Купанье

Гостя у меня в деревне, Шаляпин, встав, шел купаться на реку. Перед тем как войти в воду, Шаляпин долго сидел в купальне, завернувшись в мохнатую простыню.

С ним ходил архитектор Мазырин и мой слуга Василии Белов. Мазырин был маленького роста, тщедушный. Приходя в купальню, быстро раздевался, бросался в воду и нырял. Шаляпин говорил мне:

- Черт его знает Анчутка прямо морской конек. А я не могу. Должен попробовать, холодна ли вода. И нырять не могу. Да и купальня у тебя мала.

Случившийся тут Василий Белов посоветовал Шаляпину купаться прямо в реке.

- Где ж вам тут нырять. Не по росту!

Шаляпин послушался Василия и на другой день полез прямо в реку.

Хотел нырнуть, но запутался в водорослях и бодяге. И - рассердился ужасно.

Что же это у вас делается, Константин Алексеевич? Бодяга! Купаться нельзя. Это же не река.

- Как не река? Вода кристальная. Дивная река!

- Вот что, - прервал Шаляпин, - позови мужиков и вели им, чтобы они скосили эту траву в реке. Когда я здесь куплю землю и построю дом, я всю реку велю скосить.

На другой день я попросил соседей, и они косили водоросли в реке.

Шаляпин смотрел.

- Я бы тоже косил, да не умею.

- Как не умеете? - изумился Мазырин. - Вы же говорили, что крестьянином были?

- Да, но никогда не косил и не пахал. Отец³⁰³ пахал.

Я ничего не сказал. Отец Шаляпина, когда бывал у него в Москве, часто приходил и ко мне на Долгоруковскую улицу. Он говорил о себе, что никогда не занимался крестьянством. Был волостным писарем при вятской слободке, а также служил в городской управе, тоже писарем.

- А Федор говорит, что он крестьянин. Ну нет. С ранних лет ничего не делал. Из дому все убегал и пропадал. Жив аль нет - не знаешь. Сапожником не был никогда. Нужды не видал. Где же! Я же завсегда ему деньги давал. И тогда-то он жаден до денег был и сейчас такой же. С певчими убежал. Ну и с тех пор не возвращался. Не проходи мимо певчие на пасхе, не позови я их к себе в дом на угощенье, он бы не пел теперь. Дишкант они у него нашли. Ну и сманили...

На следующий день Шаляпин купался в реке спокойно и плавал, как огромная рыбина, часа два подряд.

1905 ГОД

Наступил 1905-й год. Выла всеобщая забастовка,

В ресторане «Метрополь» в Москве Шаляпин пел «Дубинушку». Появились красные знамена. Улицы были не освещены, электричество не горело. Все сидели по домам. Никто ничего не делал и никто не знал, что будет.

Утром ко мне пришел Шаляпин, обеспокоенный. Разделся в передней, вошел ко мне в спальню, посмотрел на дверь соседней комнаты, затворил ее и, подойдя ко мне близко, сказал шепотом:

- Ты знаешь ли, меня хотят убить. Я удивленно спросил:

- Кто тебя хочет убить? Что ты говоришь? За что?

- А черт их знает. За «Дубинушку», должно быть.

- Постой, но ведь ее всегда все студенты пели. Я помню с пятнадцати лет. То ли еще пели!

- Ну вот, поедем сейчас ко мне. Я тебе покажу кое-что.

Дорогой, на извозчике, Шаляпин говорил:

- Понимаешь, у меня фигура такая, все же меня узнают. Загримироваться, что ли?

- Ты не бойся.

- Как не бойся? Есть же сумасшедшие. Кого хочешь убьют.

Когда приехали, Шаляпин позвал меня в кабинет и показал на большой письменный стол. На столе лежали две большие кучи писем.

- Прочти.

Я вынул одно письмо и прочел. Там была грубая ругань, письмо кончалось угрозой: «Если ты будешь петь „Жизнь за царя", тебе не жить».

- А возьми-ка отсюда, - показал он на другую кучу.

Я взял письмо. Тоже безобразная ругань: «Если вы не будете петь, Шаляпин, „Жизнь за царя", то будете убиты».

- Вот видишь, - сказал Шаляпин, - как же мне быть? Я же певец. Это же Глинка! В чем дело? Знаешь ли что? Я уезжаю!

- Куда?

- За границу. Беда - денег нельзя взять. Поезда не ходят... Поедем на лошадях в деревню.

- Простудишься, осень. Ехать далеко. Да и не надо. В Библии сказано: «Не беги из осажденного города».

- Ну да, но что делается! Горький сидит дома и, понимаешь ли, забаррикадировался. Насилу к нему добился. Он говорит: «Революция начинается. Ты не выходи, а если что - прячься в подвал или погреб». Хороша жизнь. Какие-то вчера подходили к воротам.

- Поедем ко мне, Федя. У нас там, на Мясницкой, тихо. А то возьмем ружья и пойдем в Мытищи на охоту. Я «бурмистра» возьму. Он зайцев хорошо гоняет.

На другой день пошли поезда, и мы уехали в Петербург. Моя квартира помещалась над квартирой Теляковского, на Театральной улице. Мы приехали утром и в десять часов спустились к Теляковскому. Он встретил Щаляпина радостно:

- Вот приехали - отлично. А я только что говорил с Москвой по телефону, чтоб вы ехали. Вам надо оставаться в Петербурге.

Шаляпин стал рассказывать Теляковскому об анонимных письмах, угрозах.

- Я тоже получаю много анонимных писем. Ведь вы, Федор Иванович, - человек выдающийся. Что же делать? В Петербурге будет вам спокойнее. Я уж составил репертуар. Вы поете Гремина в «Онегине», Варяжского гостя в «Садко», «Фауста», Фарлафа в »Руслане». Докуда никаких царей не поете. «Дубинушку» пока петь тоже подождите³⁰⁴.

- Я остановлюсь в номерах Мухина, - сказал Шаляпин.

- Да зачем? У Константина Алексеича наверху большая квартира.

- Отлично, - согласился Шаляпин,

Я ждал Шаляпина до вечера, но он как ушел с утра, так и не возвращался.

Когда стемнело, я ушел работать в мастерскую и вернулся к себе поздно ночью. В моей комнате на постели сладко спал Шаляпин. Я лег в соседней комнате. Утром Шаляпин продолжал спать.

Я ушел и вернулся в четыре часа дня - Шаляпин все спал. Спал до вечера.

Вечером мы пошли к Лейнеру.

- Знаешь ли, - рассказывал Шаляпин, - куда ни попадешь - просто разливанное море. Пьют. Встретил, помнишь, того ювелира - уйти нельзя, не пускает; все объяснял, как он после скандала в клинике лежал. Я ведь руку ему вывихнул. Оказался хороший парень: «Нет, уж теперь я тебя не отпущу, убийцу моего». Напились.

После обеда мы поехали в Мариинский театр и со сцены прошли в ложу к Теляковскому. Шел балет. Шаляпин сказал Теляковскому, что хотел бы поехать за границу.

- А что же, поезжайте, - одобрил Теляковский. - В Москву ехать не стоит, там беспокойно.

- А мне надо ехать, - сказал я.

- Зачем? Поезжайте в Париж. Кстати, соберете там материалы для «Спящей красавицы»...

Я послушался совета, Шаляпин остался в России.

СЛАВА

Будучи в Париже, я как-то встретил чиновника посольства Никифорова.

Он сказал мне: «В Москве-то нехорошо, а ваш приятель Шаляпин - революционер, погиб на баррикадах», - и показал какую-то иллюстрацию, на которой были изображены Горький, Шаляпин, Телешов³⁰⁵ и еще кто-то как главные революционеры. Я подумал: «Что за странность. Неужели и Телешов? Женился на богатейшей женщине³⁰⁶. А Шаляпин? Неужели и он революционер - так любит копить деньги. Горький - тот, по крайней мере» всегда был в оппозиции ко всякой власти. И неужели Шаляпин погиб на баррикадах?» Что-то не верилось...

* * *

Я вернулся в Москву вскоре после восстания.

Я жил в Каретном ряду, во втором этаже. Поднявшись к себе, увидел свою квартиру в разрушении. Окна выбиты. Стены кабинета разбиты артиллерийскими снарядами. Стол и мебель засыпаны штукатуркой. Ящики из стола выворочены, бумаги на полу. Соседняя квартира Тесленко³⁰⁷ была тоже разрушена.

Вскоре в кухонную дверь вошла остававшаяся при квартире горничная. На цепочке она держала мою собаку Феба - он обрадовался мне, урчал носом и как бы хотел что-то сказать.

- Вот, барин, - сказала горничная, - дело-то какое вышло. Окна велели ведь завешивать - по всей Москве стрел шел. Я подошла к окну - рыбкам в аквариуме воду менять, - а оттелева вон, со двора жандармского управления, как ахнут в соседнюю квартиру. Я взяла Феба да и убежала к родным... А когда прошло это самое, опять переехала на кухню. А то убили бы здесь³⁰⁸

Шаляпина не было в Москве, ни на каких баррикадах он не сражался…

* * *

<...> Вскоре приехал из Петербурга и Шаляпин. Помню его выступление в Большом театре в опере «Жизнь за царя».

После окончания спектакля он долго сидел в уборной и говорил встревоженно:

- Надо подождать. Пойдем через ход со сцены. Не люблю встречаться после спектакля с почитателями. Выйдешь на улицу - аплодисменты, студенты, курсистки...

И он был прав. Мы вышли на улицу со сцены проходом, где выходили рабочие и хористы. И все же, когда мы подходили к карете, несмотря на густой снег, слепивший глаза, толпа каких-то людей бросилась к нам. Кто-то крикнул:

- Шаляпина качать!

Двое, подбежав, схватили Шаляпина - один поперек, другой за ноги. Шаляпин увернулся, сгреб какого-то подбежавшего к нему парня и, подняв его кверху, бросил в толпу. Парень крякнув ударившись о мостовую. Толпа растерялась, Шаляпин и я быстро сели в карету и уехали.

- Что? Говорил я тебе, видишь!

Дома мы увидели, что кисть правой руки Шаляпина распухла. На утро он не мог двинуть пальцами,

Я был поражен силой Шаляпина - с какой легкостью он поднял над собой и бросил человека в толпу.

Шаляпин уже совсем перестал посещать рестораны. И когда надо было куда-нибудь ехать, всегда задумывался.

- Нельзя мне нигде бывать, Я стараюсь себя сдерживать, но иногда - не могу. То мне предлагают выпить, то ехать еще куда-то ужинать, и когда я отказываюсь, то вижу злые глаза. «Господин Шаляпин, не желаете вступить со мной в знакомство? Презираете? Я тоже пою...» и прочее. Ну как ты будешь тут? Одолевают. Ведь он не то что любит меня. Нет. Он себя показывает. Он не прощает мне, что я пою, что я на сцене имею успех. Он хочет владеть мной, проводить со мной время. И как иногда хочется дать в морду этакому господину!.. Отчего я не встречал этого за границей? Никогда не встречал...

- Ничего не поделаешь, Федя, - сказал я, - ведь это слава. Ты великий артист.

- Поверь мне, я терпеть не могу славы. Я далее не знаю, как мне говорить с разными встречными людьми. С трудом придумываю - что сказать. Вот ты можешь. Я удивляюсь. В деревне с мужиками, с охотниками любишь жить, разговаривать. Я же не могу. И как устаешь от этой всей ерунды! Им кажется, что очень легко петь, раз есть голос. Спел - и Шаляпин. А я беру за это большие деньги. Это не нравится... И каждый раз, когда я пою, я точно держу экзамен. Иду как бы на штурм, на врагов. И нелегко мне даются эти победы... Они и я - разные люди. Они любят слушать пение, смотреть картины, но артиста у нас не любят как не любят и поэтов. Пушкина дали убить. А ведь это был Пушкин!.. В ресторане выпил рюмку водки, возмущаются: «Пьет. Певец пить не должен». В чем дело? Ты всегда не такой, как им хочется. Получает много. А я за концерт назначил вдвое - бранились, но пришли. На «Демона» в бенефис еще поднял цены - жалею, что не вдвое, ошибся. Все равно было бы полно...

Когда мы подъехали к дому, Шаляпин сказал мне:

- Что-то не хочется спать. Поедем куда-нибудь ужинать. У тебя деньги есть?

- Есть.

- У меня же только три рубля... Поедем, там на Тверской, говорили мне, кавказский погребок есть в подвале. Там армянин шашлыки делает. Хорошие шашлыки, по-кавказски.

- Знаю, - говорю» - но там всегда много артистов ужинает.

- Это там «Шалтырь», что ли?

- Какой «Шалтырь»? - удивился я. - Ты хочешь сказать «Алатр»?

- Ну да, «Алатр». Я туда побаиваюсь ехать.

У Страстного монастыря отпустили карету и взяли лихача. И мы поехали с Федором Ивановичем за город.

- Ты что же с ним не торговался? - спросил дорогой меня Шаляпин.

- Ведь цена известна, пятерку надо дать. В «Гурзуф» - это далеко.

- Пятерка! Да ведь пятерка - это огромные деньги.

- Не расстраивайся, - говорю, - Федя.

В «Гурзуфе», поднимаясь по деревянной лестнице во второй этаж, мы встретили выходящую навеселе компанию. Одна из женщин закричала: «Шаляпин! Вернемтесь, он нам споет».

Шаляпин быстро прошел мимо и, не раздеваясь прошел в кабинет.

- Заприте дверь и никого не пускайте, - сказал он метрдотелю. Метрдотель посмотрел на дверь и увидел, что в ней нет замка. Шаляпин выпустил метрдотеля, захлопнул дверь и держал ручку. В дверь послышался стук, хотели отворить. Но Шаляпин уперся ногой в притолоку и не пускал.

- Жить же нельзя в этой стране! Наконец послышался голос метрдотеля.

- Готово-с, отворите…

Все же с метрдотелем в кабинет ворвалась компания. Женщины, весело смеясь, подбежали к Шаляпину, протягивали к нему руки, кричали:

- Не сердитесь, не сердитесь! Несравненный, дивный, мы любим вас, Шаляпин. Обожаем.

Шаляпин рассмеялся. Женщины усадили его на диван, окружили. Обнимали и шептали ему что-то на ухо.

Мужчины, стоявшие в стороне, держали поднос с налитыми бокалами шампанского.

- Прошу прощения, - вставая, сказал Шаляпин, - вы поймите меня, я же не виноват. Я пою, я артист - и только. А мне не дают жить. Вы не думайте, что я не хочу видеть людей. Это неверно. Я люблю людей. Но я боюсь, боюсь оскорбления.

- Федор Иванович, - сказал один из мужчин, - но, согласитесь, мы тоже любим вас. Что же делать? Вот дамы наши, как услышали, что вы приехали, всех нас бросили. Вы сами видите, в какое печальное положение мы попали. Взвыть можно. Пожалейте и нас, и позвольте вам предложить выпить с нами шампанского. Мы ведь с горя пьем.

Федор Иванович развеселился. Выпил со всеми на «ты», сел за пианино и запел, сам себе аккомпанируя:

Ах ты, Ванька, разудала голова...

Лишь к утру компания москвичей привезла Шаляпина, окруженного дамами, домой,..