В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык!. .

— вспомним мы, конечно, строки Тютчева; Но зто ведь природа поэтов и художников, и она не имеет ничего общего с природой физиков и химиков.

Что касается XVII в., то разделение на «физиков» и «лириков» ему совершенно чуждо. Буало следует Декарту в рационалистиче- ском понимании не только поэтики, но и самой природы, которой должны «подражать» поэты. Природа — не то, что попадается Hja, глаза, а нечто истинное, т. е. правильное, логичное и поэтому прекрасное. Искусство дает наслаждаться красотой только по- трму, что воспроизводит истину природы. Общее место поэтики классицизма, которую резюмирует Буало, гласит: «Нет ничего более прекрасного, чем порядок» ²⁴. А художественный мир басен Дафонтена — один из лучших примеров того, что можно было бы назвать моральной механикой. Только к концу XVIII в. природа как эстетическая тема обособляется и противопоставляется.при- роде как предмету научного познания. И мы находим, может быть, впервые статью «Природа в искусстве» в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера.

Отповедь Тютчева не просто крик поэтической души. Задней стоит романтическая натурфилософия, в которой интеллектуаль- ное и эстетическое сливались в единой идее природы, правда уже далеко не механической. Однако натурфилософия резко про- тивостоит научному отношению к природе и научной идее при- роды. Уже к середине XIX в. все иллюзии были развеяны,, и есте- ствознание утвердило свою полную противоположность натур- философии. Претензии натурфилософии постигнуть природу «из- нутри» на взгляд позитивной науки не только тщетны, но и ложны, ибо она лишь вновь запутывает то, что было распутано наукой в ее честном исследовании природы «извне». Тем не менее источ- ники натурфилософской интуиции — в той же метафизике XVII в., в которой продумываются и обосновываются начала меха- низации природы и научно-познавательной установки вообще. Не случайно Гёте, Шеллинг-и Эйнштейн одинаково вдохновляются учением Спинозы.

Натурализм Гёте ²⁶ напоминает нам о натуралистической тра- диции вообще и о научном натурализме, существующем в рамках научного естествознания на равных правах с теоретическими дис- циплинами. Между тем очевидно, что образы изучаемой природы здесь не просто различны, как если бы дело шло только о познании разных сторон одного предмета, но разнородные В работе гео- графа, геолога, ботаника, зоолога, зколога описательный феноме- нализм никак не может быть сопоставлен с эмпирической стадией работы физика, химика или биолога-теоретика. Описание, внима- ние к особенностям и исключениям (идиография), таксономический метод упорядочения для натуралиста не стадия, а сама суть дела.

Тем не менее натуралист — всем стилем исследования и отно- шением к «предмету» резко отличающийся от теоретика — нё яв- ляется в современной науке самостоятельным персонажем. Мало того, что он с необходимостью должен владеть методами¹ и поня- тиями современной теоретической физики и химии, теоретическое измерение его собственной дисциплины — законы .-геотектоники?

или генетики — всегда уже включено в его наблюдающую мысль и явно или неявно направляет ее.^-

Как же различить и разделить значения «природы» сообразно упомянутым формам ее культурного тематизирования (не ясно, исчерпывают ли перечисленные формы все возможности разра- ботки этой темы)? Для научного естествознания и для искусства, для натурфилософа и для натуралиста-путешественника природа, натура представляет собой то существенное бытие, на котором сосредоточен® все их специальное внимание. И каждый раз это как будто совершенно другая природа. Можем ли мы предпослать определению природы как предмету научного исследования некую ее общекультурную идею? Или общая идея такого рода лишь вб- манчивый призрак среди других таких же призраков — идей «эпохи», «культуры»? Но если это так, можно ли однозначно определить и отделить от других то значение, которое единственно относится к делу нашего исследования: природу как научно позна- ваемый предмет?

Думаю, что сложность ответов на эти вопросы ясна уже из тех немногих свидетельств и замеченных связей, о которых говорилось выше. В самом деле, цриведенные «профессиональные» понимания природы далеко не индифферентны по отношению друг к другу. Они оспаривают друг у друга свой «предмет» — природу — и право на его верное понимание. А кроме того, и сами разделяю- щие их барьеры смещаются, а то и вовсе исчезают. Ю. Либих, испытавший в юности натурфилософский соблазн, остро осознает взаимоисключающую непримиримость науки и натурфилософии, здесь мыслимо только жесткое «или — или» и ни в коем случае не компромиссное «и — и» ²⁶. Но в XVII в. Роберту Бойлю, напри- мер, еще не приходит в голову сомневаться в необходимости фило- софского и даже богословского укоренения новой науки ²⁷. Изве- стно также, что метафизический базис ньютоновой механики непо- средственно связан с натурфилософией итальянского неоплато- низма, перенесенной на английскую почву Г. Мором (1614—1687) и Р. Кэдуортом (1617—1688) ²⁸.

Сложность определения единого смысла природы состоит в том, что ее культурные осмысленности — казалось бы, принци- пиально разнородные — не могут просто почтительно сосущество- вать друг с другом, поскольку в них присутствует смутная интуи- ция единства, к которому, однако, не могут быть сведены эти раз- ные осмысленности. Они не сводятся в единство, но и не могут фор- мально разойтись. Мы не можем определить природу, так сказать, вообще, вне указанных культурных форм ее освоения, осмысления, и в то же время нельзя ограничиться простым перечислением ее возможных значений.

Быть может, мы взяли слишком широкие временные рамки — ни много ни мало три столетия европейской истории? Ведь формы понимания идеи природы XVII в. и не должны. соответствовать оппозициям, возникшим только в XIX в.

Все это, без сомнения, так, но наша культурологическая задача только усложняется. Разумеется, я не могу входить в подробно- сти, но основные изменения попробую охарактеризовать.

Первое важное различение состоит в том, что искусство в его отношении к природе испытывает за это время гораздо более глубокие изменения, чем естествознание, развертывающееся не- прерывно, без заметных глубинных трансформаций. XVIII век приносит в искусство идею природы, противоположную класси- ческой, —руссоистскую идею естественного как противополож- ного всякому порядку, всякой механике и геометрии, всему искус- ственному, и романтизм начала XIX в. усугубляет это ощущение. Природа является диким, чуждым существом, романтически про- тивостоящим устроенности человеческого мира, не подвластным никакому включению в домашний обиход и вместе с тем таящим для посвященного поэта-мага бесчисленные сокровища познания. Только теперь намечается радикальный раскол между искусством и наукой, между натурфилософским умопостижением и позитив- ным пониманием природы.

Что же касается «научной» природы, то важный рубеж в осо- знании ее идеи образует философия Канта, впервые со времен классиков XVII в. подвергшего зту «космологическую идею ра- зума» тщательной логической рефлексии. Кантовские фундамен- тальные различения не столько изменили смысл этой идеи, сколько уяснили ее логическую функцию в научном познании. Отмечу здесь только три из наиболее кардинальных кантовских дистинк- ций: 1) различение принципиально внемысленного бытия, на ко- торое лишь направлено действие познания, и предмета, воспроиз- водимого в конструктивной логике теории; 2) различение двух аспектов объективной целокупности — математического (един- ство связи в пространстве и времени) и динамического («единство в существовании явлений»), причем целокупность явлений, рас- смотренная в первом аспекте, именуется миром, а во втором — природой ²⁹; 3) различение, вводящее новое основание оппозиции природного и человеческого (практического) мира, а именно про- тивоположение естественной; необходимости и свободы как безус- ловного основания человеческого действия.

Наконец, последнее изменение, которое необходимо отметить, оставаясь в пределах классической науки, — раскрытие в идее природы измерения времени. Я говорю о раскрытии, почти ана- литическом акте, а не о привнесении или синтетическом умноже- нии ее содержания, потому что сама классическая идея знания с необходимостью включает в себя элемент «генезиса», объяснения путем происхождения из первоистоков или — в самом механизи- рованном виде — путем некоего построения из элементов.

Начало историзации природы (при одновременной «натурали- зации» истории) можно связать с именем Дж. Вико (1668—1744), для которого понять природу — значит реконструировать истин- ное первоначало вещей в истории их становления. «Природа ве- щей, — пишет он, — не что иное, как их возникновение в опреде-

ленные времена и при определенных условиях» ³⁰. Мы должны научиться устранять нагромождения человеческой фантавии и своекорыстной памяти — культуру, как мы бы теперь сказали, — чтобы отыскать «первую человеческую мысль», в которой непо- средственно присутствует знание естественных начал происхожде- ния, иными словами, вся наука ³¹.

Если математическая структура теории всегда предполагает возможность развертывания ее путем логической дедукции, то соответственно любая вещь в системе природы объяснима как произведенная в причинном ряду. Разумеется, концепция разви- тия XIX в. существенно усложняет этот «генетизм», однако ни в чем ему не противоречит.

Что же, помогла ли нам историческая детализация разобраться в многообразии значений понятия «природа»? Можем ли мы упорядочить их во времени, как бы следя за их развитием и рас- хождением? Мне кажется, что картина только усложнилась. Воз- можно, мы отчетливее представляем теперь пункт, в котором «гуманитарная» природа разошлась с «научной», а также собствен- ное развитие «научной» идеи, но внутренняя разнородность ее никак не уменьшилась. В развитии классического естествознания, имеющего в виду, как кажется, единый предмет познания, этот предмет осознается в странной системе плохо совмещающихся и равно интегральных определений: системно-математическое определение природы исключает и предполагает причинно-дина- мическое определение ее же; природа, понятая как тотальная (безусловная) необходимость (механика), должна быть каким-то- образом совмещена с природой, необходимо включающей в себя случай (эволюция); природа как субстанциальное единство и: однородность должна примириться с определением той же природы как множества разнородных сил (гравитационных, электромагнит- ных, химических), которым соответствует особая феноменологи- ческая механика.

Что в самом деле определяет единый смысл идеи природы хотя бы в пределах самого естествознания? Каким образом разные научные дисциплины соотносятся с одной идеей природы? Если мы говорим, что науки различаются по предмету, выделяемому ими: в природе, то, во-первых, каким образом эти предметы выделяются в неделимой целостности природы? А во-вторых, как и где сводятся знания разных наук о разных предметах в знание об одной при- роде? Иными словами, как соотносятся природа — этот единый предмет естествознания — и различные предметы научных дис- циплин?

Пропуская мимо ушей (во избежание бесконечного умножения трудностей) вопрос о том, как и кем определяется специальный предмет, — положим, мы знаем, что говорим, когда говорим: биолог изучает живое, химик изучает химические превращения,, математик изучает абстрактные структуры и отношения. Физик изучает. . . Мы с удивлением готовы услышать — законы при- роды! То есть — его специальный предмет — всеобщие законы