Мажордом

Большое имение на Волге, только что купленное именитым московским купцом Мамоновым, готовилось к празднику. На первый день пасхи назначено было «освящение» и торжественный обед.

Обширный дом и собственная церковь в усадьбе. Имение старинное, прежних вельмож, у каменной террасы - пушки времен Екатерины II. Хозяин пожелал пригласить на праздник соседей по имению, чтобы познакомиться, и заодно именитых москвичей, людей солидных и богатых. Надеялся на приезд губернатора...

Было у него трое сынков - юноши изящные, черноволосые и глаза с поволокой, глаза покойной матери, изумительной красавицы, в крови которой были не то далматинцы, не то неаполитанцы. Все трое блистали учтивостью с отцом и приказания его исполняли беспрекословно, но чуть-чуть по-своему, что-нибудь да не так...

Вообще парни были с сюрпризами. Один укусил за ухо цыганку у «Яра»... Ну, это пустяки! Или вот: был у Мамонова свой винный погреб, вина все заграничные, шампанское лучших фирм. И случилось как-то - гости, именины, что ли. Только смотрят: закупорка цела, печати на местах, а вина в бутылках нет. Что такое? Рассердился отец. А сыновья докладывают: «Папашенька, когда вы хворали, - помните, простудились? - профессор Захарьин прописал вам шампанское. Ну вот...» - «Что, - говорит отец, - вздор брехать! Ведь шампанского пятьсот бутылок было. А впрочем - пустяки, крысы выпили...» И дело похоронили.

Молоденькая горничная забеременела - Аннушка. «Как? Что? У меня в доме, - кричит отец. - Не позволю таких распутств...» А сынок Коля - глаза с поволокой - напоминает учтиво: «Папашенька, Аннушка вам утром кофий подавала...»

- Не пойму я молодежь нынче, не пойму сыновей, - жаловался не раз Мамонов своему приятелю. - Николая женить хочу.

- Пора, - советовал приятель, - пора, а то избалуется.

- Ты посмотри, какую штуку отколол, - продолжал жаловаться Мамонов. - Приехала в Москву мамзель Дюпанель или Карамель, француженка. Помнишь, у Омона пела?⁴⁶⁹. Хорошо пела. Так мой-то с ней в знакомство вошел. Она ему: «Что у вас тут, в Москве, холод, снег. У нас в Париже лучше». А Николай заспорил: «Ну нет, далеко вам до нашего климата. У нас, - говорит, - розы сейчас расцветают в лесу. Не угодно ли взглянуть?» - «Не может быть», - удивилась Карамель. А на следующий день повез он ее на тройке к «Яру», а оттуда в Разумовское, в самую ночь. И что же? Весь лес в цветах. Под новый-то год... Француженка ахнула. А мне садовник Ноев счет прислал. Подумай, что делает! Оженить надо скорее, беда...

Но до пасхального праздника Мамонов сыновей так и не оженил.

Приглашения на торжество в новом имении писали сыновья на костяной бумаге, с золотым обрезом. Ехать гостям предлагалось отдельным поездом, а там - пароходом, к пристани. Моторная лодка будет подавать - «Чайкой» ее звали, из Америки выписали. Флаги разные приготовили и большой флаг с Меркурием. Этот Меркурий не понравился отцу. Меркурий-то на колесе, как надо, и крылышки у ног, только весь голый и прямо из бутылки водку хлещет. А подписано: «Смирнов С-вья». Что-то нескладно.

Пиротехнику, конечно, заказали фейерверк: вензелей, лебедей и чтобы букеты рвались на небесах. Сыновья советовали змея, но отец змея отменил...

Вот наступил и праздник. Приготовления грандиозные. Повара уже неделю работают... Прекрасный зал в колоннах огнями блещет... Подъезжают гости. Моторная лодка доставляет губернатора, вице-губернатора, исправника. Всех встречает сам хозяин, в сюртуке и при орденах.

- Всеволод Саввич, - говорит в это время сыновьям пиротехник, проводящий шнуры, - нешто можно в пушку пороху по горло сыпать? Ее, ей-ей, разорвет... Николай Саввич, чего вы ракеты гнете? Ведь эдак они понизу пойдут... А вы чего все куртины бенгальским засыпаете? Ведь гости задохнутся!

- Ничего, не задохнутся, - говорят сыновья. - Отец любит покрепче пускать. Мы его знаем, он велел, чтоб торжество крепкое было.

От пиротехника сыновья уже бегут к отцу:

- Папаша, - говорят, - мы мажордома наняли, чтобы гостей пропускать по докладу. Вы ведь действительный статский.

А мажордом, действительно, был на славу - приземистый, толстый, лицо важное и в руках огромная булава на медном жезле.

- Где-то я эту рожу видел, - проворчал отец недовольно, но так и не вспомнил...

Столы накрыты, при входе в зал стоит губернатор, чиновники, губернаторские дочки, хозяин, знакомые. Приезжают, приезжают... Моторная лодка быстро пересекает Волгу и доставляет гостей кучами. Очень много незнакомых. Мамонов смотрит с беспокойством. -

«Кто это?» - думает он, а мажордом громким голосом докладывает без передышки: «Княгиня Тухлова», «Княгиня Мышкина», «Графиня Орехова».

«Должно быть, соседки», - успокаивает себя Мамонов.

- «Мантохин, волжский пароходчик», «Микунчиков и сыновья», «Кутузов - фабрикант».

- Ох! - вздыхает Мамонов.

- «Князь Задунаев».

- Батюшки! - обращается Мамонов к приятелю. - Какой же это князь, когда он просто Володька, цыган от «Яра»?

Губернатор пристально смотрит, сзади через плечо глядит исправник.

- «Женя-Крошка», - докладывает мажордом, - «,,Спящая красавица" - балет Чайковского», «Императорская певица Ирма».

Когда доложили «Потемкин Таврический», губернатор снял очки и протер их платком.

А мажордом так и сыплет: «Финкельсон - бриллианты бразильские», «Шишкин с супругой».

- Господи, что делают... - шепчет отец приятелю, - ведь это все Володька. И зачем я им писать разрешил... Кто виноват? Я виноват!

- «Арапзон - Новая Зеландия», - докладывает мажордом. Действительно, вошел негр: в петлице фрака - большое сахарное яйцо.

Улыбается, белые зубы сверкают.

- Ух! - не выдержал хозяин. - Угробили... Господи, что делать... Арап! Кто звал арапа? Гони его вон!..

- «Конт^ Шмулевич, банкир, - Аргентина», «Арарат Иванович с супругой - фабрика „Изюм"», «Мадмуазель Нанетт - Париж, институт де ботэ...»^.

- Умру, загубили! - задыхался хозяин. А губернатор, наклонясь к нему, смеется:

- Превесело... Какая милая шутка... Скажите, а кто же это графиня Орехова? Не родственница ли Хвостова?

- Вряд ли, ваше высокопревосходительство, - отвечает хозяин и дрожит от бешенства.

- «Азеф Алексеевич - европейский журналист», - кричит мажордом. Губернатор только глазами водит.

Тем временем заутреня кончилась. Только стали выходить гости, зарычали фейерверки. Ракеты рвутся, бураки шипят, от бенгальских огней все загорелось зеленым и красным светом. Но ракеты шалят, летят понизу. Дамы взвизгивают. Бенгальский огонь - прямо Везувий. Как лава, ползет кругом дома дым.

- Жарь, жарь! - кричат сыновья. - Давай самый адский огонь. Гости бегом побежали к столу. Несут блюда - икра во льду, осетры саженные. Городской голова поднимает бокал... Но только сказал: «Наш почтеннейший коммерции со...» - ахнула пушка. Все тарелки, рюмки, стаканы подняло на воздух, все с треском грянуло обратно на стол. Люстры погасли. Вдребезги рассыпались оконные стекла.

Губернатор, дочери, исправник бежали первые. За ними гости, бежали куда глаза глядят. Кто-то кричал: «Караул, спасите!»

Мамонов, очутившись в своей комнате, трясущимися руками вбил патроны в штуцер и открыл стрельбу пачками по Волге, где неслась моторная лодка. А в лодке, у флага с Меркурием, стояли «Женя-Крошка», «княгиня Кутузова» и все трое сынков и громко пели «Вниз по матушке по Волге».

- Сам породил, сам и убью! - кричал отец и стрелял. Несколькими днями позже один из сынков говорил мне скромно и учтиво, щуря далматинские свои глаза с поволокой:

- Папаша уж строг очень... Мы хотели ассамблею повеселее... Что тут дурного? А пушку так и не нашли... Переложили немножко пороху... Ну что ж...

Губернатор, хороший человек, о мамоновском торжестве говорил так:

- Что ж, повеселились немножко... Только... только вот... я и сам артиллерист, однако это орудие уж слишком: у нас в Твери было слышно, а Тверь за двадцать пять верст... Подумайте сами!