Утопленник

По окончании Школы живописи и ваяния в Москве, на двадцать первом году жизни, я поступил в театр писать декорации. Молодые актрисы производили на меня впечатление неотразимое. Нравились мне все без исключения. Какие глаза и в глазах какая душа! У одной они большие, открытые, как у Джиоконды, у другой - с опущенными ресницами. А как говорят! Одна совсем поразила мне сердце. Она меня называла: «Мой Зибель, мой паж». Но скоро она куда-то уехала, пропала...

Прошло лет пять, и я встретил ее случайно на развеселом вечере, в компании артистов, где шел кутеж и гремела гитара. А затем я получил от нее телеграмму: «Мой витязь, жду». «Витязь, - подумал я, - какой я витязь?» Но на вокзал помчался.

Ночь, глубокое небо; звезды играют в тихом лунном воздухе, насыщенном запахом трав и лесов; щелкают соловьи. На террасе деревянной дачи под Москвой горит лампа: розовый бумажный абажур виден издалека - с Дороги, по которой я еду со станции. Вот ближе, и вижу лицо - ее прекрасное лицо. Она наклонилась над книгой. Ждет меня...

Быстро вбегаю на террасу.

- Ах, - вскрикивает она, - мой коробейник!

- Почему коробейник?

- Да, сегодня вы коробейник, - отвечает она и весело напевает: «Пожалей, моя зазнобушка, молодецкого плеча». Аннушка, подайте чай. А мы пойдем - пойдем в рожь, в рожь высокую! - И она пропела: «Только знала Рожь высокая».

Я говорю:

- Но рожь еще не высокая. Зачем идти в рожь?

- Нет, нет, идем. Ты мой коробейник!

Как молния пронизывает меня странное чувство, где-то там в душе, глубоко: «Мой коробейник, рожь высокая» - и зачем это? Зачем?

Но мы идем. Она говорит опять:

- Слушайте: «Была ночь, они шли вдвоем, он дал ей руку»... Подайте мне руку!

Я подал ей руку.

- «Они пали и молчали, - продолжала актриса. - Она положила ему голову на плечо». - И она прислонилась головой к моему плечу.

- «Тогда он впился в ее влажные губы своими губами»... Ну же! впивайтесь!

Я впиваюсь... Но почему-то так нехорошо на душе...

- Скажи мне: «Я твой!» Я говорю: «Я твой».

Слева начинается ржаное поле.

- Рожь, рожь, - восклицает она. - Пусть знает рожь высокая, только она...

Но рожь еще совсем низкая... Май месяц, весна в начале... Заметив обильную росу на ржи, она выскакивает из нее на дорогу.

- Зачем рожь? - говорю я. - Вот лес. «Там опять в ночи туманы. Отдаленные леса, белые дреманы».

Она спросила:

- Это чье?

- Как чье? Фирдоуси, - вру я.

Мы идем в лес. Во мне чувство какого-то негодования. Странное и горькое. Хотелось сказать, спросить: «Почему не просто так - вот вы и я, почему я то Базаров, то Алеша Карамазов, коробейник, Фома Гордеев. Чацкий, Лель и еще черт его знает кто?!»

А она не унималась:

- Милый, молю, ты знаешь - Виктор клялся возлюбленной: «Я умираю от любви». Ну и ты скажи. Умоляю!

Думаю: «Откуда взялся этот Виктор?» - и отвечаю прямо:

- От любви умереть не могу. Откровенно признаюсь: не могу.

Она посмотрела на меня своими прекрасными глазами огорченно и удивленно. Выражение ее лица было какое-то печальное и жалкое.

- Нет, правда? Ты не знаешь, как умирают от любви?.. А ты не можешь украсть для меня, как Виктор?

- Что украсть?

- Все.

- То есть как - все?

- Виктор сказал Ольге: «Все брошу к ногам твоим».

- Ворованное?

- Как это пошло, не тонко!

Какой-то особенный, злой огонек мелькнул в ее глазах.

В конце концов мы повздорили. А соловьи заливались... Я возвращался на станцию один. Пахло рекой. Проходя по мосту, я остановился и стал смотреть на воду. Темны были отражения берегов, и в глубине сняли звезды. На душе было тихо, странно, радостно. Вдруг слышу крик. «Постой, умоляю!»

Я обернулся и увидел бегущую фигуру в белом платье. Она!

- Я поняла, я все поняла! - подбежала актриса ко мне. - Ты хочешь броситься в воду: Я знала, я чувствовала. Но я спасу тебя.

- А вам бы понравилось, кабы из любви к вам кто-нибудь уторился или застрелился?..

- Еще бы, - ответила она, не задумываясь. - Вот из-за Ады Дурвенд четверо застрелилось. А в меня - трое стреляли.

Луна осветила ее на фоне темных ольх. В тишине ночи она была торжественно-прекрасна.

- Прощай! - крикнул я и бросился в воду. Послышался ее отчаянный крик.

Река несла меня по течению. Было глубоко, но я хорошо плавал. И вижу - уже вдали мост, на котором я был. Бегут люди с фонарем, крики, ее крик «спасите», кто-то вопит «караул»... За поворотом реки подплываю к берегу и хватаюсь за ветви ольхи. Мне бросают веревку. Вылезаю. На берегу - люди, дачники. Один из них наливает мне в стакан какого-то вина, говорит: «Скорей пейте» - и держит меня за пульс. Он взволнованно шепчет:

- Я все знаю. Идемте.

- Куда?

- К нам. Она у нас, там доктор. Хорошо, что спасли вас. Петр Сергеевич смотрит с террасы, говорит: «Вот на мосту человек. Наверное, топиться хочет. Ночью в реку смотрят не зря...» А та, барынька ваша, кричит: «Это из-за меня, утонет!» Плачет... Идемте... Если бы не Петр Сергеевич, то - ау! Уж вы начали за ветки хвататься... Ну, не стоит говорить. Не унывайте, молодой человек.

Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все, что попало под руку. Народу полна дача - все милейшие люди. С террасы доносятся голоса: «Утопленник».

«Вот история! - думал я. - Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться».

Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:

- Пальпитацио кордис!^.

Какой-то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их... Ну что, пейте!»

Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из Дачников поднял бокал:

- Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека... И да послужит наше дружеское сочувствие знаком того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!..

Другой дачник, огромного роста, с белым лицом и с туловищем, Похожим на комод, тоже сказал спич:

- Не только в молодые, а даже в наши годы могут случаться от Женщины такие реприманды^, что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в провалом году случилось с нами от Эмилии Карловны... То есть, я хочу сказать, - с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под новый году «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.

На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна... Она жала мне руку и повторяла на ухо:

- Ну что за охота! Вы так молоды...

Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно:

- Как счастлива... Вы спасены. Как - я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы...

- Верно, - сказал я. - В следующий раз я утоплюсь один.

С террасы кричали:

- Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился!

И впрямь, по мосту бегали люди. Мы всей толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье! И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:

- А из-за меня вы бы утонули?

«Что же это такое, - думаю, - опять купаться?»

- Утонул бы, - отвечаю.

- Милый... - шепчет она.

На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу - весь поселок.

- Теперь все едино, - кричит голос, - опоздали. Не откачать.

- Это наши-то не откачают?

Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:

- Хучь увылей ее усю, реку, а его чтобы достать!

Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луною рыба.

- Нету!

«Это меня ищут, - думаю я, - дали знать на станцию исправнику. Меня ищут...»

- Вы у нас ночуете? - спрашивает новая дама. - Наверху я приготовила для вас комнату - светелку...

- Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще добиться?

- Ах, какие глупости. Какой вы, право!

Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:

- Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал...

Увидав меня, остановился в недоумении:

- Вот он. Где же утопленник?

Петр Сергеевич пьян.

- Что это вы с ним делаете? - обращается он к моей новой думе. - Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодгго-с фюить!

Затем мы жарили лещей, а перед дачей на лужке сидели крестьяне с неводом и еще какие-то люди. Варили уху. Серьезно и деловито пили водку по очереди, ровно, закусывая ветчиной с хлебом. Серьезный народ. Крестьяне говорили:

- Завтрева второго найдем. Поди, где теперь? Ночью-то... Утопленника-его надо сразу брать, не то ен уйдет. Бывало дело, сколько таскали! Завтра откачаем. Одново раза сердягу качали, ну что! Фабришные индо руки ему все повывернули, а он ништо: храпит. Зачали ему на брюхо прыгать, приказывали: «Выпушай воду, сволочь!» - а он ништо, так и помер.

Подали на стол жареных лещей. Исправник сел посредине. Опять пили, опять пир горой. Исправник - большой седой старик, усы белые торчат вперед. Говорит - как будто плюнуть хочет:

- Медаль спасения утопающего получить нелегко: по представлении губернатором министру внутренних дел. Помилуйте, если так будут давать, тогда - вот я купаюсь и говорю: «Тащите меня, братец». Ну и тащит приятель. «Медаль пожалте!» Па-а-азвольте!

- Нет, па-а-азвольте, - говорит Петр Сергеевич. - Я ему веревку, а то - ау! Верно, - обращается он ко мне. - Па-а-азвольте! Хоть он это и из-за бабы, конечно, ерунда, но все же утопленник. Па-а-азвольте.

- Ура, - кричат на лугу. - Еще полведра. С ангелом вас! Кто именинник? Исправник - именинник. Вот он. Ловко!

- Да, - говорит исправник, - есть тот грех.

Начинается все сначала. Доктор входит. С ним моя актриса.

- Позвольте представить вам, - заявляет он, - виновница спасения, то есть не спасения, а торжества: Вера из «Оврага».

- Как-с? - спрашивает исправник.

- Из «Обрыва», - поправляет красавица.

- То есть - из романа Тургенева или Гончарова, все равно, - не смущается доктор.

Сквозь звуки рояля, пения и песен на лугу, я слышу шепот моей новой дамы.

- Пойдемте, я вам покажу комнату.

Ну, и жизнь была... Только где вы, прекрасные мои дамы? Где и вы, актриса моя, Вера из «Оврага»?

Не знаю, которым по счету, но все же и я ведь был вашим... утопленником.