Глава третья Природа в лаборатории

Часто говорят, будто в XVII в. природа осознавалась как огромный механизм. Механическая картина мира — будь то гео- метрический кинематизм картезианства, корпускулярная «физио- логия» Р. Бойля или динамическая механика И. Ньютона — вроде бы исчерпывала общую интуицию природы. В самом деле, образ ми- ра-машины, «первой», т. е. созданной самим Богом, «фабрики» ⁸⁶ — один из наиболее распространенных, особенно во второй половине

века. Р. Бойль не раз приводит в качестве примера мирового уст- ройства знаменитый «Дасиподиус» — часы кафедрального собора в Страсбурге, построенные в конце XVI в. Исааком Хебрехтом ⁸⁷. Бойль подчеркивает, что конструкция великой «машины» все- ленной «превосходит конструкцию самых хитроумных часов и автоматов, поскольку изготовленная творцом машина делается из множества меньших машин, причем каждая подчиненная ма- шина прекрасно приспособлена для того или иного конкретного использования, чем доказывается, что этот великий Мастер имел перед глазами весь механизм в целостности и единым взглядом охватывал все, что предстояло сделать наилучшим образом» ^8S. Образ мира как машины машин мы находим и у Декарта, и у Лейб- ница, найдем его, наверное, и у многих других интеллектуалов XVII в.

Именно этот образ должен расшифровывать другие, тоже встре- чающиеся в эту эпоху, в частности и у Бойля, образы: Природа как храм, как иероглифическая книга премудрости божией, как на- ставник и воспитатель человека. Разумеется, эти образы и про- виденциальное понимание • самого «механизма мира», в свою оче- редь, показывают глубокую неоднозначность механической фило- софии ³⁹.

Мир-машина — это, так сказать, образная метафизика, идео- логическая метафора нового имровоззрения, пароль Республики ученых. Реальная интуиция природы не исчерпывается этим обра- зом, хотя механическая философия предельно вытесняет из мира его несоизмеримость, делает ее едва заметной.

То, что можно было бы назвать воплощением природы, сказы- вается, скорее, в сознании неразрешимой парадоксальности ее интуитивно очевидного единства, внутренней несообразности этого единства, его невозможности, немыслимости. Только что мы видели, с какой бескомпромиссной смелостью описывал несообразности этого чудища Паскаль. Его проницательный скепсис превосходит в этом отношении рационалистическое сомнение Декарта. Един- ство природы оказывается повсюду пронизанным метафизически рассекающими его границами: тело и дух (субстанция протяжен- ная и субстанция мыслящая), механик и машина или часы и часов- щик, природа рождающая и природа рожденная, картина мира и предмет познания. Если природа — единая и единственная суб- станция, то логически представляется она только в виде бесконеч- ного (вообще говоря) числа бесконечных в себе атрибутов (Спиноза) или же с бесконечно разных точек зрения, каждая из которых об- разует самостоятельный, обособленный мир (Лейбниц).

Именно такой характер представления природы делает ее на- туральное единство субстанциально плотным, реальным, нерасще- пимым на рациональные представления, не исчерпываемым де- дуктивной разверткой и причинно-следственными рядами. Она остается по ту сторону ее теоретических картин (например, меха- нической картины мира) и — однако — невыразимой помимо этих представлений. Словом, в XVII в. воплощается, становится не-