Антиквар

- Ты помнишь, я говорил тебе, что Мазини, когда перестал петь, сделался антикваром, - сказал мне как-то раз, когда я был у него, Шаляпин. - Я еще не бросаю петь, но хожу по антикварам. Поедем с тобой, посмотрим мебель. Дорога! Вот я купил столик - триста тысяч. Понимаешь? Небольшой столик!

Шаляпин повез меня на рю де ла Пэ^, около плас Вандом^, в магазин старой мебели в несколько этажей.

Там были прекрасные вещи. Шаляпин спрашивал цены комодам, столам, секретерам. Цены были большие. Один стол стоил восемьсот тысяч. Шаляпин предложил шестьсот. Не отдали.

Шаляпин рассердился, и мы поехали в другой магазин. Там он увидал стол, похожий на приглянувшийся ему в первом магазине. С него спросили двадцать тысяч. Он удивился. Осмотрел стол снизу и кругом. И спросил меня:

- В чем же дело?

- Это имитация, Федя.

- Постой, как имитация? Ты видишь - здесь дырочки. Это черви съели дерево.

- Вот это-то и есть имитация.

- А вот тот секретер?

- Тоже имитация.

- А этот комод?

- Настоящий.

- Почем ты знаешь?

- Да ведь видно.

-Что за черт! Постой...

Шаляпин позвал заведующего.

Тот сказал: -

-Да, это старая имитация, но хорошая, а комод настоящий.

- Пойдем, - сказал Шаляпин. - Я, брат, покупаю и старое вино, коньяк. Только, понимаешь ли ты, у меня - сахар, диабет. Понимаешь ли, вино пить нельзя.. Я люблю хорошее вино. Зайдем-ка в кафе, выпьем виски.

- Виски - вредно. Помнишь доктора Лазарева, он говорил, что с диабетом жить можно долго - необходимо только воздержание.

- Но я же не обжора...

- Как не обжора? Ты же съел два фунта икры салфеточной при мне сразу.

- Кстати: тут есть салфеточная икра. Поедем к Прюнье.

У Прюнье Шаляпин попробовал икру.

- Хороша.

И приказал завернуть изрядное количество.

- В чем дело? Виски пить нельзя, икры нельзя, водки нельзя. . Вот эскарго, ты ешь эскарго?

* * *

- Эскарго-то эскарго, а помнишь, раки в речке Нерли какие были?

- Да, замечательные. А как эта рыбка-то? Ельцы копченые. Помню. Я раз целую корзинку у тебя съел... Как у тебя там было весело. Такой жизни не будет уже никогда. Все эти гофмейстеры, охотники, доктор Лазарев, Василий Княжев, Белов, Герасим, Кузнецов, Анчутка, шутки, озорство - неповторимо. Это было счастье русской жизни. Нигде не найти мельника Никона Осиповича. Нигде нет этой простой доброты... Там никогда не говорили о деньгах. Никто их не выпрашивал, они не составляли сути жизни. Жизнь была не для денег. А я устал выпрашивать у жизни деньги. Я знаю, что с деньгами я буду свободен и не унижен. Ты вспомни, этот Василий Княжев или Герасим - какая чистота души! Ведь там совестились говорить о деньгах... А этот лес, Новенькая мельница, водяной. Какая красота. А хижину рыбака в одно окно, убогую, у елового леса, помнишь? А рыбака Константина, который лечил твоему приятелю флюс, привязывая к щеке живого котенка? А эта монашенка, которая бегала по лесу и которую мы все боялись?

- А разбойнички, которых не было, помнишь?.. А как ты с револьвером ездил? А воробьиную ночь, когда не было видно своей руки? Когда заблудились и нельзя было идти, и эхо, когда ты пел, и кругом, в разных местах повторялось твое пение, близко и далеко?

- Да, - сказал Шаляпин задумчиво, - это было действительно замечательно. Какая-то особенная симфония.

- А как голос-то снизу крикнул: «Что ты, леший, орешь?» Это уж было не эхо, помнишь?

- Помню. Там был бугор - и внизу ехали рыбаки.

- А как обиделся Павел Александрович [Тучков]?

- Павел! Ведь нигде нет такого: умер ведь он. Ведь это ты объяснил и Павла, и Герасима, и Кузнецова, а ведь я их не понимал и даже сначала немножко сторонился. А оказывается, это были презабавные и прекрасные люди.

- Все уж умерли, - сказал я. - Правда, больше такой жизни уж не будет. Вот оттого я и пишу страницы этой нашей жизни.

- Знаешь, Константин, я удивляюсь, как ты это пишешь. Черт тебя знает, кто ты такой? Откуда это взялось? Отчего ты про меня не пишешь?

- Ты же обидишься:. Ты же стал «ваше высочество». А я пишу простые смешные вещи.

Шаляпин вдруг задумался.

- А ведь правда <…>

ДОМЬЕ

Через несколько дней я встретил Шаляпина на Шанзэлизэ^. Он опять направлялся к антиквару.

Пойдем со мной, пожалуйста, - предложил он мне. Я согласился. На улице Боэси мы остановились у антикварного магазина, и я сказал:

- Федор, вот здесь выставка художника Домье. Ты знаешь Домье?

- Нет, не знаю.

- Это великий француз. С чисто французским юмором он писал адвокатов, суд. Здесь есть небольшая картина, изображающая адвоката, который разрывается, доказывая невиновность своего подсудимого, а секретарь, разбирая бумаги, остановился и смотрит на него. Но как смотрит! Этого нельзя рассказать. Надо видеть. До чего смешно! Это какой-то Мольер в живописи.

- Зайдем, посмотрим, - сказал Шаляпин.

Мы зашли в магазин.

Хозяин, почтенный человек, вежливо сказал нам, что вчера выставку закрыли. Я попросил его, если можно, показать картину Домье, рассказав приблизительно ее содержание. Он любезно согласился, отпер шкаф в другой комнате, достал бронзовый ящик и, бережно вынув из него картину, поставил ее перед нами на мольберт.

Шаляпин долго смотрел на картину и, обернувшись ко мне, сказал:

- Это действительно смешно. В чем дело? Смешно. И зло смешно. Он спросил у хозяина:

- Она продается?

- Да, мосье. Это редкий Домье.

- Я хочу приобрести. Что она стоит?

- Миллион двести тысяч.

- Ага, - задумался Шаляпин. - Это дорого. В чем дело? Картина не большая. Нет, я не могу ее купить...

Поблагодарив любезного хозяина, мы вышли из магазина. Шаляпин остановился на мостовой. Он был рассержен. Ударял палкой по мостовой и серьезно, подняв голову и смотря в сторону, говорил:

Константин Алексеевич, вы представляете себе, сколько я должен за эти деньги спеть? Вот вам художники! Может быть, он теперь написал новую в неделю. А я плати миллион. В чем дело?

- Постой, Федя, да ведь Домье давно умер. Ты тогда и не родился еще. При жизни его ты бы, вероятно, купил эту картину дешево. Это бессмертный художник.

Стуча тростью по мостовой, Шаляпин расколол ее пополам. Он поднял обломок и окончательно разгневался.

- Да, художники! Картинка-то небольшая!

- Велика Федора, да дура! - засмеялся я.

- Ты что? Не про меня ли?

- Смешно, Федя.

- Тебе все смешно. Миллион двести тысяч. А ты знаешь ли, мне предложили Тициана, огромную картину, в Англии, за двести тысяч, и я ее купил.

- Молодец! Не верится только. За двести тысяч Тициана едва ли купишь.

- Увидишь.

Федор Иванович продолжал сердиться на Домье.

- Тициан, знаешь, - темный фон, по одну сторону лежат две голые женщины, а по другую сторону - одна. Вот только физиономии у них одинаковые.

- На чем лежат-то? - спросил я.

- То есть как на чем? Там просто написан темный фон. Я, в сущности, еще не вгляделся, на чем они лежат. Старинная картина. Ты что смеешься?

- Вот, Федя, если бы я написал рассказ «Тициан», ты бы и обиделся.

Шаляпин хмуро посмотрел на меня и сказал:

- Я тоже буду писать мемуары...

* * *

Федор Иванович продолжал увлекаться скупкой старинных произведений искусства. Я встретил его как-то на авеню Ваграм. Он шел один и, увидев меня, сказал:

- Пойдем.

Мы зашли в большое кафе. В нем было много народу. Шаляпин поморщился:

- Пойдем отсюда.

Мы пошли в другое кафе, небольшое. Сели за столик. Шаляпин сказал гарсону:

- Сода, виски.

- Тебе же нельзя, Федя, виски.

- Все равно. Видишь ли, я был у антиквара. Он мне такую штуку показывал. Уника мировая. Дорогая штука. Знаешь ли ты, я могу нажить шутя миллионы. Жаль, он никому не показывает, кроме меня, ты бы поглядел... Я не знаю, рискнуть, что ли? Ты что скажешь?

- Я ничего не могу сказать. Зачем ты в антикварию ударился?

- Надо же что-нибудь делать. Ведь пойми ты, что я только пою, а другие дело делают. Вот один в Аргентине купил реку и не пускает пароходы - плати. Так он в год нажил черт знает сколько... Я теперь меньше пою, а деньги идут. У меня дети. Положим, зачем я с тобой говорю, ты ничего в этом не понимаешь... А ты не пьешь сода-виски? У тебя-то ведь сахара нет!..

Он вдруг стал грустен:

- Вот, ты подумай, в какое положение я в жизни поставлен. Диабет, говорят, неизлечим.