5 А, в, Ахутин

65

ность конечных форм. Он дает здесь идеальную схему парадоксаль- ности любого эксперимента ¹²⁷.

Если же видеть в природе не ее саму, не сущую бесконечность, а некое условное подобие Космоса, перед нами будет именно ус- ловность, модель. Образ Космоса превращается перед лицом при- роды в модель некоего частного мира. «Космические» модели становятся принадлежностью научного и просто домашнего обихода.

Звездные и земные глобусы, географические карты, плани- сферы, наконец, прибор всех приборов века — часы — все это некие «космосы». Они вызывают восторг перед человеческим искус- ством, а. не перед красотой мироздания. Вот, к примеру, весьма характерная декламация отца Франсуа Вине, иезуита XVII в.: «Ум человека образует малого бога, он осмеливается строить миры из хрусталя и копировать чудеса Вселенной. . . И как можно по достоинству возвеличить эту божественную науку, которая умеет копировать ажурные своды небес и освещать их тысячами и тыся- чами Звезд. Не кто иной, как она, заставляет лгать тех, кто берется утверждать, будто в мире не может быть двух Солнц; ведь с по- мощью рук и архимедова ума она оправила в хрустальный небо- свод второе Солнце, товарища или меньшого брата первого. В то время как первое в своем движении по сапфировому Небу, своему обычному поприщу, освещает его своими лучами и отмеряет боль- шой год, это в своих вращениях и возвращениях описывает в хру- стале свой маленький годик. Не кто иной, как наука, силою своего деятельного и предприимчивого ума построила — а это граничит уже со всемогуществом — стеклянную ленту, разместила на ней двенадцать земных Знаков и опоясала ею, как Зодиаком, свое малое земное Небо. . . Удивительно, как эта наука посредством тайных соотношений смогла столь хорошо согласовать эту сферу с ритмами и колебаниями небес, как маленький человечек один создал на Земле все то, что Интеллигенции создали на Небе, где они вращают огромные своды Вселенной. Вот так Искусство поро- дило кусочек той машины, которая опоясывает большой мир, — создав портативное Небо, великую Вселенную в ничтожном стекле, прекрасное зеркало, в которое смотрится природа и удивляется, видя, как искусство дошло до того, что как бы рождает природу»¹²⁸.

Так описываются часы, «портативная Вселенная», обозримая и Прозрачная, со всеми своими колесами и законами.

Разумеется, последовательное перетолкование символа беско- нечной сферы, которое мы проследили, опираясь на исследование Ж. Пуле, не описывает некую естественную эволюцию. Культур- ные и логические перевороты, вызвавшие переосмысления, сами не отразились здесь. История этой формулы лишь делает нагляд- ной внутреннюю связь идей, существенных для понимания нашей проблемы.

Часть вторая

Воплощение природы

« »

Глава первая Опыт природы

В этой главе мы пройдем двумя резко расходящимися путями, которые, однако, ведут к одной цели. Мы рассмотрим великие проекты Френсиса Бэкона по обновлению всей системы наук и скептическое самоустранение от каких бы то ни было пере- устройств Мишеля Монтеня.

Оба пути кажутся тупиковыми, бесплодными. Но в истории культуры реальный результат, как правило, не совпадает с наме- рениями и ожиданиями авторов. Оба пути вели в ту страну, где сущее в своей логической сути определяется как предмет позна- ния, а для человека существенным оказывается самоопределение в качестве познающего субъекта.

«О самих себе мы молчим; но в отношении предмета, о котором идет речь, мы хотим, чтобы люди считали его не мнением, а де- лом. . .» (1.71), — говорит Бэкон в предисловии к «Великому вос- становлению наук» ¹, и Кант ставит эту фразу эпиграфом к своему великому обоснованию наук — «Критике чистого разума». Но как это — не говорить о себе? Как человеку научиться не примешивать свою природу к природе предмета, как предоставить свою речь в полное распоряжение предмета, чтобы она была не моей болтов- ней, а откровением самой природы? Бэкон не просто апеллирует к опыту, он стремится методологизировать его, он доводит поня- тие опыта и индукции до того, что в нем начинает просвечивать замысел эксперимента. Он проектирует не утопический град уче- ных, а саму природу как предмет научного познания.

Мишель Монтень говорит о многом, обо всем, но так, что этот разговор обо всем оказывается не более чем способом поговорить о себе: «Вот уже несколько лет, как все мои мысли устремлены' на меня самого, как я изучаю и проверяю только себя, а если я и изучаю что-нибудь другое, то лишь для того, чтобы неожиданно в какой-то момент приложить это к себе или, вернее, вложить в себя» (II.6) ². Вся гуманистическая культура и эрудиция впер- вые с такой предельной осознанностью - превращаются в способ изучения человеком себя как их субъекта. Невозможность син- тезировать этот «материал» или предпочесть что-либо отделяет, обособляет человека, он впервые понимает, что значит быть всего лишь самим собой. Культура становится предметом исторического изучения, а человек остается один перед лицом столь же вне-

67

5*

культурной, столь же одинокой природы. Такой скепсис — это проект сомнения, в котором формируется субъект научного по- знания.