Северный край

За широкими полями, переходящими в бесконечные песочные отмели. серебрилось большое Кубенское озеро. Облака клубились над ним, освещаемые розовым вечерним солнцем. Белые чайки с криком носились надо мной, когда я подходил к озеру.

Тихий день. Озеро Кубено далеко уходило от ровного берега вдаль и сливалось на горизонте с небом. Широкое озеро. Вдали, как бы посреди воды, выступал четко, освещаясь солнцем, старый храм и ровно отражался в тихой глади озера. Такая красота! Далекий край. Россия... И какой дивной, несказанной мечтой был он в своем торжественном вещании тайн жизни...

Когда я подошел по ровному песку широкого пляжа к воде, мне показалось сразу - огромная глубина, бездна отраженных небес и облаков. А потом я увидел, что воды мало у края, мель, - песок пляжа далеко уходил в озеро.

Тихо. Озеро не колыхнет. «Искупаюсь», - подумал я: И, раздевшись, вошел в воду. Мелко. Я дальше - все мелко и мелко. Воды с вершок. Прошел чуть ли не версту, и воды было по колено. Я лег и смотрел по поверхности воды. Это был какой-то другой мир, мир небес и тихой зеркальной воды..

В прозрачной воде, сбоку от себя, я увидел двух больших серебряных рыб, плывших друг за другом. Потом стайку маленькой рыбешки. Я был далеко от места, где разделся, и мне показалось, что озеро можно пройти по колено.

Одеваясь, я увидел, что по отмели пляжа перелетали кулики, и их острый крик веселил пустынный берег. Чайки, пролетая, как бы падали и воду, ударяясь о поверхность тихого озера и хватая маленькую рыбу.

В деревне, где я остановился, хозяин дома сказал мне, что, точно, озеро мелко.

- В середине немного выше роста человека будет, а утонуть можно. Когда ветер гуляет, тонут рыбаки. Буря большая бывает. Вот по осени здесь охота, приезжай тады и что утей... гусяй, лебедяй... Берег-то вот чисто снегом крыт, что их сядет. Место привольное здесь, рыбы много, нельма вот хороша. Снитком тебя угощу, есть тут. Только подале сниток в Бел-Озере скусней. Там его завод, самый что ни на есть сниток - там. То озеро, Белозерское, - глубокое, и вода в нем другая - белая. Купцы московские или питерские возили с него, с Бел-Озера, в бочках сниток-то, хотели его завести у себя, в их озерах. Ан нет - он жить у них не хочет, а только вот в Бел-Озере живет. Вот и возьми. Исстари цари московские любили сниток есть белозерекий - в посту, да с блинами на масленой. А то так бывает: весь сниток пропадет разом, и нет его. Уйдет, что ли, куда - никто не знает, нивесть... Нет снитка. А глядишь - опять пришел, полно озеро. Вот. И куда уйдет - никто не знает. Воля здесь, простор... Я был разок в Москве, ну что... духота! Удивлялся - и как народ там живет!.. Старый у нас монастырь-то стоит на озере - видал? На камнях стоит и Каменный называется сам. Давно то было - князь вологодский ушел от брата свово, и княжество свое брату отдал, и построил этот монастырь. И возлюбил народ князя того за жисть праведную. Позавидовал брат меньшой, приезжал к нему на ладьях, одежи княжеские привозил в серебре-золоте. «Вернись, - говорит, - княжить со мною будешь... Чего, - говорит, - тебе монахом быть?..» А тот - нет. Зависть вошла к брату-то за любовь народа, и послал он к князю злодеев лютых. Те в ночь приехали на ладьях и ослепили князя-монаха... Выжил он. Грустил брат его, прощенья просил, а тот ему сказал перед смертью: «Не я слепой, а ты. Ты не зрел красоты озера... Если б ты видел красу его, то ты б не ослепил меня...»

- Как охотник ты будешь, - сказал мне хозяин за обедом, - то, слышь, по ту сторону берег лесной. Ехал я по рыбе однова, дак вот видел: вышла медведица... А я-то притулился в камыше и гляжу - ночь светлая, месяц светит, сети у меня заставлены. Я сижу и вижу, как медведица-то свово пестуна купала. Чисто мать... Тихо-онько его в воду-то опускает да мурлычет, знать, говорит ему что-то. Тихо, по саму морду окунула, да и морду - е головкой-то, значит. Схватила его, да бегом. Ведь ты што думаешь - ето она с его блох снимала. Дэк знаешь - потом другого несет. Купала, а потом - что ль, меня учуяла? - стоит, держит их в лапах и нюхает. Замурлыкала и ушла.

- А что, - спросил я, - вина-то ты не пьешь?

- Редко, - ответил хозяин. - У нас-то ведь не пьют в доме вина-то.

Я говорю:

- Неужели? А как же?

- У нас нельзя при детях пить в доме. А кто выпить хочет - в кабак поди. Ну и ходют кто. В кабаке выпьет перед обедом, а домой закусывать бежит. У нас бабы такие - дома пить не велят.

Женщины северных крестьян были строгие: они вели хозяйство и блюли дом и никогда не брали в рот хмельного. В доме была чистота, дома большие, пол в горнице устлан цветными циновками. Крестьяне не спали на полу, и кухня была отдельно. Курить в доме тоже было нельзя, и я со своими красками, кистями, холстами для живописи как-то нарушил чистоту и порядок дома.

Познакомившись с деревней, с рыбаками, я с одним из них ездил лучить рыбу с острогой. Он был ловок и бил острогой нельму. Она похожа на белую семгу.

Крестьянин-рыбак однажды вечером сидел у меня. Пили чай. Он рассказал мне, что здесь исстари помнят, что сам царь Иван Васильевич Грозный езжать сюда, в Вологду, любил.

- На Москве-то тревоги много в жисти было... Татарей боялись. Проснется царь ночью - не спится, ну, и пойдет поглядеть с башни Ивана святого, не идут ли орды татарские. Ну и уезжал сюды к нам, на отдых. Сюды-то татаре не придут - далече. Да еще в те поры тут Аника-воин жил. И-их, здоров... Его ни пищаль, ни меч не брали, а он даст раза по уху - ну и вся рать падает. Вот что... Это вон камни-то средь озера он наносил, где ноне Каменный монастырь-то стоит, - на его камнях. Во, сила была - Аника-воин.

- Ну уж это ерунда... - говорю.

- Ну вот. Вот и ты тоже маловер выходишь. Городские-то все такие...

- Говорят всякое такое... - сказал хозяин дома. - Вот зимой видать от меня-то из окон - по озеру путь идет. Рыбу везут, навагу, с Бела моря. Велик гуж. Держаться вместе норовят, чтоб не замерзнуть. По деревням греются, сбитень пьют. Чаю-то допрежь не было. Сахару тоже. Патока с имбирем, варил дядя Симеон. Я помню - хороша патока была... Тута и ехали гужом. А теперь в Архангельск гонют гужом ссыльных, это те, что в бога не веруют, ученые. Неужто у вас в Москве эдакие-то есть? Мне такой один говорил: «Икона, - говорит, - не бог». А ему Беляев и сказал: «Это верно, да только и купцы держат икону в лабазе и в лавке. Говорят, обману научишься и мошенетву, а поглядишь на ее, икону-то, ну и складней, не так уж берешь...» Она чего - не бог, а помогает...

- Я на себе видал это самое, - продолжал рыбак. - Я это однова нажулил покупателя, цену загнул за рыбу, а он, как баран, уж деньги на стол кладет. Я, этта, деньги беру у его, а на меня преподобный Савватий из иконостаса глядит. Вижу - серьезно таково глядит-то. И мне как под сердцем червяком ввернет, я и сказал покупателю-то: «Ты лишок дал за рыбу-то...» А он потом говорил про меня: «Эк, рыбак, дура...» Вот ведь што...

В это время постучали в дверь, и вошел высокого роста молодой человек, сказав:

- Я к тебе, рыбачок, - не уступишь ли рыбы? Жена сюда прислала. - Вот, - сказал рыбак, - сейчас с ним поедем, - показал он на меня. -

Наловим, опосля приходи.

Садясь со мной в челн на озере, он, перебирая сети, сказал мне:

- Вот этот, приходил-то, - это и есть ссыльный. Чудно глядеть... Парень - красавец, видал - рост какой! А вот в бога не верит. И почто это так войдет в человека?..

Взявшись за весла, он сильно ударил по воде, сказав:

- Ну, с божьей помощью. Хорошо бы стерлядку взять. В реку поедем, на ту сторону, там стерлядь двинская заходит.

Какая красота была на широкой тихой реке, в ровных берегах, и вдали на отлогих возвышениях, как светящиеся точки, освещенные избы далеко раскинутых деревень. Россия!.. Какая ширь!.. Какой красой лежат луга прибрежные, покрытые, осыпанные цветами! Какой запах трав, воды!..

- Гляди, - сказал рыбак, показав мне на кусты в заводи реки. - Гляди-ка, шест качает: это значит - зашло в сеть, рыба будет.

Пристально смотрю я. Над бегущей водой, светлой, как кристалл, летают тучами цветные стрекозы. Трухтаны с криком перелетают реку, и на отмели ходят, качаясь, большие кулики-сороки.

Тихо в челне плывет рыбак в заводину и подъезжает к краю шеста, от которого идет далеко поставленная сеть. Схватив сразу шест, он, быстро перебирая руками, втаскивает в лодку мокрую сеть. И я увидел завитую крючком, закутанную в сети большую рыбу, одну, другую... и много серебряных лещей.

- Вот, - сказал рыбак, - твое счастье. Гляди-ка, трех стерлядок взяли. Хороша рыба.

Поставя опять сеть и отъехав к берегу, рыбак набрал хворосту и разложил костер. В котелок, зачерпнув воды, он очистил стерлядь, насыпал соль и нарезал хлеба.

- Вот, попробуешь двинскую стерлядь. Ведь у вас-то, на Волге, стерлядь есть, да не та. У вас-то это шип, а стерлядь - вот тут.

Наступили сумерки, и в светлом небе загорелись звезды. Тихо было кругом. Приятель-рыбак сушился у костра и все угощал меня:

- Ну-ка, поешь еще стерлядки-то. Хороша.

Дожидаясь опять вынимать сеть, лежа у костра на траве, рыбак сказал мне:

- Погляди, эка краса, звезды горят. И чего это? И сколько их, не сочтешь. А парень-то молодой, что приходил за рыбой, он говорит - бога нет...