«Демон»

К бенефису Шаляпина готовили «Демона» Рубинштейна в моей постановке. Костюм, равно как и парик и грим, делал Шаляпину я. Спектакль как-то не ладился. Шаляпин очень негодовал, Говорил мне:

- Не знаю, буду ли еще петь.

Мы жили в это время вместе. Вернувшись как-то с репетиции, он сказал:

- Я решил отказаться. Выйдет скандал» билеты все проданы. Не так все, понимаешь, - дирижируют вяло, а завтра генеральная репетиция. На-ка, напишу я письмо.

- Скажи, - спросил я, - вот ты все время со мной, на репетиции был не больше получаса, а то и совсем не ходишь, значит, ты знаешь «Демона»?

- Ну, конечно, знаю, - ответил Шаляпин, - каждый студент его в номерах поет. Не выходит у меня с Альтани³²⁰. Пойду вызову по телефону Корещенко.

Шаляпин встал с постели и пошел говорить по телефону. Вскоре приехал Корещенко с клавиром. Шаляпин, полуодетый, у пианино показал Корещенко место, которое не выходило у него с оркестром. Корещенко сел за пианино, Шаляпин запел:

Клянусь я первым днем творенья...

И сразу остановился.

- Скажи» пожалуйста, - спросил он Корещенко, - ты ведь, кажется, профессор консерватории?

- Да, Федя, а что?

- Да как что, а что же ты играешь?

- Как что? Вот что» - он показал на ноты.

- Так ведь это ноты, - сказал сердито Шаляпин, - ведь еще не музыка. Что за темпы! Начинай сначала.

И Шаляпин щелкал пальцем, отбивая такт, сам ударял по клавишам, постоянно останавливал Корещенко и заставлял повторять.

За завтраком в «Эрмитаже» Шаляпин говорил:

- Невозможно. Ведь Рубинштейн был умный человек, а вы все ноты играете, как метрономы. Смысла в вашей музыке нет. Конечно, мелодия выходит» но всего нотами не изобразишь!..

Корещенко был скромный и тихий человек. Он покорно слушал Шаляпина и сказал:

- Но я же верно играю, Федя.

- Вот и возьми их! - сказал Шаляпине. - Что из того, что верно! Ноты - это простая запись, нужно их сделать музыкой, как хотел композитор. Ну вас всех к черту!

На другой день утром мы поехали на генеральную репетицию. Шаляпин был молчалив и расстроен.

Когда мы приехали в театр, репетиция уже шла. Как всегда, Альтани, увидав Шаляпина в кулисе, остановил оркестр и показал ему вступление палочкой:

- «Дитя, в объятиях твоих...» - запел Шаляпин и остановился. Сняв шарф и шубу, он подошел к дирижеру и обратился к оркестру.

- Господа, вы - музыканты, вы все - профессора, и вы, дорогой маэстро, - обратился он к Альтани, - прошу вас, дайте мне возможность продирижировать мои места в опере.

Альтани отдал палочку концертмейстеру Крейну³²¹, который, встав, передал ее на сцену Шаляпину. Шаляпин поднял палочку:

- Ариозо «Клянусь», - и запел полным голосом.

Когда он дошел до фразы: «Волною шелковых кудрей», - оркестр встал, музыканты закричали «браво» и сыграли Шаляпину туш.

Шаляпин продирижировал всю свою партию. Альтани что-то отмечал карандашом в партитуре. Шаляпин пел и за себя, и за хор и сразу повеселел. Благодарил Альтани и музыкантов, всех артистов и хор.

Когда мы с Шаляпиным вышли из театра, он сказал:

- Видишь, какая история, теперь все ладится. Я же боялся сказать: «Дайте мне продирижировать». Черт его знает - Альтани обидится. Положит палочку, уйдет, и опять забастовка дирижеров. Они думают, что я их учу, а они все ученые. Я же прощу понять меня, и только. Теперь споем… А знаешь ли, дешево я назначил за билеты. Надо было вдвое. Поедем куда-нибудь завтракать. В «Эрмитаже» народу много, пойдем к Тестеву, здесь близко. Съедим головизну. Нет! Головизна тяжело, закажем уху из ершей и расстегаи. Надо выпить коньяку...

Бенефис прошел с огромным успехом. Но гордая московская пресса холодно отозвалась о бенефисе Шаляпина³²². Вообще Шаляпин был с прессой не в ладах³²³

Впрочем, после своего бенефиса в Петербурге он больше «Демона» не пел. Говорил, что партия для него все же высока, хотя он ее и транспонировал.

* * *

Вскоре после бенефиса Шаляпин, Горький, Серов, я и Сахновский поехали вечером ужинать. Подъехав ж Страстному монастырю, остановились и стали обсуждать, куда ехать, - Горький и Шаляпин не хотели встречаться с толпой. Решили ехать за город, в «Стрельну». Шаляпин - отдельно с Горьким. А Сахновский - с нами, на паре, которую взяли на площади. Дорогой Сахновский, как обычно, говорил, что бросил пить,

- Нельзя, полнею... А вот в «Стрельне» придется.

В «Стрельне» заняли отдельный кабинет. Принесли закуски, вино, холодного поросенка.

Соседний кабинет был полон кутящими гостями. Там было шумно. Пел венгерский хор. Вдруг наступила тишина, и мужской голос неожиданно запел на мотив Мефистофеля:

Сто рублей на бенефис

Я за вход себе назначил,

Москвичей я одурачил.

Деньги все ко мне стеклись.

В соседнем кабинете раздался хохот и аплодисменты.

Мой великий друг Максим

Заседал в отдельной дюже,

Полугорьких двое тоже

Заседали вместе с ним.

Мы дождались, этой чести,

Потому что мы друзья,

Это все - одна семья,

Мы снимались даже вместе,

Чтоб москвич увидеть мог,

Восемь пар смазных сапог,

Смазных сапог,

Восемь пар смазных сапог,

Смазных сапог, да!

- Что за черт, - сказал Шаляпин. - А ведь ловка. Позвали метрдотеля. Шаляпин: спросил;

- Кто это там?

- Да ведь как сказать... Гости веселятся. Уж вы не выдайте, Федор Иванович. Только вам сказку: Алексей Александрович Бахрушин³²⁴ с артистами веселятся. Они хотели вас видеть, только вы не пустите.

Горький вдруг нахмурился и встал:

- Довольно. Едем.

Мы все поднялись. Обратно Горький и Шаляпин снова ехали вместе, мы - на паре.

- Чего он вскинулся? - удивлялся Серов. - Люди забавляются. Неужели обиделся? Глупо!