Дурной сон

Ко мне пришел доктор и сказал:

- Что же, температура нормальная. В солнечный день можете выйти ненадолго.

После его ухода я заснул.

И видел во сне, как пришел ко мне Шаляпин, голый, и встал около моей постели, огромный. Глаза у него были закрыты, высокая грудь колыхалась. Он сказал, держа себя за грудь:

- Костя, сними с меня камень...

Я протянул руки к его груди - на ней лежал холодный камень. Я взял его, но камень не поддавался - он прирос к груди...

Я проснулся в волнении и рассказал окружающим и Н.Н. Курову, который ко мне пригнел, про этот странный сон.

- Нехороший сон, - сказал Н.Н. Куров. - Голый - это нехорошо...

А утром я прочел в газете, что Шаляпин умер.

Я встал, оделся, хотел куда-то идти. Лил дождь. Пришло письмо из редакции с просьбой поскорей написать о Шаляпине.

Я поехал в редакцию. Трудно было писать. Слезы подступали...³⁶⁶.

Вернувшись домой, я застал у себя П.Н. Владимирова - артиста балета³⁶⁷.

- Вот ведь, - сказал он, - Федор Иванович умер. Борис приехал из Америки. Я его видел. Он спрашивал о вас. Я был в доме. Там не протолкаешься. Масса народу. Он умер в забытьи.

На другой день я поехал к Шаляпину в дом. Было множество народу, было трудно протиснуться. Я вызвал Бориса. Он пошел со мной и Владимировым в кафе. Боря любил отца, и глаза его были полны слез <...>

На другой день днем, в передней, я услышал голос, который живо напомнил мне Шаляпина.

Ко мне вошел Федор, его сын. Он был точь-в-точь Шаляпин, когда я в первый раз его увидел с Труффи; только одет по-другому - элегантно.

Я всегда любил Федю. Он был живой отец. Увидав мою собаку Тобика, который в радости прыгал около него, держа в зубах мячик, Федя тут же стал играть с ним. Бегал, вертелся. Как он был похож на отца! В некоторых поворотах лица, в жестах...

Мы разговорились о его отце...

Когда я уезжал в Америку, - сказал между прочим он, - отец мне говорил, что он бросит петь и выступит в драматических спектаклях в пьесах Шекспира «Макбет» и «Король Лир».

Твой отец был редчайший артист. Его влекли все области искусства. Он не мог видеть карандаша, чтобы сейчас же не начать рисовать. Где попало - на скатертях в ресторанах, на меню, карикатуры, меня рисовал, Павла Тучкова. Декламировал и даже выступил в одном из симфонических концертов Филармонии в Москве, в «Манфреде» Шумана...

Восхищался Сальвини. Любил клоунов в цирке и, в особенности, Анатолия Дурова...³⁶⁸. Как-то раз позвал меня на сцену Большого театра и читал мне со сцены «Скупого рыцаря». Увлекался скульптурой и целые дни лепил себя, смотря в зеркало. Брал краски и писал чертей, как-то особенно заворачивая у них хвосты. Причем бывал всецело поглощен своей работой: во время писания чертей держал язык высунутым в сторону. Ужасно старался. Показывал Серову. Тот говорил: «А черта-то нету». Когда приходил ко мне в декоративную мастерскую, то просил меня: «Дай мне хоть собаку пописать». Брал большую кисть и мазал, набирая много краски... Какой был веселый человек твой отец и как изменился его характер к концу жизни... Это началось еще в России <...> А за границей он чувствовал себя оторванным от родной страны, которую он очень любил.

Федя ушел. Я остался один и все думал об ушедшем моем друге.

Вспомнилось, однажды он мне сказал:

- Руслана я бы пел. Но есть место, которого я боюсь.

- А какое? - спросил я.

Шаляпин запел:

Быть может, на холме немом

Поставят тихий гроб Русланов,

И струны громкие Баянов

Не будут говорить о нем!..

- Вот это как-то трудно мне по голосу.

Милый Федя, всегда будут о тебе петь Баяны и никогда не умрет твоя русская слава!

И еще вспомнилось:

Как-то, в деревенском доме у меня, Шаляпин сказал:

- Я куплю имение на Волге, близ Ярославля. Понимаешь ли - гора, а с нее видна раздольная Волга, заворачивает и пропадает вдали. Ты мне сделай проект дома. Когда я отпою, я буду жить там и завещаю похоронить меня там, на холме...

И вот не пришлось ему лечь в родной земле, у Волги, посреди в ольной красы наглей России...

* * *

МЕДИУМ

Помню однажды летом в деревне Владимирской губернии в моем доме, который стоял у большого леса, где протекала внизу речка Нерль, часто приезжали ко мне мои друзья. И вот однажды вечером, когда у меня гостили Федор Иванович Шаляпин, художник Валентин Александрович Серов, композитор Корещенко, архитектор Мазырин и архитектор Кузнецов, Мазырин рассказывал за вечерним чаем, что он спирит, и вот в Москве был замечательный спиритический сеанс. Среди других спиритов и медиумов участвовал и он. Мы все очень заинтересовались.

- Послушайте-ка, Анчутка-то, оказывается, спирит, - сказал Шаляпин. - Это вещь серьезная.

Мазырина прозвище было Анчутка. Еще давно его прозвали так в Школе живописи, ваяния и зодчества, где он проходил курс вместе со мной и был мой школьный товарищ. Был он небольшого роста, румяненький, и если бы на него надеть платок, то был бы просто вылитая девица.

- И ты веришь, - спросил я его, - что спиритизм это не ерунда?

- Не только верю, - сказал Мазырин, - но совершенно убежден. Последнее явление на сеансах в Москве, где присутствовали и иностранцы, была, брат, материализация духа.

- Это что же такое? - спросили его.

- Это трудно вам объяснить, - ответил он. - Да притом я вижу, что вы смеетесь, а смешного здесь мало.

- Ну что же, ну что же было? - спрашиваем.

- А вот что. Вот когда мы сели все за стол и положили руки, то стол постепенно начал двигаться, потом прыгать, так что мы за ним все бегали, не отнимая рук, а потом он поднялся на воздух и стукал по полу. А по азбуке выходило «Аделаида». А Аделаида была тетка покойная хозяйки дома.

- Аделаида, - сказал Шаляпин. - Это черт его знает какое иностранное имя. Ну и что же?

А гитара, которая стояла в углу комнаты далеко, поднялась, полетела по воздуху и надо мной прозвонила: трам-трам-трам.

Мы смотрели в удивлении. Спрашиваем:

- Прямо пролетела по воздуху без веревки... Ну это замечательно. И - трам-трам-трам... Это ловко.

- Ты, значит, медиум? - спросил Шаляпин.

- Я-то не медиум, - сказал Анчутка, - но там был один из Швейцарии, так видно, что медиум. У него из рук, когда мы сомкнулись, так и сыпались искры.

- А вот тут у нас, - говорю я, - в лесу есть курган, древний курган, должно быть. Весь он зарос густым ельником, высокий. И там вот ночью огонь показывается и ходит. И видение в белом. Много раз видели. Вот сейчас я позову - у меня здесь два приятеля-охотника пришли узнать, так как на завтра мы на охоту пойдем, - так вот они вам расскажут, какая здесь штука кажется. Я позову охотников.

Один из них был Павел Груздев, а другой Герасим Дементьевич Тараканов. Охотники - народ смышленый. Пошел я к ним и сказал:

- Вот что. У кургана, где огонь кажется, там жуткое место. Надо взять, Герасим, у меня банку, знаешь - сухой спирт, который я беру на ночь рыбу ловить. Ты пойдешь туда, от дорожки-то направо кургана, да возьми с собой простыню - я тебе дам, - зажги в кустах спирт, а перед ним встань сам, да простыню-то над собой - вот так - руками высоко подними. Да немного качайся. А когда я крикну: «Идет», ты вперед так перед огнем-то прыгни и опять стой на месте. Когда Шаляпин к тебе близко подойдет, то ты кинься на него. А ты, Груздев, затуши спирт. Поняли?

Они смеются.

Рассказывали за чаем друзья мои, охотники, что страсть такая у кургана, прямо огонь. Герасим говорит:

- Шел я как-то, запоздал ночью, а огонь горит, мигает. Я так сробел. Обернулся - он ко мне ближе, весь белый. Я думаю: «Что такое?» Уж боюсь глядеть. Только меня сзади как схватит за плечи и вот зачало трясти, прямо душу вытрясает. Я говорю: «Господи! Расточатся врази», да бегом. А слышу, за мной бежит. Я упал. Смотрю, бежит. И вскочил опять... Так насилу-то прибежал вот сюда, к кухне... Ну отстало. Вот сейчас-то шел другой дорогой, боязно той-то идти.

- Да, верно, - говорит Груздев, - место тут такое, что днем идешь к кургану-то, вот за рыжиками, рыжиков там много, так и то оторопь берет. Говорят, в старину-то в кургане етом воеводу закопали, а он, знать, колдуном был. Так это вот его штуки.

- Вот интересно, - говорит Анчутка. - Надо сделать цепь, сомкнуться и его вызвать. Не иначе, когда он показывается, то это и есть материализация.

- Вот какая штука, - говорит Шаляпин. - Вот это вещь. Но что гитара над тобой летала и над тобой прозвучала «дзынь-брынь» - это ты врешь.

- Как хотите, - сказал Анчутка.

- Ну, дай честное слово, - говорит его приятель архитектор Вася Кузнецов.

- Честное слово, - говорит он.

- В таком случае, - говорю я, - не иначе, что ему открыто. У него свойство такое, натура, так сказать. Медиум... И поэтому надо будет идти к кургану сегодня же.

- Это ведь надо в 12 часов, в полночь это завсегда больше кажется. У нас-то в округе знают. Вот тут в Охотине так часто видят. Старый барин жил, Полубояринов. Росту-то вот с вас, Федор Иванович. Ну и сердит... Так он и посейчас в халате там по ночам ходит. Старики-то помнят еще, когда было право господское. Идет Полубояринов, старый уж, как увидит мужика, подзовет, спросит: «Ты что?» А он говорит: «Ничего, барин». Ну, даст ему по морде и пойдет. Такой уж нрав был. Нынче-то уж, конечно, этого нет. А то в Хозареве, в овраге, дом стоял. Он и сейчас еще разваленный остался. Там по ночи-то всегда русалка поет. Днем-то она в реку уходит, а по ночи в доме песни поет:

Не ходи ко мне, мой милый,

Нет крови во мне живой!..

Приближалось уж позднее время. Охотники пошли спать, а я рассказал всем, кроме Анчутки, что будет видение.

В половине двенадцатого ночи мы все сходим с террасы. Темная июльская ночь. Тишина. Большой сосновый лес темнеет кучками среди мелкого леса. Мы тихо идем дорожкой. Поворачиваем по тропинке в сторону кургана. Вдруг...

- Смотрите, смотрите, - кричит Анчутка.

Среди кустов, таинственно мелькая беглым пламенем, горит и как бы движется синий огонь.

- Сомкнёмся скорее, сомкнёмся! - кричит Анчутка. - Явление чрезвычайное. Это я сейчас же сообщу... Материализация духа!

И он заставляет нас взять друг друга за руки. Перед огнем, как из земли, выросла высокая таинственная освещенная фигура. Было, действительно, фантастично и неожиданно. Шаляпин задумчиво молчал, скрестив руки и опустив голову.

Шаляпин пошел к видению.

Анчутка бросился бежать.

- Стой, - кричим мы, - ты куда? Бежать? Ты все затеял - стой!

И мы поймали архитектора Мазырина.

Фигура светилась. Шаляпин шел к ней.

- Не ходи, - кричал Анчутка, - не ходи. Это материализация. Задушит. Непременно задушит. Пойдемте отсюда скорей.

- Стой, - говорит ему Василий Сергеевич и держит Анчутку. - Это ты все. Ты - медиум... Твои штуки... с чертом работаешь...

- Нет, нет, - говорит Анчутка, запыхавшись. - Нет, не я. Это вот он, это Федор Иванович. В нем это есть... Должно быть, он. Он все молчит... он - медиум!

Шаляпин подошел к видению и упал. Упал так, как умеет падать Шаляпин: привык на сцене. К нему бросился призрак, и все погасло. Настала тьма. Анчутка кричал:

- Он погиб... - и хотел убежать опять.

- Стой, - кричали ему. - Ты все затеял. Идем...

Мы подошли к Шаляпину. Он лежал у дорожки на траве. Мы поднимали его. Он загадочно молчал. Анчутка держал его под руку и, волнуясь, говорил:

- Успокойся, успокойся, пожалуйста. Это материализация. Это ничего... успокойся...

- В чем дело? - сказал Шаляпин. - Что ты дрожишь?

- Да ведь как же, ты упал. Я испугался. Задушит!

- Когда упал! Да ты бредишь!

Пришли домой, сели у меня в большой комнате за стол. В открытом вороте рубашки Шаляпина были на шее два красных пятна. Анчутка отозвал меня в коридор и с испуганными черненькими глазами говорил мне:

- Посмотри... Ты видел. На шее пятна. Он его душил. Хорошо, что мы пришли вовремя. Я сейчас еду. Я сегодня же к утру все доложу нашему спиритическому обществу. Мы все сюда приедем.

Как ни уговаривали мы Анчутку остаться, он не мог успокоиться и уехал рано в Москву, когда мы спали.

Через три дня, утром, получая газеты со станции, мы прочли в «Русских ведомостях», в «Русском слове», в «Новостях дня» сообщение «Видение Шаляпина»³⁶⁹. Опять через два дня сообщалось, что швейцарские спириты выезжают в Россию на место спиритической материализации видения. Мы Шаляпину говорим: «Медиум».

- Ну, медиум, - будили мы его утром, - пора вставать. Пойдем купаться.

Кузнецов, приехав в Москву, рассказал в обществе актеров все, как было. Анчутка, узнав, обиделся ужасно, так как ехали иностранные спириты, и в Москве вышла маленькая книжка «Видение Шаляпина» успешно продавалась во всех книжных магазинах³⁷⁰, и вся Москва, от мала до велика, спрашивала:

- Слышали? Шаляпин-то - медиум. Ведь это что такое? Сколько одному отпущено! А? А я вот, хоть тресни... ничего не видал.

Ловкий предприниматель, автор книжки, был доволен. Нажил. Спрашивали издателя:

- Что вы написали? «Видение» - ведь это оказалось вздором. «Русское слово» само опровергло. По рассказам очевидцев, это была шутка.

- Ну, что вы хотите, какая шутка? Мне же сам лично говорил нео кто-нибудь, а медиум, архитектор Мазырин, человек почтенный. Я тут не при чем.