На репетициях

В Москве, на Балчуге, у Каменного моста, я лежал больной тифом в моей мастерской³⁰⁹.

Однажды утром пришел ко мне Шаляпин. Разделся в передней и, войдя ко мне, сказал:

- Ты сильно болел, мне говорили. Что же это с тобой? Похудел, одни кости.

Шаляпин сел около меня, у столика.

- Видишь ли, я пришел к тебе посоветоваться. Я ухожу из императорских театров. Все дирижеры мне бойкот объявили. Все обижены. Они же ничего не понимают. Я им говорю: «Может быть, вы лучше меня любите ваших жен, детей, но дирижеры вы никакие»... Представь, все обиделись. И я больше не пою, ухожу из театра³¹⁰. Я же могу всегда получать больше, чем мне платят. Где хочешь - за границей, в Америке... Ты знаешь, твой Теляковский закатил мне в контракте какую неустойку - двести тысяч! Ты как думаешь, он возьмет?

- Что такое, - ответил я, - «возьмет Теляковский»... Теляковский ничего не может ни взять, ни отдать. На это есть государственный контроль, который возьмет, конечно.

- Ну, я так и знал, в этой стране жить нельзя.

И Шаляпин ушел.

* * *

Дирижировал Коутс³¹¹. Шаляпин пел Грозного, Галицкого, Бориса. Все - в совершенстве.

Театр, как говорят, ломился от публики. И в каждом облике Шаляпин представал по-новому. И всякое новое воплощение его было столь убедительно, что вы не могли представить себе другой образ. Это были именно те люди, те характеры, какими их показывал Шаляпин.

На репетициях Шаляпин бывал всегда гневен. Часто делал замечания дирижеру. Отношение Шаляпина к искусству было серьезно и строго. Если что-нибудь не выходило, он приходил в бешенство и настаивал на точном исполнении его замыслов.

При появлении Шаляпина на сцене во время репетиции наступала полная тишина, и во все глаза смотрели на Шаляпина. Чиновники в вицмундирах при виде Шаляпина уходили со сцены.

Шаляпин был ко всем и ко всему придирчив.

Однажды, на генеральной репетиции "Хованщины" Мусоргского, которую он режиссировал, Шаляпин, выйдя в сцене «Стрелецкое гнездо», сказал:

- Где Коровин?

Театр был полон посторонних - родственников и знакомых артистов.

Я вышел из средних рядов партера и подошел к оркестру. Обратившись ко мне, Шаляпин сказал:

- Константин Алексеевич. Я понимаю, что вы не читали историю Петра, но вы должны были прочесть хотя бы либретто. Что же вы сделали день, когда на сцене должна быть ночь? Тут же говорится: «Спит стрелецкое гнездо».

- Федор Иванович, - ответил я, - конечно, я не могу похвастаться столь глубоким знанием истории Петра, как вы, но все же должен вам сказать, что это день, и не иначе. Хотя и «спит стрелецкое гнездо». И это ясно должен знать тот, кто знает «Хованщину».

В это время из-за кулис выбежал режиссер Мельников³¹² . В руках у него был клавир. Он показал его Шаляпину и сказал:

- Здесь написано: «Полдень». Шаляпин никогда не мог забыть мне этого.

КАМЕНЬ

На сцене стоял камень, вечный камень. Он был сделан вроде как изголовье. Этот камень ставили во всех операх. На нем сидели, пели дуэты, на камне лежала Тамара, в «Русалке» - Наташа, и в «Борисе Годунове» ставили камень.

Как-то раз Шаляпин пришел ко мне и, смеясь, сказал.

_ Слушай да ведь это черт знает что - режиссеры наши все ставят этот камень на сцену. Давай после спектакля этот камень вытащим вон. Ты позовешь ломового, мы его увезем на Москва-реку и бросим с моста.

Но камень утащить Шаляпину режиссеры не дали.

- Не один, - говорили, - Федор Иванович, вы поете, камень необходим для других...

Трезвинский даже сказал ему: - Вы, декаденты!..