Приезд горького

Утром рано, чем свет, когда мы все спали, отворилась дверь, и в комнату вошел Горький.

В руках у него была длинная палка. Он был одет в белое непромокаемое пальто. На голове - большая серая шляпа. Черная блуза, подпоясанная простым ремнем. Большие начищенные сапоги на высоких.

- Спать изволят? - спросил Горький.

- Раздевайтесь, Алексей Максимович, - ответил я. - Сейчас я распоряжусь - чай будем пить.

Федор Иванович спал, как убитый, после всех тревог. С ним спала моя собака Феб, которая его очень любила.

Гофмейстер и Серов спали наверху в светелке.

- Здесь у вас, должно быть, грибов много, - говорил Горький за чаем. - Люблю собирать грибы. Мне Федор говорил, что вы страстный охотник. Я бы не мог убивать птиц. Люблю я певчих птиц.

- Вы кур не едите? - спросил я.

- Как сказать... Ем, конечно... Яйца люблю есть. Но курицу ведь режут... Неприятно... Я, к счастью, этого не видал и смотреть не могу.

- А телятину едите?

- Да как же, ем. Окрошку люблю. Конечно, это все несправедливо.

- Ну, а ветчину?

- Свинья все-таки животное эгоистическое. Ну конечно, тоже бы не следовало.

- Свинья по четыре раза в год плодится, - сказал Мазырин. - Если их не есть, то они так расплодятся, что сожрут всех людей.

- Да, в природе нет высшей справедливости, - сказал Горький. - Мне, в сущности, жалко птиц и коров тоже. Молоко у них отнимают, детей едят. А корова ведь сама мать. Человек - скотина порядочная. Если бы меньше было людей, было бы гораздо лучше жить.

- Не хотите ли, Алексей Максимович, поспать с дороги? - предложил я.

- Да, пожалуй, - сказал Горький. - У вас ведь сарай есть. Я бы хотел на сене поспать, давно на сене не спал.

- У меня свежее сено. Только там, в сарае, барсук ручной живет. Вы не испугаетесь? Он не кусается.

- Не кусается - это хорошо. Может быть, он только вас не кусает?

- Постойте, - я пойду его выгоню.

- Ну, пойдемте, я посмотрю, что за зверюга.

Я выгнал из сарая барсука. Он выскочил на свет, сел на травку и стал гладить себя лапками.

- Все время себя охорашивает, - сказал я, - чистый зверь.

- А морда-то у него свиная.

Барсук как-то захрюкал и опять проскочил в сарай. Горький проводил его взглядом и сказал:

- Стоит ли ложиться?

Видно было, что он боялся барсука, и я устроил ему постель в комнате моего сына, который остался в Москве²⁹⁸.

К обеду я заказал изжарить кур и гуся, уху из рыбы, пойманной нами, раков, которых любил Шаляпин, жареные грибы, пирог с капустой, слоеные пирожки, ягоды со сливками.

За едой гофмейстер рассказал о том, как ездил на открытие мощей преподобного Серафима Саровского, где был и государь, говорил, что сам видел исцеления больных: человек, который не ходил шестнадцать лет, встал и пошел.

- Исцеление! - засмеялся Горький. - Это бывает и в клиниках. Вот во время пожара параличные сразу выздоравливают и начинают ходить. Причем здесь все эти угодники?

- Вы не верите, что есть угодники? - спросил гофмейстер.

- Нет, я не верю ни в каких святых.

- А как же, - сказал гофмейстер, - Россия-то создана честными людьми веры и праведной жизни.

- Ну нет. Тунеядцы ничего не могут создать. Россия создавалась трудом народа.

- Пугачевыми, - сказал Серов.

- Ну, неизвестно, что было бы, если бы Пугачев победил.

- Вряд ли, все же, Алексей Максимович, от Пугачева молено было ожидать свободы, - сказал гофмейстер. - А сейчас вы находите - народ не свободен?

- Да как сказать... в деревнях посвободнее, а в городах скверно. Вообще, города не так построены. Если бы я строил, то прежде всего построил бы огромный театр для народа, где бы пел Федор. Театр на двадцать пять тысяч человек. Ведь церквей же настроено на десятки тысяч народу.

- Как же строить театр, когда дома еще не построены? - спросил Мазырин.

- Вы бы, конечно, сначала построили храм? - сказал Горький гофмейстеру.

- Да, пожалуй.

- Позвольте, господа, - сказал Мазырин. - Никогда не надо начинать с театра, храма, домов, а первое, что надо строить, - это остроги.

Горький, побледнев, вскочил из-за стола и закричал:

- Что он говорит? Ты слышишь, Федор? Кто это такой?

- Я - кто такой? Я - архитектор, - сказал спокойно Мазырин. - Я знаю я строю, и каждый подрядчик, каждый рабочий хочет вас надуть поставить вам плохие материалы, кирпич ставить на песке, цемент уворовать, бетон, железо. Не будь острога, они бы вам показали. Вот я и говорю - город с острога надо начинать строить.

Горький нахмурился:

- Не умно.

- Я-то дело говорю, я-то строил, а вы сочиняете, и говорите глупости - неожиданно выпалил Мазырин.

Все сразу замолчали,

- Постойте, что вы, в чем дело, - вдруг спохватился Шаляпин. - Алексей Максимыч» ты на него не обижайся, это Анчутка сдуру...

Мазырин встал из-за стола и вышел из комнаты.

Через несколько минут в большое окно моей мастерской я увидел, как он пошел по дороге с чемоданчиком в руке.

Я вышел на крыльцо и спросил Василия:

- Куда пошел Мазырин?

- На станцию, - ответил Василий. - Они в Москву поехали.

От всего этого разговора осталось неприятное впечатление. Горький все время молчал.

После завтрака Шаляпин и Горький взяли корзинки и пошли в лес за грибами.

- А каков Мазырин-то! - сказал, смеясь, Серов. - Анчутка-то!.. А похож на девицу...

- Горький - романтик, - сказал гофмейстер. - Странно, почему он все сердится? Талантливый писатель, а тон у него точно у обиженной прислуги. Все не так, все во всем виноваты, конечно, кроме него...

Вернувшись» Шаляпин и Горький за обедом ни к кому не обращались и разговаривали только между собой. Прочие молчали. Анчутка еще висел в воздухе.

К вечеру Горький уехал²⁹⁹.