2. Казахский аул

Реформа 1867-1868 гг. изменила весь уклад социально-экономической жизни номадов, изживая из повседневных традиций обычаи, систему взаи­моотношений в их общественной структуре. Старая чингизидская знать, подавленная правовыми ущемлениями и ослаблением имущественной по­зиции, вытеснялась разбогатевшими скотоводами, выходцами из «черной кости».

В процессе углубления социальной дифференциации новое байство, раз-иодившее скот преимущественно для нужд рынка, без особых усилий вы­теснило султанов из волостных управителей, которые отошли на второй план как тень прошлого и былого могущества чингизидов.

Однако обычаи аульной общины оказались сильнее, и представители одного родоподразделения в условиях воздействия капитализма на казахский аул «проживали всегда в величайшем согласии между собою» и в случа­ях нужды помогали друг другу, что, между прочим, давало повод отдель­ным исследованиям, поверхностно представляющим своеобразие кочевой жизни казахов, прийти к односторонним заключениям о якобы отсутствии у них классового расслоения.

В общественной жизни аула тон задавали волостные управители, про­шедшие «школу межродовых распрей», представители новой колониальной администрации. «... Иметь перевес во всех делах общественных»³⁸ побуж­дало претендентов на должность волостного управителя не жалеть скота и разных угощений, подкупая влиятельных родоправителей.

«Степной телеграф - узын кулак» настолько оперативно распространял всякие «хабар — известия», что волостные управители, как промежуточное звено между аульными старшинами и уездным управлением, располагая об­щедоступными каналами, оповещая к приезду «большого начальства», успе­вали настроить общественное мнение в свою пользу, подстраиваясь под ус­ловия новой эпохи. «Перед приездом большого начальства, каковой не быва­ет внезапным..., управитель на время вступается, складывает с себя свой ха­лат, облекается в фантастический костюм зауряд-хорунжего (фельдфебель), убирает свой трон-кровать, заменяет ее ненавистной европейской мебелью, протрезвляет писарей, закупает вина, закусок... встречает начальство»,³⁹ - так передает свои впечатления автор замечательной работы о казахах Тургайской области И. Хохлов, которому трудно отказать в наблюдательности.

Одним из проявлений социальной жизни все более эволюционирующе­го аула явилось возрастание роли так называемых «аткаминеров» - в бук-

вальном смысле «ездящий верхом», а в переносном - у кочевников - так стали называть влиятельных и «почетных киргиз», от деятельных усердий которых во многом зависело общественное благополучие. Престиж, или «имидж» волостных зависел от аткаминеров, принимавших живейшее учас­тие в политической агитации во время выборов, они заметно предопределя­ли успех того или иного претендента, представляя собою своеобразное про­явление степного лоббизма. Они, переходя от одного претендента к друго­му, пользовались непременным почетом и всевозможным гостеприимством, «чувствовали себя счастливейшими людьми и проводили время в несконча­емой еде и питье (кумыса. - Ред.)».⁴⁰

Вся жизнь степного жителя была связана с состоянием скотоводства, имевшего первостепенный смысл для большей части номадов, являясь ис­точником существования для бедных, богатства — для зажиточных; от сво­их стад они получали пищу, мясо свежее, вяленое и копченое (сур ет), а также молочные продукты — любимый, распространенный у тюркоязыч-ных этносов кумыс, айран, особого рода сыр - «курт» и «иримшик», одежду -овчины, мерлушки для малахая (шапки), кошмы, войлок.⁴¹

По печатным сведениям той эпохи нетрудно определить средние нормы потребления в ауле молочных продуктов на душу населения:⁴²

Скотоводство как рычаг экономического воздействия имело первосте­пенное значение и в семейно-брачной жизни номадов, ибо весь калым, яв­лявшийся непременным атрибутом бракосочетания молодоженов, уплачи­вался только скотом: богатый калым доходил до 100 байтал (молодых ко­был); менее богатый — в 77,67,47,37 и 27 кобыл. В. Юзефо, изучавший быт казахов Тургайской области, сообщал, что ниже вышеуказанных норм «ка­лыма не бывает».

По установлениям шариата каждый мусульманин имел право обзаво­диться не более, как четырьмя женами; немногие имели по 3 жены, широ­ко распространенный брачный союз - по две жены, бедняки, не имевшие скота-по одной.⁴³

При этом, согласно шариату, обладатели нескольких жен должны были обеспечить каждую из них отдельной юртой; традиция признавала за стар­шей женой-байбише более приближенное к хозяину положение; даже в этом случае взаимоотношения между байбише и токалами (остальными женами) оставались взаимоприемлемыми. Достаточно было одного окрика или хо­лодного взгляда полигамного семейного правителя, чтобы в юртах устанав­ливалось затишье (шаңырақтан шу шыкпас).

Значение скота настолько было велико в повседневной жизни степных обитателей, что жители разных аулов при встрече, приветствуя друг друга, прежде всего справлялись о состоянии животных — «малжан аман ба?» (благополучны ли скот и души?) и только получив утвердительный ответ, с поклоном обращаясь к собеседнику, задавали другой вопрос: «бала-шага

аман ба?» (здоровы ли дети, семья?); затем учтиво вопрошали: «ат колик аман ба?» (здоров ли конь?).⁴⁴ Тот же И. Хохлов рассказывал: «... вскоре один за другим в землянку полезли соседи Шукурбая (хозяин, у которого тот гостил), сняв калоши и малахаи (шапка. - Ред.), лезли на нары, и, начи­ная с меня, со всеми поздоровавшись, произнося обычное слово «аман ба?»... пришедший прежде всего спрашивал о здоровье скота, а затем уже о здо­ровье людей. На все это хозяин отвечал «аллага шукур», т.е. слава богу»,⁴⁵ -т.е. при всех обстоятельствах - скот на первом плане. Отметим, что необъят­ные степные просторы, стремление скотовладельцев во время переписей во избежание увеличения кибиточной подати скрыть действительные раз­меры движимого состояния затрудняли точный учет его ввиду своеобра­зия природно-географических показателей. Нет сомнения в преобладании численности скота 8 четырех степных областях по сравнению с двумя юж­ными, где Семиреченская область включала в свое подчинение и Север­ную Кыргызию, Сырдарьинская - несколько уездов Центральной Азии, что заметно осложняет подведение итогов в масштабе Казахстана в терри­ториальных владениях той поры, а потому число скота в двух областях пред­ставляется явно заниженным. Ввиду неточности количества скота по раз­ным регионам и за разные промежутки времени, да и общим неудовлетво­рительным состоянием статистики эпохи, трудно определить его допусти­мую точность в масштабах края. Тому в немалой степени способствовало суеверие животноводов, твердо уверовавших в то, что, если «сделать точ­ное исчисление скота», а тем более раскрыть истинное количество скота чужому человеку, к тому же чиновнику по переписке, то пересчитанные табуны может постичь несчастье, и они значительно уменьшатся. Такое предзнаменование вызывало у казахов, особенно весьма зажиточных, на­мерение скрывать действительное состояние своего хозяйства и при рас­спросах непременно указывать число, менее реального, а в случаях же не­счастий, природных катаклизмов, они почти всегда указывали размеры больше действительных,⁴⁶ а потому зафиксированные данные следует вос­принимать меньше реальных, а потери от разных несчастных случаев -несколько преувеличенными. По Семипалатинской области у оседлых жите­лей за 1888 г. верблюдов - 427 (на 81 больше, чем в1887 г.), лошадей -57 293 (на 3610 больше), крупного рогатого скота — 33 336 (на 1770 боль­ше), овец — 40 862 (на 5447 больше); у номадов верблюдов -62 580 (больше по сравнению с 1887 г. на 4080 голов), лошадей -447 789 (больше на 6176), крупного рогатого скота - 203 766 (больше на 44 851) и овей- 201 170 (больше на 46 957 голов);⁴⁷ по Тургайской области за 1891 год лошадей-717 588, крупного рогатого скота-395 435, верблю­дов - 141 142,овец - 1 975 445, коз 126 I38;⁴⁸ по Семиреченской области (данные за 1897 г.) лошадей - 85 000, волов, быков - 180 000, коров -290 000, телят - !52 000, верблюдов - 69 000, овец - около 5 000 000, коз -512 000, яков - 785, мулов - 3356, свиней - 28 500, итого - свыше 7 млн; цифра 6—7 млн может быть принимаема за стабильную для определения численности скота у кочевников Семиреченской области;⁴⁹ по Сыр-дарьинской области лошадей - 644 945 голов, коров - 6 333 929, овец -4 841 263 простых, 79 284 - тонкорунных, верблюдов - 472 445, коз -811 174, ослов - I! 293, свиней - 8261; всего -7 727 034.⁵⁰ В ведомости же «О скотоводстве в уездах области» за 1894 г. зафиксировано 6 566 344 головы (включая сведения по Ташкентскому уезду);⁵¹ по Акмолинской области (сведения начала XX в.) лошадей - 918 620, крупного рогатого скота-943 714, овец- 1 371 097, коз - 167 301, свиней -65 860, верблю­дов - 87 785, всего - 3 554 377 голов.⁵²

Мы полагаем, что общая численность скота в шести областях Казахста­на с некоторыми колебаниями достигала не менее 40 млн голов. Для срав­нения: в России за 1871 г. крупного рогатого скота было 21 604 000, лошадей

- 15 542 000, овец - 44 841 000, свиней - 9 404 000, итого - 91 391 000; в Германии соответственно- 15 140000,34445000,29 841000,9043 000, итого

- 88 469 000 голов.⁵³ Следовательно, на каждого человека в среднем прихо­дилось в Казахстане: верблюдов - 0,55, крупного рогатого скота -1,12, ло­шадей - 2,83, баранов — 6,41, коз — 0,3, итого - 11,21; по тем же показателям в России: крупного рогатого скота - 0,34, лошадей — 0,24, овец - 0,70, сви­ней — 0,14, итого — 1,42; в Германии: крупного рогатого скота — 0,37, лоша­дей - 0,23, овец - 0,72, свиней - 0,220, всего - 1,52. Итак, на каждого казаха приблизительно приходилось скота в восемь раз более, чем на каждого в Европе.⁵⁴ Если же распределить наличное количество скота по кибиткам, то можно получить следующие данные: в 1870 г. — 59 голов, в 1881 г. - 29,9. в 1885 г. - 27,0, в 1890 г. - 23,3, в 1895 г. - 23,3, в 1900 - 22,3.⁵⁵

Теперь рассмотрим показатели по распределению скота с учетом диф­ференцированной доли оседлого и кочевого населения на материалах од­ной степной области — Акмолинской:⁵⁶

Из таблицы видно, что у кочевого населения южных уездов - Акмолин­ского и Атбасарского, - имелось скота 1415 536 голов, или около 70% и на 1 человека —7,7 голов, тогда как в северных уездах — около 30% и на 1 чело­века немногим более 4. Разница эта объясняется тем, что южные уезды, за­нимающие 2/3 площади области, населенные «почти исключительно» каза­хами, представляют собой более широкий простор, нежели северные, где почти 1/2 населения оседлое, для которого скотоводство играло второсте­пенную роль, хотя и продолжало сохранять немаловажное значение.⁵⁷

Однако, экстенсивная, пастбищная, дикотравная система, когда скотовладелец в течение года «довольствует» свое богатство тебеневкой и скот на­ходится на подножном корму, лошадь не знает овса, а крупный рогатый скот — сенозаготовки, обрекало животноводство на непредсказуемые по­следствия. Суровые зимы сопровождались массовой гибелью скота. Само слово «жут» (поглощение) приводило скотовладельцев в отчаяние. Сравни­тельно редко повторяющиеся лютые морозы, непосредственно следующие за ними дожди, кратковременная оттепель, опять морозы - покрывали всю поверхность степи коркой льда, гололедицей, лишавшей скот возможности добывать из-под снежного покрова остатки осенней травы, при благоприятном течении зимних месяцев, служившей единственно доступным для животных кормом. В силу суровости зимы, оледенелости снега «зажиточ­ные киргизы теряли почти все состояние, а бедные впадали в крайнюю нуж­ду»,⁵⁸ в 1879—1880 гг. в Туркестанской, Акмолинской, Сырдарьинской об­ластях из 13 млн голов погибло 6 млн, т.е. почти половина.⁵⁹ Трудновоспол-нимые последствия этого жута настолько встревожили колониальную ад­министрацию, что 15 февраля 1889 г. губернатор Сырдарьинской области отправил срочный запрос исполняющему обязанности туркестанского ге­нерал-губернатора для выяснения следующих обстоятельств: какие ближай­шие последствия можно ожидать от настоящей суровой зимы; какие необ­ходимы меры для обеспечения народного благосостояния.⁶⁰ Вторая часть документа заканчивается с нескрываемой тревогой, какие меры необходи­мы, «если зима дурно отразится на хозяйстве населения» и не повлияет ли эта зима «на возвышение цен на провиант и фураж».⁶¹ С учетом непредви­денных природно-климатических катаклизмов крупные скотовладельцы использовали старинный обычай тебеневки для облегчения естественного кормления скота, пуская его на пастбища по следующей схеме: впереди шли лошади как«самые старательные разгребатели снега», за ними — крупный рогатый скот. И, наконец, на разрыхленных местах овцы щипали почти ко­решки травы.

Потребности животноводства побуждали казахов расселяться мел­кими группами, принимая во внимание неудобства скученности распо­ложения аулов. Два-три хозяйства в горных районах, где для пастьбы скота была ограничена земля, 20—30 юрт - в степных районах. Чем даль­ше скот перегонялся на летние пастбища, тем он был тучнее; от прода­жи на ярмарках или обменом можно было выручить большие деньги, особенно при продаже партиями. С другой стороны, это зависело от флоры местности. К примеру, в северных уездах Тургайской области, где преобладали богаторазнотравные пастбища, у казахов были пашни, где летние кочевки не отстояли дальше 20 или 40 верст от зимовок; на юге же, где пастбища скудны, казахи уходили верст за 400 и более от своих родовых гнезд — аулов.⁶²

В Актюбинском и Уральском уездах, а также в Приишимской и Приир-тышской полосах казахи располагали возможностью делать большие запа­сы сена, в некоторых районах, на худой конец, — соломы, что в некоторой степени удовлетворяло кормовые потребности скота в период зимних мо­розов. Относительно жайляу — летних пастбищ у казахов проблем в основ­ном не возникало, обычно ими пользовались совместно, без ограничений; они пасли скот сколько вздумается на началах родовой принадлежности земли.⁶³ Более того, чиновники уездных управлений, довольно плохо пред­ставлявшие районы традиционных кочевий, вследствие упорного поиска, зачастую с помощью аульных старшин, с трудом находили зимовки кочев­ников, ибо сведений о зимовках почти не собиралось. К примеру, в Кокче-тавском уезде, где изобилуют лесные массивы, обнаружить зимовки кибит-ковладельцев представляло большие затруднения.⁶⁴ .

Жизнь подсказала казахам постепенно от подножного зимнего корма для скота перейти к сенокошению, заготовке сена. Тем временем казаки, получившие большие земельные наделы, «отличнейшие земельные наделы за недостатком рабочих рук, охотно стали пускать казахов не только на пе­резимовку, но и на летовку с отдачей им на обоюдовыгодных условиях сво­их сенокосов».⁶⁵ Особенно в районах Прииртышья, Приуралья, в поймах рек Ишим, Или, Тургай, получив в пользование богатые для земледелия участки, «устроившись в самых благодатных для существования»⁶⁶ землях, казаки часто нанимали обезземелившихся казахов для сельхозработы; не­доразумения между казахами и казаками доставляли много хлопот уезд­ным администрациям. «Непрекращающиеся и нередко преувеличенные жа­лобы одних (казаков - Ред.) на постоянные потравы кочевниками отведен­ных крестьянам (переселенцам. -Ред.) лугов и пастбищ»,⁶⁷- как признавал в официальном отчете генерал-губернатор Туркестанского края, - изряд­но усложняли взаимоотношения между двумя группами населения.

Положение казахского аула усугублялось в связи с переходом части ка­захов, кочевавших «на землях Алтайского горного округа на правобережье, а также во внутренние регионы «Сары-Арки» (Золотая степь) для соедине­ния со своими сородичами». 22 октября 1880 г. были приняты «Правила и дозволения киргизам кочевать» на землях Алтайского горного округа, в которых говорилось «... о временном характере оставления киргизов на Кулундинской степи (между Иртышом и Обью) и принятии соответствую­щих мер к постепенному и спокойному переведению кочевников в Степ­ную область».⁶⁸

Положение же Главного управления Западной Сибирью от 4 марта 1849 г. и 23 июля I860 г., несмотря на давность и действие реформ 1867-1868 и 1886-1897 гг. сохранялось и казахам по-прежнему «воспрещалось» не только иметь кочевки и пасти скот близ боровых и соленых озер, но и приближаться к ним на расстояние 20 верст;⁶⁹ казахи же Алтайского горно­го округа «в случае переходов к земледелию и образованию оседлых об­ществ» облагались оброком наравне с бывшими пришлыми крестьянами по 6 руб. с каждого.⁷⁰ Такая угроза заставляла тысячи казахских семей пересе­литься ближе к своим соплеменникам в Семипалатинскую область, усугу­бив земельную тесноту. В этих условиях массовый переход казахов к хлебо-

пашеству оставался единственной альтернативой в обеспечении кочевни­ков продуктами питания, скотоводства - запасом сена. Все более проника­ющие в аульную экономику торгово-денежные отношения открывали пе­ред бывшими животноводами перспективу реализации излишков хлеба на городских рынках, степных ярмарках.

Царские чиновники, высшая колониальная администрация слабо вери­ли в возможность выбора земледелия кочевниками как самостоятельной отрасли экономики, видя «непреоборимую страсть» номада для перехода к многоукладной системе. Даже И. Завалишин, вдумчивый автор замечатель­ного исследования, выражал нигилистическое отношение к этому лишь на том основании, что казахи «хлеба едят очень мало».⁷¹

Прежде всего оговоримся относительно одной реалии - в отношении объема посева зерновых культур на человека у казахов; земледелие состав­ляло «ничтожную пропорцию» и оно не имело такового значения в их жиз­ни как, скажем, для оседлых жителей. Мясные и молочные продукты, как и прежде, занимали доминирующее положение в повседневном пищевом ра­ционе кочевника.

В неблагополучных почвенных районах, к которым относили районы преобладания сухих степных пространств, небогатых растительным покро­вам, хлебопашество не получило ожидаемого распространения. Тем не ме­нее, казахское хлебопашество (пшеница, просо), развивавшееся в северных уездах Акмолинской, юго-восточных районах Семипалатинской областей при примитивном искусственном орошении полей посредством арыков, на­полняемых водою из ближайшей реки, озера с помощью чигирей, а нередко с помощью применения водоподъемных машин, достигало превосходных результатов.⁷²

О соотношении удельного веса кочевого и оседлого населения в обшей численности жителей. По переписи 1897 г. процент занимающихся земле­делием вообще, и процент, занятых скотоводством в нижеприведенных трех степных областях в сопоставлении с данными двух российских уездов выг­лядит так:⁷³

Судя по таблице, прежде всего бросается в глаза разница в росте оседло­го и кочевого населения. В ней оседлое население возрастает значительно быстрее, чем кочевое; это явление несколько заметнее в Тургайской облас­ти, где темп роста оседлых жителей обгоняет номадов в 3,5 раза.

Жизнь постепенно брала свое и успехи хлебопашества вчерашних ко­чевников применительно к отдельным уездам были впечатляющие: к при­меру, за 1897-1901 гг. в пользовании казахов находилось: в Петропавловс­ком уезде - 4 287,3 тысячи десятин, Омском - 35 260, в Акмолинском -10 493.8, Кокчетавском - 5352,4, Атбасарском - 11 656, Каркаралинском - 6899,3, Семипалатинском-5676,4, Усть-Каменогорском-43147,1, Зайсанском - 5091,8, Кустанайском - 84 490, Актюбинском - 51 836. Число ка­захских земледельческих хозяйств составляло соответственно в 1 - 11 329, 2 - 6329, 3-18 621,4 - 12498, 5-12 837, 6-21 833, 7-17 865, 8-21 522, 9-15 069, 10 - 1777, 11-12 474.⁷⁴

И, конечно, опять-таки природно-географические условия давали ши­рокий простор в тех уездах, где для земледелия имелись благоприятные воз­можности. К примеру, относительно Тургайской области, размеры посев­ной площади обуславливались «почти исключительно» хлебопашеством в одном Кустанайском уезде: из 217 749 десятин на его долю падало 210 408 десятин, т.е. около 97% общей площади обрабатываемых казахскими ки-битковладельцами земель; в Акмолинской области основную посевную площадь включал Кокчетавский уезд, отличавшийся наибольшим плодо­родием, за ним следует Акмолинский, на последнем месте этой области -Атбасарский уезд." Наиболее обеспеченными же землею оказались казахи Акмолинской области, где в одноименном уезде на каждого кибитковла-дельца приходилось 378 десятин, в Петропавловском - до 906 десятин, в Атбасарском, Усть-Каменогорском — до 393.⁷⁶

Однако, величина посевных площадей — далеко не определяющий фактор уровня развития земледелия в уездах. В числе этих земель име­лись участки, вовсе непригодные для использования, как, например, Го­лодная степь. Однако, если предположить, что 30% общей площади со­вершенно неудобны, то даже в наиболее малоземельном уезде - Усть-Каменогорском, казахи в среднем имели на одну кибитку 150 десятин, что вполне было бы достаточно для нормального ведения единоличного хозяйства.⁷⁷

Если сопоставить средние данные применительно к индивидуальным хозяйствам казахских и русских семей, к примеру, по уездам Тургайской области, то автохтонные жители, обладая гораздо большими масштабами земельного фонда, значительно уступали переселенческим семьям: в 1900 г.было посеяно зерновых в пудах на русских пашнях 184 451 п., на казахских - 371 297 п. и на одну семью русского населения в среднем при­ходилось посеянных зерновых 30,3 п., а на казахскую - 5,3 п.⁷⁸

Одним из быстроразвивающихся очагов казахского земледелия явилось Жетысу. Быстрыми темпами земледелие распространялось в Джаркентс-ком уезде, где после 1883 г. царским правительством не было изъято ни од­ной десятины земли; медленный же темп казахских запашек наблюдался в Верненском уезде, где более 25% угодий было изъято администрацией под казачьи станицы, крестьянские поселки и для других целей, а в Капальском и Лепсинском уездах было экспроприировано только 5% угодий, чему со­ответствовал быстрый рост запашек у казахов.⁷⁹

Наряду с этим следует отметить очевидный факт сосредоточения в ру­ках русско-украинского крестьянского хозяйства наиболее плодородных земель в Илййской, Чуйской, Иссык-Кульской, Каратальской и Коксуйс-кой долинах, а также у предгорьев Алатауских, Тарбагатайских хребтов, ранее являвшихся собственностью аульных общин.

В целом, заканчивая раздел о казахском ауле, надо подчеркнуть объек­тивное влияние развития капитализма вширь на углубление социальной и имущественной дифференциации аульной общины. Которую, с одной стороны, следует рассматривать как результат разрушения застойности «многодикотравного» животноводства, а с другой стороны, массовый переход к оседлости не мог отодвинуть на второй план традиционную форму хозяй­ства - скотоводство, по-прежнему определявшее смысл жизни, обычаи, ук­лад существования многомиллионного кочевничества и создавшее формы многообразия местной экономики вплоть до 20-х годов XX в., как:

1 - кочевое скотоводческое хозяйство в «чистом» виде; 2 — оседлое зем­ледельческое хозяйство; 3 - кочевое скотоводческое хозяйство, но с разно­образной структурой сенокошения и земледелия; 4 - земледельческо-ско-товодческое, с элементами двух видов хозяйства с тенденцией преоблада­ния первого; 5 — полуоседлая скотоводческая форма с сенокошением.⁸⁰

Итак, пользуясь данными об объективном процессе необратимого вовлечения населения казахского аула в земледельческую экономику с элементами рыночного принципа приобретения и реализации ее про­дукции на ярмарках, городских базарах, надо сделать вывод об основа­тельном разрушении натурального хозяйства экстенсивного скотовод­ства до конца XIX века.

Дифференциационные процессы глубоко затронули структуру живот­новодства, дав в руки нового байства из «черной кости» реальные рычаги в окончательном вытеснении чингизидов из хозяйственной и политической сферы, расширив почву для постепенного формирования прослойки алып-сатаров (перекупщиков), разоряя рядовых малоскотных бедняков, которые в поисках новых источников жизнеобеспечения превращались в классы на­емных рабочих, пополняли численность городского населения, сформиро­вали группу жатаков.