Октябрь

Государь отрекся. В управление страной вступило Временное правительство. Назначались выборы в Учредительное собрание. Вся Россия волновалась. Везде были митинги, говорили без конца.

Шаляпин пришел ко мне взволнованный.

- Ерунда какая-то идет. Никто же ничего не делает. Теляковского уже нет. Почему, в сущности, он уволен? Управляющий - Собинов!³³⁹. Меня удивляет, зачем он пошел? Он артист. "Управление театрами! Это не наше дело. Хора поет половина. В чем дело вообще? Я не понимаю. Революция. Это улучшение, а выходит ухудшение. Молока нельзя достать. Почему я должен петь матросам, конным матросам? Разве где-нибудь есть конные матросы? Вообще, знаешь ли, обалдение.

- Ты же раньше жаловался, Федя, что в «этой стране жить нельзя», а теперь недоволен.

- То есть, позволь, но ведь это не то, что нужно...

- Вот-вот, каждый теперь говорит, что все не так, как бы он хотел. Как же всех удовлетворить?

* * *

Вспыхнуло Октябрьское восстание. Шаляпин был в Москве и приходил ко мне ночевать. Был растерян, говорил:

- Это грабеж: у меня все вино украли. Равенство, понимаешь ли. Я должен получать, как решил какой-то Всерабис³⁴⁰, 50 рублей в день. Как же? Папиросы стоят две пачки 50 рублей. Никто не может получать больше другого. Да что они - с ума сошли, что ли, черт возьми! Этот Васька Белов пришел ко мне поздравлять с революцией. Я говорю: «Что ты делаешь?» - «Заборы, - говорит, - разбираю». - «Зачем?» - «Топить». - «Сколько ты получаешь?» - «Как придется, - говорит. - Я-то разбираю да продаю. Вот прошлый месяц 85 тысяч взял». Я к Луначарскому³⁴¹, а он мне: «Я постараюсь вам прибавить, вы только пойте на заводах, тогда будете получать паек». Да что они - одурели, что ли?

- А что же Горький-то, Алексей Максимыч? Ты бы с ним поговорил.

- Я и хочу ехать в Петербург. Там лучше. У Алексея Максимьгча, говорят, в комнатах поросята бегают, гуси, куры. Здесь же жрать нечего. Собачину едят, да и то достать негде. Я, вообще, уеду за границу.

- Как же ты уедешь? А если не пустят? Да, и поезда не ходят.

- То есть - как не пустят? Я просто вот так пойду, пешком.

- Трудновато пешком-то... да и убьют.

- Ну, пускай убивают, ведь так же жить нельзя! Это откуда у тебя баранки?

На столе у меня лежали сухие баранки.

- Вчера с юга приехал Ангарский. Я делал ему иллюстрации к русским поэтам³⁴², так вот он дал мне кусок сала и баранки.

Шаляпин взял со стола баранку, отрезал сала и стал есть.

- А знаешь - сало хорошее, малороссийское <...>

* * *

На другой день Шаляпин уехал в Петербург.

Вскоре я получил от него письмо. Он звал меня в Петербург и прислал Мандат на проезд. Но в Петербург я не поехал, а, спасаясь от голода, прожил зиму в Тверской губернии, где был хлеб³⁴³.

В это время объявили нэп, то есть новую экономическую политику, и я вновь переехал в Москву. Сразу открылись магазины и торговля. На рынке появилось все.

Шаляпин тоже был в Москве. У него жил актер Мамонт Дальский³⁴⁴. Однажды утром Дальский явился ко мне на квартиру. На пороге крикнул:

- Вот он!

С ним ввалилась целая толпа вооруженных людей в шляпах, в пиджаках, подпоясанных портупеями, на которых висели сабли разных видов, с винтовками в руках. Перед этой невероятной толпой Мамонт Дальский, встав на одно колено, с пафосом кричал:

- Вот он! Мы приехали к нему. Он наш. Если он хочет пить шампанское, то мы разрешаем ему пить шампанское. Мы анархисты. Мы не запрещаем личной жизни человека. Он свободен, но мы его арестуем сегодня... Вы должны ехать с нами к одному миллионеру, который устроил в своем доме музей. Желает укрыться. Мы просим вас поехать и осмотреть картины - имеют ли они какую-нибудь художественную ценность или нет.

Меня окружили анархисты. Повели по лестнице вниз, усадили в автомобиль. Дальский сел со мной, его странные спутники - в другие машины.

Меня привезли на Москва-реку, в дом Харитоненко³⁴⁵.

Картины были развешаны во втором этаже особняка. Дальский спросил:

- Ну что?

- Это картины французской школы барбизонцев, - ответил я. - Это Коро, это Добиньи.

Один из анархистов, по фамилии Ге, кажется, тоже артист³⁴⁶, подошел вплотную к картинам, прочитал подпись и сказал:

- Верно.

В это время внизу во дворе раздались крики, звон разбиваемых бутылок. Анархисты разбивали погреб и пили вино. Вдруг со стороны набережной раздался треск пулеметов. Дальский бросился на террасу сада и бежал. За ним - все другие. Я остался один.

На улице некоторое время слышался топот бегущих людей. Потом все смолкло. Я вышел - вокруг уже не было ни души.

Дома я застал Шаляпина. Он весело хохотал, когда я ему рассказывал о происшествии.

- Я не знал, что выйдет такая история. Ведь это я сказал Дальскому, что ты можешь определить ценность картин <...>

ОТЪЕЗД

<...> Однажды утром к моему дому на Мясницкой подъехал грузовик. В нем были солдаты. Молодой человек в военной форме позвонил, спросил Шаляпина. Оба о чем-то долго говорили.

Шаляпин пошел одеваться и сказал мне:

- Едем!

- Куда? - спросил я.

- В банк на Никольскую.

На Никольской Шаляпин, молодой человек и я вошли в банк.

Вскоре молодой человек крикнул солдатам:

- Сюда!

И солдаты стали выносить на грузовик небольшие, но тяжелые ящики, держа их вчетвером. Погрузка длилась довольно долго. Мне надоело ждать Шаляпина, и я ушел...

Он не пришел в тот день ко мне. А через день я узнал, что он уехал в Петербург, и я долго ничего о нем не слышал. А через некоторое время жена его, навестив меня, сказала, что он уехал на немецком пароходе из Петербурга за границу... <...>

* * *

Однажды архитектор Василий Сергеевич Кузнецов, засидевшись поздно у меня и боясь возвращаться домой - на улицах грабили, - остался ночевать.

Ночью, в четыре часа, раздался звонок. Кузнецов, одетый в егерскую фуфайку и кальсоны, отворил дверь.

Ввалилась толпа матросов с винтовками. Один из них спросил:

- Золото у вас есть, товарищ?

- Золото, - рассмеялся Кузнецов, - золото есть... в нужнике.

Я тоже вышел к матросам. Один из них сказал:

- У вас, говорят, товарищ Коровин, Шаляпин был. Мы его петь к нам хотели позвать... Вот, видать, что вы нас не боитесь. А то, куда ни придем, все с катушек падают, особливо барыни:

- Бзура, - обратился он к другому матросу, - съезди, подбодри-ка белужки с хренком, да балычка захвати, да «Смирновки» не забудь. Угостим товарища Коровина.

Он пристально посмотрел на Кузнецова и, обернувшись ко мне, сказал:

- Да ты врешь... Ведь это Шаляпин...

Кузнецов, который был огромного роста, от души смеялся <..> Матросы смеялись тоже:

- Вот это товарищи, это народ. Артисты потому. Потом пустились в пляс, припевая:

Чики, чики,

Щикатурщики...

Вдруг - переполох.

- Едем, - вскричал вбежавший матрос. - Едем скорей, Петровский дворец грабят.

- Ах, сволочи! Прощай...

На ходу один приостановился перед Кузнецовым и пригрозил кулаком:

- А врешь, ты - Шаляпин! Погоди, попадешься на узкой дорожке. Царю пел, а матросам не хочешь!.. - и побежал вслед за остальными.

* * *

Месяца через два после отъезда Шаляпина ко мне пришел какой-то красивый человек с наганом за поясом и, затворив двери, тихо сказал:

- Я вас знаю, а вы меня не знаете. И не надо. Поезжайте за границу, и скорей. А то не выпустят. Послезавтра выезжайте. Я вас в вагоне увижу.

Я поехал к Малиновской, которая управляла государственными театрами³⁴⁷. Она мне сказала:

- Поезжайте. Вам давно советовал Луначарский уехать.

На Виндавском вокзале меня, сына и жену³⁴⁸ посадили в вагон с иностранцами. Проехав несколько станций, я увидал того человека, который у меня был утром. Он не показал вида, что меня знает.

Наступила ночь. Мой неизвестный благодетель подошел ко мне и, наклонившись, тихо сказал:

- Какие у вас бумаги?

Я отдал ему бумаги, которые у меня были.

- Не выходите никуда из вагона.

Недалеко от границы он позвал кондуктора, и тот взял наши чемоданы. Поезд шел медленно, и я заснул. Когда я проснулся, чемоданы были снова на месте. Поезд подходил к Риге.

Я вышел на вокзал. Было раннее утро. Ноябрь. Я был в валенках. Носильщик проводил нас пешком до гостиницы.

Своего благожелателя я больше никогда не видал. А бумаги, взятые им у меня, нашел в Берлине, разбирая чемодан, под вещами, на дне³⁴⁹.