Магистр лазарев463

В Москве были замечательные люди, ученые, всесторонне образованные люди, высокой души, большого сердца, притом оригиналы и чудаки.

На семнадцатом году моей жизни, помню, когда была жива еще моя мать и брат Сергей и я учились в Школе живописи, ваяния и зодчества. как-то я почувствовал, что у меня сильно заболело горло. Была зима. И. брат мой Сергей пошел искать доктора. Жили мы в то время у Сухаревой башни, в Колокольниковом переулке, в маленькой бедной квартире, окна которой приходились вровень с землей. Неподалеку от Колокольникoвa переулка, у церкви, был дом-особняк. Вот в подъезде этого дома жил доктор Лазарев. На дверях была прибита медная дощечка, на которой было написано: «Доктор медицины. Горло, ухо, нос».

Лазарев вошел ко мне в пальто нараспашку, во фрачном жилете, в белоснежной рубашке и белом галстуке. Огромного роста блондин, с голубыми глазами. Большие красные руки выглядывали из рукавов пальто. Войдя, он пристально посмотрел на меня, а потом на стену, на которой висели приколотые кнопками мои летние этюды и рисунки с натурщиков.

- Это ваша работа, картины? - спросил доктор.

- Мои, - ответил я.

- Очень плохо, - сказал доктор и, обернувшись, взял стул и сел против меня.

- Да, вы правы, - сказал я. - Плохо. Я не люблю их, я никак не могу достигнуть света.

- Скажите «а-а», - приказал доктор. - А-а...

- Громче.

- А-а, - громче повторил я.

Доктор встал, написал записку и послал брата к нему на дом принести оттуда что-то, по записке. Он сидел против меня и молча смотрел.

- Горло у меня болит, - говорю я, - как больная трубка, и сильно болит. Доктор, посмотрите, пожалуйста, горло.

- Да, болит, - ответил он. - И сильно, но мне смотреть не надо.

- Как же, - говорю я. - Может быть, у меня дифтерит?

- У вас дифтерит и есть.

- Вы же не видали, - говорю я взволнованно. - А может быть, скарлатина?

- У вас и скарлатина, - сказал доктор.

«Вот так история, - подумал я. - Странный доктор, не смотрит горла».

- Вы же не видели, - говорю я, волнуясь. - А может быть, жаба у меня?

- У вас и жаба, - равнодушно подтвердил доктор.

Вернулся мой брат. Принес склянку какой-то жидкости и большую связку ваты. Я смотрел на доктора с испугом. Он взял вату, смочил ее жидкостью и велел брату вытереть себе руки этой ватой. Он вытер мокрой ватой и ручки дверей. Сказал брату:

- Вам быть в этой комнате нельзя. Он болен.

И моей матушке сказал тоже, что входить ко мне нельзя.

- Сегодня ночью у него будет сильный жар.

Он подошел ко мне, поднял рубашку и, приложив ухо к сердцу, долго слушал. Потом принес стол из другой комнаты, поставил около меня. Достав чистую скатерть, постелил на стол. Сказал:

- Я через час приеду...

И уехал.

«Как все странно, - подумал я. - Странный доктор. "У меня и жаба, и скарлатина, и дифтерит. Что ж, как же это?»

Ровно через час он вернулся.

Принес корзину, развернул ее, вынимал оттуда и ставил на стол: банку зернистой икры, большой кусок белорыбицы, жареную пулярку, какое-то желе, компот, бисквит, сбитые сливки, моченые вишни и яблоки, чернослив. Он поставил передо мною тарелку - а также и перед собой, - сел напротив, положил мне огромный кусок белорыбицы и сказал:

- Кушайте.

А сам, сидя напротив меня, ел с хлебом сардинки и смотрел на меня. Я ел послушно, но сказал все-таки доктору:

- Я не могу, это так много. Я никогда столько не ел.

- Тсс... - сказал доктор. - Потрудитесь кушать все. Нужно топить печку.

- Какую печку? - спросил я. *

- Печку вашего организма.

Я ел насильно икру, пулярку, моченые яблоки, чернослив, но хлеба мне доктор не давал. Я никогда не видал, чтобы кто так много ел, как доктор напротив меня.

- Кушайте, - все говорил он и накладывал мне все больше и больше.

- Но я не могу...

- Нельзя-с. Потрудитесь кушать. - И он накладывал на тарелку сбитые сливки.

Я ел, но чувствовал себя плохо. Доктор встал, собрал со стола все, положил в корзину, потом сказал:

- Сегодня у вас будет температура, жар. И так как вы художник, особенный человек, то вам необходима красота. И сегодня перед вами здесь будет красавица, такая красавица! Я приеду в десять часов. Без меня ничего не пить, ни воды, ни чаю, словом, - ничего.

Вынув из кожаной сумочки какие-то длинные светлые ножички и ножницы, серебряные трубочки, он положил их сбоку на столе. Я посмотрел на эти инструменты. Испугался.

Доктор уехал. Вскоре от него пришел человек, принес завернутый в бумагу бюст Шекспира и сказал:

- Доктор прислали-с. Велели поставить перед больным. «До чего странно», - подумал я.

Я смотрел на поставленный бюст и был в странном состоянии. В углах у меня какие-то звуки «тжи-тии, и-и-и, тюи», ж искорки бегут от глаз. Я засыпаю, забываюсь и чувствую сильный- жар.

Очнулся. Вечер. Горит лампа с большим абажуром, и предо мною сидит молодая красивая женщина с белой повязкой на голове и с большим голубым крестом на груди, вся в белом. Она встает, приближается ко мне, подносит в ложке лекарство и говорит:

- Откройте рот.

Я стараюсь, но не могу. Подходит доктор, у которого на лбу надет блестящий кружок. Он какими-то щипчиками открывает мне рот, ставит близко лампу, держит голову и смотрит в этот кружочек мне в горло:

- Откройте рот, больше. Говорите «а-а».

- Не могу.

Он вставляет мне в рот какой-то шар, и я чувствую холод в горле. И куда-то падаю, забываюсь. Опять просыпаюсь. Опять мне женщина подносит лекарство и рядом доктор.

- Какая красота! - говорит доктор, показывая на женщину.

Я вижу, как он в руках держит серебряные трубочки, как вытирает их мокрой ватой. А уж инструменты лежат в баночке. Из-за лица красивой женщины, которая близко, голубые глаза доктора пристально смотрят на меня, улыбаясь. Доктор протягивает руку с длинным ножичком мне ко рту...

Я почувствовал укол, доктор вскрикнул:

- Молодец! Болезнь кончена.

Я задыхался.

- Кончена, - говорил доктор. - Какая красавица, посмотрите, ведь вы художник...

Действительно, я почувствовал облегчение.

- Вы были очень больны, - сказал он. - Но пред вами магистр наук, ассистент профессора Варвинского⁴⁶⁴, кончавший с золотой медалью Венский университет.

Да, я чувствовал себя хорошо, хотя в горле была еще острая боль. Доктор убирал инструменты, завертывал в вату.

- А ведь вы не обиделись на меня, - сказал он, - когда я сказал, что работы ваши плохи...

И при этом он позвал мать и брата:

- Болезнь кончена, - сказал он им. - Но он должен лежать три дня. Не обиделся на меня. Его работы прекрасны. А у него, я понял, есть дар характера, который помог болезни: незлобивость, важная вещь в болезни.

* * *

Доктор навещал меня часто. Однажды я спросил его - что значит, что он меня так кормил насильно перед болезнью и зачем он прислал мне бюст Шекспира...

- Зачем? - сказал он. - Я у вас видел книжки - их не стоит читать. Вот кого надо читать.

«Какой особенный этот доктор...» - думал я.

Потом он сделался моим приятелем, и не раз я обращался к нему за помощью. Однажды, уже много лет позже, Федор Иванович Шаляпин приехал ко мне и говорит:

- Константин, у тебя есть приятель, доктор Лазарев. У меня очень болит горло, я бы хотел, чтоб он посмотрел.

- Я сейчас скажу ему по телефону. Он приедет.

Доктор приехал.

- Скажите «а-а», - сказал доктор Шаляпину.

Шаляпин сказал «а-а».

Лазарев посмотрел на него и сказал:

- У вас нет болезни.

Шаляпин возмутился.

- То есть как же это нет болезни? У меня же горло болит, я-то ведь это чувствую.

- Откройте рот, - сказал доктор.

Он подвел его к окну и, посмотрев ему в горло, сказал:

- Прекрасное горло, горло Шаляпина... Но болезни нет, - сказал он смеясь. - Пред вами магистр наук, болезни нет.

Он взял свою сумочку, сказал:

- Всего хорошего, Федор Иванович, всего хорошего...

И уехал.

- Это же, черт знает, что у тебя за доктор, - закричал Шаляпин. - Это сумасшедший.

Но тут же забыл все, и мы с ним поехали к «Яру». Горло у него действительно не болело...