кругов. В их «общей» части больше позиций, направленных на связь с миром вещей и событий. А «несовпадающие» части содержат больше условного, символического, относящегося не к факту, а к мнению. Поэтому резко выигрывает та культура, которая способна посмотреть на себя со стороны — как бы глазами иностранца. Конфликт культур перерастает в плодотворный диалог культур, причем диалог внутренний, протекающий в рамках одной культуры

Блестящим воплощением диалога культур является роман Ш. Монтескье «Персидские письма». Французский автор с сочувствием описывает, как приехавшие в Париж персы видят странности европейской жизни. Выпады против двора, католической церкви, инквизиции, высшего света облечены в простодушные слова наблюдательных персов, что совсем не снижает их остроты. Персидская культура представлена как экзотическое детище мусульманского деспотического Востока. Поэтому проницательность персов в понимании «чужого» мира не дает им права свысока смотреть на французов. Но открывается возможность через остранение выделить культурные универсалии, т. е. те характеристики, которые объединяют людей в человечество. Тогда несовпадения культур начинают представать как условности или как варианты воплощения некоторой глубокой сущности. Тогда, например, религиозная вражда может отступить перед религиозной терпимостью — замечательным завоеванием культуры.

«Некто ежедневно обращается к богу с такою молитвой: "Господи! Я ничего не разумею в спорах, которые беспрестанно ведутся вокруг тебя; мне хотелось бы служить по воле твоей, но всякий, с кем я советовался об этом, хочет, чтобы я служил тебе на его лад. Когда я намереваюсь обратиться к тебе с молитвой, я не знаю, на каком языке надлежит говорить с тобою. Точно так же не знаю, какую позу принять: один говорит, что надо молиться тебе стоя; другой требует, чтобы я сидел; третий настаивает, чтобы я преклонил колени. Это еще не все: некоторые требуют, чтобы я по утрам омывался холодной водой; иные утверждают, что ты будешь взирать на меня с отвращением, если я не дам отрезать у себя кусочек плоти. На днях в караван-сарае мне довелось есть кролика; трое присутствующих при этом повергли меня в ужас: они утверждали, будто я нанес тебе тяжкое оскорбление: один (еврей) говорил, что это животное нечисто, другой (турок), что оно задушено; третий (армянин) — что оно не рыба. Проходивший мимо брамин, которого я попросил рассудить нас, ответил: «Они не правы, так как вы, разумеется, не сами убили это животное...» «Сам», — ответил я. «Ах! Вы совершили ужасное деяние, которого бог никогда не простит вам, — сказал он строго. — Откуда вы знаете, что душа вашего отца не перешла в это животное?» Все это, господи, повергает меня в невообразимое замешательство: я могу пошевелить головой без того, чтобы не испытать страха оскорбить тебя, а между тем мне хотелось бы быть угодным тебе и посвятить этому жизнь, которою я тебе обязан. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что скорее всего я угожу тебе, если буду жить как добрый гражданин в том обществе, где родился по твоей воле, и как добрый отец в семье, которую ты даровал мне"»¹⁰⁷.

Развитие мировой культуры дает замечательный пример того, как воинственное столкновение частных культур переходит в конструктивный спор, успех которого обеспечивается тем, что каждая из сторон начинает вести внутренний диалог. Каждая сторона обогащается позицией оппонента, проверяет ее на прочность, выдвигает возражения. Затем следуют ответ оппонента и очередная проверка.

В кровавых разборках не нуждаются ни создание новых научных теорий, ни появление художественных открытий, ни развитие моды, ни эволюция вкусов, ни достижение спортивных рекордов, ни обогащение нравственности. Все эти виды человеческой деятельности, в которых и воплощены высшие ценности культуры, вырабатывают общечеловеческие кодексы гуманного разрешения конфликтов: правила научной дискуссии, нормы художественной критики, кодексы спортивных состязаний, заповеди добра

Но все это задает лишь направление в развитии взаимодействия культур. Исторический же путь тернист.

§3. «МЫ» И «ОНИ»

Приведенные выше примеры показывают, как отдельный человек сталкивается с незнакомой ему культурой. Но для общества более значительным процессом является столкновение различных социальных групп как носителей разных культур — наций, сословий, религиозных объединений. Часто возникает межгрупповая конкуренция из-за ограниченного ресурса — территории, пищевых продуктов, торговых путей, сферы влияния на третьего участника. В этих случаях группа, мобилизуя свои силы для борьбы до победы, использует все культурные механизмы, чтобы создать контрастные образы «своих» и «чужих».

Исторически образование родоплеменных союзов проходило в процессе осознания чужеродности тех, кто их окружает. Лингвисты отметили, что в древний период большинство соседних племен получали отрицательные названия. Жители Германии никогда не называли себя немцами. Это славянское слово, о происхождении которого спорят: либо здесь скрыт смысл «не мы»; либо «немые», то есть, не говорящие. Но в любом случае это слово со значением отторжения и уничижения. Враг в древние времена описывался как нечеловек, как делающий все не так, как надо, а наоборот.

Таков, например, Тугарин Змеевичв былине «АлешаПопович»:

«А Тугарин Змеевич нечестно хлеба есть,

По целой ковриге за щеку мечет,

Те ковриги монастырские;

И нечестно Тугарин питье пьет,

По целой чаше отхлестывает,

Котора чаша в полтретье ведра.

А говорил втапоры Алеша Попович млад:

«Гой еси ты ласковый сударь, Владимир-князь!

Что за болван у тебе пришел,

Что за дурак неотесаной?

Нечестно у князя за столом сидит,

Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладет,

Целует во уста сахарные,

Тебе, князю, насмехается!

У моего сударя, батюшка,

Была собачища старая,

Насилу по подстолью таскалася,

И костью та собака подавилася:

Взял ее за хвост, под гору махнул;

От меня Тугарину то же будет»¹⁰⁸.

Русские былины об Илье Муромце и Алеше Поповиче посвящены борьбе с татаро-монгольским нашествием. Два с половиной века страна жила под пятой поработителя, а потом еще три века отбивала его хищные набеги. Можно понять, что борьба шла не на жизнь, а на смерть. Поэтому и культурная картина мира обретала предельную контрастность. Противник уподоблялся зверю, лишался человеческого облика. В устах сказителя враг лишь однажды приходил на Русь, был разбит и отброшен.

Сам по себе конфликт культур —- это конфликт картин мира, интерпретаций и установок, присущих тем или иным группам. Национальная картина мира особенно интимным образом связана с духовной жизнью личности.

При межнациональном столкновении в картинах мира социальных групп выделяются прежде всего различия

Главная задача — соединиться «своим» и размежеваться с «чужими». В ход вступают наиболее простые шаблоны, с помощью которых диагностируют «врага». А внешние признаки наиболее броски и кажутся устойчивыми. Поэтому цвет кожи и волос, форма носа, одежда привлекают внимание прежде всего и служат источником презрительных кличек и оскорбительных действий. Контраст «мы» — «они» достигается за счет приписывания всему непривычному для «нас» статуса враждебности и злонамеренности. «Своим» же обычаям и нормам приписывается повышенная разумность, справедливость и практичность.

Но национальное самолюбование вторично по отношению к национальной неприязни. Повторяем, достаточно одного «несовпадающего» элемента в облике и поведении встреченного человека, чтобы признать его чужим. Поэтому заинтересованные в разжигании страстей национальные элиты стремятся использовать крайние шовинистические лозунги, создавая примитивизированный образ озверевшего врага.

Ярким примером раздувания нетерпимости и вражды служит деятельность испанской инквизиции. Любое отличие от привычных инквизитору норм воспринималось им как вероотступничество. Стремясь соединить католическую традицию с испанскими национальными чертами, инквизиция решила выпестовать католическую нацию, религиозно-этническое образование. Казалось бы, для того, чтобы считаться христианином, требуется признать истинность Евангелия и Символа веры. Обязательных религиозных догматов и ритуалов в христианстве совсем немного. Поэтому, например, христианизация Руси прошла достаточно мирно: нравственные постулаты и немногие обряды совместились с языческой традицией, постепенно перерабатывая ее в духе евангелических заповедей. Если бы Русь прошла вариант крещения по-испански, то наших предков ждала бы судьба жителей Мексики и Перу или обращенных в христианство испанских иудеев. В XV веке, когда инквизиция расправила свои черные крылья, католические отцы решили проверить, насколько искренне приняли учение Христа крещеные иудеи. Был создан список признаков отступничества, по которому преследованию подлежал любой еврей, сохранивший традиции своей культуры. Не религиозные взгляды, а национальные привычки. Чтобы не угодить на костер, окатоличенный еврей должен был стать испанцем вплоть до последних мелочей поведения.

Крещеный иудей обязан был не только предпочитать учение Христа учению Моисея и соблюдать основные христианские ритуалы и посты. Это-то даже можно понять и сейчас. Но он считался отступником, если:

• надевал по субботам чистые рубашки, застилал стол чистой скатертью, воздерживался от открытых скандалов и какой-либо работы с вечера пятницы;

• отделял жир от мяса и водой смывал с мяса кровь;

• резал горло животным и домашней птице, предназначенной для еды, предварительно проверяя нож на ногте;

• соблюдал иудейский Великий пост, ходя босиком и принося извинения перед другими;

• по понедельникам и вторникам не ел пищи до появления первой звезды;

• читал псалмы царя Давида без фразы «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»;

• устраивал прощальный ужин перед отправлением в дальнюю дорогу;

• повернулся перед смертью лицом к стене;

• скорбя, воздерживался от мяса...

И таких пунктов в инквизиционном перечне было тридцать семь! Они, конечно, весьма полезны для историков культуры, изучающих быт в средние века. Но при этом речь идет о документе, в соответствии с которым приверженность национальным обычаям приравнивается к тяжкому уголовному преступлению.

Приводя этот перечень видов «отступничества», Р. Сабатини писал: «Будучи более рационалистическими, чем религиозными, эти правила вовсе не означали отступничества в пользу иудаизма, ибо не содержали в себе ничего, противоречащего христианскому учению... Вообразите монаха, карабкающегося на крышу монастыря Святого Павла субботним утром, чтобы высмотреть и отметить дома «новых христиан », из чьих труб не шел дым, и представить трибуналу эти сведения; это влекло за собой арест обитателей по сильному подозрению в приверженности иудаизму»¹⁰⁹.

Крайний, воинствующий национализм возможен лишь при национальной жизни, протекающей в закрытых границах. Нация живет как в консервной банке. Правительство стремится свести к минимуму любую информацию извне. Предпочитаются сведения о недостатках и странностях чужеземного образа жизни. Пространство воспринимается не как нейтральная протяженность мироздания, а как соседство земель с разной степенью святости и грешности. По рассказам странницы Феклуши, в заморских странах живут люди с песьими головами — «за неверность» («Гроза» А. Н. Островского).

Поэтому консервативная власть претендует на монополию в области информации (изымаются радиоприемники, «глушатся» зарубежные радиопередачи). Так как врагу приписываются самые гнусные преступления, то возбуждается ненависть, оправдывающая самую сильную месть. Во время межнациональных конфликтов наблюдается деградация цивилизованности и человечность подвергается большому испытанию. Дозволительны даже варварские действия по отношению к противнику, а призывы к гуманности и благоразумию возбуждают подозрения в слабости и предательстве. Прочитав романы Белля и Ремарка, наши соотечественники обнаружили, что в гитлеровской армии служили не только «белокурые бестии». Но это произошло только после ослабления сталинской пропаганды, которая на закате жизни «вождя народов» приобрела откровенно шовинистический вид.

Последовательная межнациональная вражда возможна лишь «на расстоянии», когда борющиеся власти не допускают нейтральных контактов между рядовыми воинами «своих» и «чужих». Специально создается образ врага, который и является тем воображаемым противником, на которого должен напасть любой «порядочный» соотечественник. Для усиления своего влияния власть начинает использовать инструмент, который первоначально и по своей сути направлен на перевод конфликта в более мягкие формы. Речь идет о технике, именуемой риторикой — красноречием, методом убеждения. В разгорающемся межнациональном конфликте пропаганда использует традиции красноречия с предельной неразборчивостью. Уже античные риторики стремились создать классификацию чувств и технику их возбуждения у слушателей. Частично это требовалось для судебного красноречия, частично для политического, а частично — для создания художественных образов. Опираясь на античную традицию, М. В. Ломоносов в 1747 г. описал способы возбуждения такого агрессивного чувства, как гнев. Читатель может убедиться, сколь разработанной была риторическая техника усиления агрессивности задолго до появления средств массовой информации.

«Гневом называется великая скука, нанесенная досадою или обидою и соединенная с ненавистью того, кто обидел... Когда ритор в ком сию страсть против кого-нибудь возбудить хочет, должен представить:

1. что ему от того нанесена великая беда, обида или досада,

2. что он притом еще его презирает и осмехает,

3. что тою учиненною им обидою хвастает,

4. что грозится еще и впредь больше изобидеть,

5. что от него чинятся во всех добрых предприятиях препятствия,

6. или ежели он подчинен, то показать, что чинятся от него преслуша-ния и пустые отговорки,

7. буде же власть имеет, то сказать, что он незаконно и неправильно повелевает и излишно трудами отягощает или

8. что обида учинилась от того, на кого оной надеяться не можно было по сродству или по дружеству,

9. что оная обида нанесена вместо благодарения за учинение благодеяния,

10. или что она касается до тех, кого он любит,

11. что учинена от такого, кто много хуже породою, чином, учением, заслугами или возрастом и летами,

12. что тот, кому нанесена обида, много честнее и достойнее того, кто изобидел,

13. что сия обида и другим, которые хуже его, была бы нестерпима,

14. что и меньшей обиды снести невозможно,

15. ежели сему обидчику уступить, то и другие, на нее смотря, нападать станут,

16. ежели бы в его силе было, то бы он еще и больше изобидел,

17. также на гнев побуждает представление о непочтении,

18. или ежели кто радуется о чьем несчастии,

19. либо кто ругается тем, чего другой с великим трудом доступает,

20. сердимся и на тех, которые нерадостную весть приносят»¹¹⁰'.

Следует напомнить, что сама по себе риторическая техника (как завоевание культуры) направлена на убеждение другого, на избавление его от трудоемкого и болезненного обучения на собственных ошибках. Но в ситуации жесткой борьбы эта техника может стать инструментом манипуляции сознанием, превращающей человека в послушное орудие власти. Конфликтные группировки всегда облекают свои намерения и действия в благородные идеологические одежды. В каждой точке столкновения социальных или политических сил происходит «культурное оформление» борьбы — и с каждой стороны. В межнациональных конфликтах столкновение протекает под лозунгом высших ценностей, что еще больше обостряет схватку. Из сказанного не следует, что все конфликтующие нации «одним миром мазаны », что их лозунги — сплошная демагогия. История покажет, насколько справедливой или обоснованной была борьба той или иной нации в каждом конкретном случае. Но это произойдет потом, когда все горшки будут перебиты. Намного важнее привыкнуть к решению конфликтов с опорой на разумность и справедливость, не допуская крайних форм, используя механизмы «культурного» выхода из накаленных отношений.