Глава 9. Сынки с автоматами

Охраняли в долгих шинелях с чЈрными обшлагами. Охраняли красноармейцы.

Охраняли самоохранники. Охраняли запасники-старики. Наконец пришли молодые

ядрЈные мальчики, рожденные в первую пятилетку, не видавшие войны, взяли

новенькие автоматы -- и пошли нас охранять.

Каждый день два раза по часу мы бредЈм, соединЈнные молчаливой смертной

связью: любой из них волен убить любого из нас. Каждое утро мы -- по дороге,

они -- по задороге, вяло бредЈм, куда не нужно ни им, ни нам. Каждый вечер

бодро спешим: мы -- в свой загон, они -- в свой. И так как дома настоящего у

нас нет -- загоны эти служат нам домами.

Мы идЈм и совсем не смотрим на их полушубки, на их автоматы -- зачем

они нам? Они идут и всЈ время смотрят на чЈрные наши ряды. Им по уставу надо

всЈ время смотреть на нас, им так приказано, в этом их служба. Они должны

пресечь выстрелом наше каждое движение и шаг.

Какими кажемся мы им, в наших чЈрных бушлатах, в наших серых шапках

сталинского меха, в наших уродливых, третьего срока, четырежды подшитых

валенках, -- и все обляпанные латками номеров, как не могут же поступить с

подлинными людьми?

Удивляться ли, что вид наш вызывает гадливость? -- ведь он так и

рассчитан, наш вид. Вольные жители посЈлка, особенно школьники и

учительницы, со страхом косятся с тротуарных тропинок на наши колонны,

ведомые по широкой улице. Передают: они очень боятся, что мы, исчадия

фашизма, вдруг бросимся врассыпную, сомнЈм конвой, -- и ринемся грабить,

насиловать, жечь, убивать. Ведь наверно такие только желания доступны столь

звероподобным существам. И вот от этих зверей охраняет жителей посЈлка --

конвой. Благородный конвой. В клубе, построенном нами, вполне может

чувствовать себя рыцарем сержант конвоя, предлагая учительнице потанцевать.

Эти сынки всЈ время смотрят на нас -- и из оцепления, и с вышек, но

ничего им не дано знать о нас, а только право дано: стрелять без

предупреждения!

О, если бы по вечерам они приходили к нам, в наши бараки, садились бы

на наши вагонки и слушали: за что вот этот сел старик, за что вот этот

папаша. Опустели бы эти вышки и не стреляли бы эти автоматы.

Но вся хитрость и сила системы в том, что смертная наша связь основана

на неведении. Их сочувствие к нам карается как измена родине, их желание с

нами поговорить -- как нарушение священной присяги. И зачем говорить с нами,

когда придЈт политрук в час, назначенный по графику, и проведЈт с ними

беседу -- о политическом и моральном лице охраняемых врагов народа. Он

подробно и с повторениями разъяснит, насколько эти чучела вредны и тяготят

государство. (Тем заманчивее проверить их как живую мишень.) Он принесЈт под

мышкой какие-то папки и скажет, что в спецчасти лагеря ему дали на один

вечер дела. Он прочтет оттуда машинописные бумажки о злодеяниях, за которые

мало всех печей Освенцима -- и припишет их тому электрику, который чинил

свет на столбе, или тому столяру, у которого рядовые товарищи такие-то

неосторожно хотели заказать тумбочку.

Политрук не собьЈтся, не оговорится. Он никогда не расскажет мальчикам,

что люди тут сидят и просто за веру в Бога, и просто за жажду правды, и

просто за любовь к справедливости. И еще -- ни за что вообще.

Вся сила системы в том, что нельзя человеку просто говорить с

человеком, а только через офицера и политрука.

Вся сила этих мальчиков -- в их незнании.

Вся сила лагерей -- в этих мальчиках. Краснопогонниках. Убийцах с вышек

и ловцах беглецов.

Вот одна такая политбеседа по воспоминаниям тогдашнего конвоира

(Ныроблаг): "Лейтенант Самутин -- узкоплечий, долговязый, голова

приплюснутая с висков. Напоминает змею. Белый, почти безбровый. Знаем, что

прежде он самолично расстреливал. Сейчас на политзанятиях читает монотонно:

"Враги народа, которых вы охраняете -- это те же фашисты, нечисть. Мы

осуществляем силу и карающий меч Родины и должны быть твЈрдыми. Никаких

сантиментов, никакой жалости".

И вот так-то формируются мальчики, которые упавшего беглеца стараются

бить ногой непременно в голову. Те, кто у седого старика в наручниках

выбивают ногою хлеб изо рта. Те, кто равнодушно смотрят как бьЈтся

закованный беглец о занозистые доски кузова -- ему лицо кровянит, ему голову

разбивает, они смотрят равнодушно. Ведь они -- карающий меч Родины, а он,

говорят, -- американский полковник.

Уже после смерти Сталина, уже вечно-ссыльный, я лежал в обычной вольной

ташкентской клинике. Вдруг слышу: молодой узбек, больной, рассказывает

соседям о своей службе в армии. Их часть охраняла палачей и зверей. Узбек

признался, что конвоиры тоже были не вполне сыты, и их зло брало, что

заключЈнные, как шахтЈры, получают пайку (это за 120%, конечно), немного

лишь меньшую их честной солдатской. И еще их злило, что им, конвоирам,

приходится на вышках мЈрзнуть зимой (правда в тулупах до пят), а враги

народа, войдя в рабочую зону, будто на весь день рассыпаются по обогревалкам

(он и с вышки мог бы видеть, что это не так) и там целый день спят (он

серьЈзно представлял, что государство благодетельствует своих врагов).

Интересный вышел случай! -- посмотреть на Особлаг глазами конвоира! Я

стал спрашивать, что ж это были за гады и разговаривал ли с ними мой узбек

лично. И вот тут он мне рассказал, что всЈ это узнал от политруков, что даже

"дела" им зачитывали на политбеседах. И эта неразборчивая его злоба, что

заключЈнные целый день спят, тоже конечно, утвердилась в нЈм не без того,

чтобы офицеры кивали согласительно.

О, вы, соблазнившие малых сих!.. Лучше бы вам и не родиться!..

Рассказал узбек и о том, что рядовой солдат МВД получает 230 рублей в

месяц (в 12 раз больше, чем армейский! Откуда такая щедрость? Может быть,

служба его в 12 раз трудней?), а в Заполярьи даже и 400 рублей -- это на

срочной службе и на всЈм готовом.

И еще рассказывал случаи разные. Например, товарищ его шЈл в оцеплении

и померещилось ему, что из колонны кто-то хочет выбежать. Он нажал спуск и

одной очередью убил пятерых заключЈнных. Так как потом все конвоиры

показали, что колонна шла спокойно, то солдат понЈс строгое наказание: за

пять смертей дали ему пятнадцать суток ареста (на тЈплой гауптвахте,

конечно).

А уж этих-то случаев кто не знает, кто не расскажет из туземцев

Архипелага!.. Сколько мы знали их в ИТЛ: на работах, где зоны нет, а есть

невидимая черта оцепления -- раздаЈтся выстрел, и заключЈнный падает мЈртв:

он переступил черту, говорят. Может быть вовсе не переступил -- ведь линия

невидимая, а никто второй не подойдЈт сейчас еЈ проверить, чтобы не лечь

рядом. И комиссия тоже не придЈт проверять, где лежат ноги убитого. А может

быть он и переступил -- ведь это конвоир может следить за невидимой чертой,

а заключЈнный работает. Тот-то зэк и получает эту пулю, кто увлеченней и

честней работает. На станции Новочунка (Озерлаг) на сенокосе -- видит в

двух-трЈх шагах еще сенцо, а сердце хозяйское, дай подгребу в копЈнку --

пуля! И солдату -- месяц отпуска!

А еще бывает, что именно этот охранник именно на этого заключЈнного зол

(не выполнил тот заказа, просьбы), -- и тогда выстрел есть месть. Иногда с

коварством: конвоир же и велит заключЈнному что-то взять и принести из-за

черты. И когда тот доверчиво идЈт -- стреляет. Можно папиросу ему туда

бросить -- на, закури! ЗаключЈнный пойдет и за папиросой, он такой,

презренное существо.

Зачем стреляют? -- это не всегда поймЈшь. Вот в Кенгире, в устроенной

зоне, днЈм, где никаким побегам не пахнет, девушка Лида, западная украинка,

управилась между работой постирать чулки и повесила их сушить на откосах

предзонника. Приложился с вышки -- и убил еЈ наповал. (Смутно рассказывали,

что потом и сам хотел с собой кончить.)

Зачем! Человек с ружьЈм! Бесконтрольная власть одного человека -- убить

или не убить другого!

А тут еще -- выгодно! Начальство всегда на твоей стороне. За убийство

никогда не накажут. Напротив, похвалят, наградят, и чем раньше ты его

угрохал, еще на половине первого шага -- тем выше твоя бдительность, тем

выше награда! Месячный оклад. Месячный отпуск. (Да станьте же в положение

Командования: если дивизион не имеет на счету случаев проявленной

бдительности, -- то что это за дивизион? что у него за командиры? или такие

зэки смирные, что надо сократить охрану? Однажды созданная охранная система

требует смертей!)

И между стрелками охраны возникает даже дух соревнования: ты убил и на

премию купил сливочного масла. Так и я убью и тоже куплю сливочного масла.

Надо к себе домой съездить, девку свою полапать? -- подстрели одно это серое

существо и езжай на месяц.

Все эти случаи хорошо мы знали в ИТЛ. Но в Особлагах появились вот

такие новинки: стрелять прямо в строй, как товарищ этого узбека. Как в

Озерлаге на вахте 8 сентября 1952 года. Или с вышек по зоне.

Значит -- так их готовили. Это -- работа политруков.

В мае 1953 года в Кенгире эти сынки с автоматами дали внезапную и ничем

не вызванную очередь по колонне, уже пришедшей к лагерю и ожидающей входного

обыска. Было 16 раненых -- но если бы просто раненых! Стреляли разрывными

пулями, давно запрещенными всеми конвенциями капиталистов и социалистов.

Пули выходили из тел воро'нками -- разворачивали внутренности, челюсти,

дробили конечности.

Почему именно разрывными пулями вооружЈн конвой Особлагов? Кто это

утвердил? Мы никогда этого не узнаем...

Однако, ка'к обиделся мир охраны, прочтя в моей повести, что

заключЈнные зовут их "попками", и вот теперь это повторено для всего света.

Нет, заключЈнные должны были их любить и звать ангелами-хранителями!

А один из этих сынков -- правда, из лучших, не обиделся, но хочет

отстоять истину -- Владилен Задорный, 1933 года, служивший в ВСО

(Военизированной стрелковой охране) МВД в Ныроблаге от своих восемнадцати до

своих двадцати лет. Он написал мне несколько писем:

"Мальчишки не сами же шли туда -- их призывал военкомат. Военкомат

передавал их МВД. Мальчишек учили стрелять и стоять на посту. Мальчишки

мЈрзли и плакали по ночам -- на кой им чЈрт нужны были Ныроблаги со всем их

содержимым! Ребят не нужно винить -- они были солдатами, они несли службу

Родине и, хотя в этой нелепой и страшной службе не всЈ было понятно (а что'

-- было понятно?.. Или всЈ или ничего, -- А. С.), -- но они приняли присягу,

их служба не была лЈгкой".

Искренне, правдиво. Задумаешься. Огородили этих мальцов кольями --

присяга! служба Родине! вы -- солдаты!

Но и -- слаба ж была в них, значит, общечеловеческая закладка, да

никакой просто, -- если не устояла она против присяги и политбесед. Не изо

всех поколений и не всех народов можно вылепить таких мальчиков.

Не главный ли это вопрос XX века: допустимо ли исполнять приказы,

передоверив совесть свою -- другим? Можно ли не иметь своих представлений о

дурном и хорошем и черпать их из печатных инструкций и устных указаний

начальников? Присяга! Эти торжественные заклинания, произносимые с дрожью в

голосе и по смыслу направленные для защиты народа от злодеев -- ведь вот как

легко направить их на службу злодеям и против народа!

Вспомним, что' собирался Василий Власов сказать своему палачу еще в

1937-м: ты один! -- ты один виноват, что убивают людей! На тебе одном моя

смерть, и с этим живи! Не было бы палачей -- не было бы казней!

Не было бы конвойных войск -- не было бы и лагерей!

Конечно, ни современники, ни история не упустят иерархии виновности.

Конечно, всем ясно, что их офицеры виноваты больше; их оперуполномоченные --

еще больше; писавшие инструкции и приказы -- еще больше; а дававшие указание

их писать -- больше всех.¹

Но стреляли, но охраняли, но автоматы держали наперевес всЈ-таки не те,

а -- мальчики! Но лежащих били сапогами по голове -- всЈ-таки мальчики!..

Еще пишет Владилен:

"Нам внедряли в головы, нас заставляли зубрить УСО-43 сс -- устав

стрелковой охраны 43 года совершенно секретный², жестокий и грозный устав.

Да присяга. Да наблюдение оперов и замполитов. Наушничество, доносы. На

самих стрелков заводимые дела... РазделЈнные частоколом и колючей

проволокой, люди в бушлатах и люди в шинелях были равно заключЈнными -- одни

на двадцать пять лет, другие на три года". Это -- выражено сильно, что

стрелки тоже как бы посажены, только не военным трибуналом, а военным

комиссариатом. Но ра'вно-то, равно-то нет! -- потому что люди в шинелях

отлично секли автоматами по людям в бушлатах, и даже по толпам, как мы

увидим скоро.

Разъясняет еще Владилен:

"Ребята были разные. Были ограниченные служаки, слепо ненавидевшие

зэ-ка. Кстати, очень ревностными были новобранцы из национальных меньшинств

-- башкиры, буряты, якуты. Потом были равнодушные -- этих больше всего.

Несли службу тихо и безропотно. Больше всего любили отрывной календарь и

час, когда привозят почту. И наконец, были хорошие хлопцы, сочувствующие

зэ-ка, как людям, попавшим в беду. И большинство нас понимало, что служба

наша в народе непопулярна. Когда ездили в отпуск -- формы не носили".

А лучше всего свою мысль Владилен защитит собственной историей. Хотя уж

таких-то, как он, и вовсе были единицы.

Его пропустили в конвойные войска по недосмотру ленивой спецчасти. Его

отчим, старый профсоюзный работник Войнино, был арестован в 37-м году, мать

за это исключена из партии. Отец же, комбриг ВЧК, член партии с 17-го года,

поспешил отречься и от бывшей жены и заодно от сына (он сохранил так

партбилет, но ромб НКВД всЈ-таки потерял.³ Мать смывала свою запятнанность

донорской кровью во время войны. (Ничего, кровь еЈ брали и партийные, и

беспартийные.) Мальчик "синие фуражки ненавидел с детства, а тут самому

надели на голову... Слишком ярко врезалась в младенческую память страшная

ночь, когда люди в отцовской форме бесцеремонно рылись в моей детской

кровати".

"Я не был хорошим конвойным: вступал в беседы с зэками, исполнял их

поручения. Оставлял винтовку у костра, ходил купить им в ларьке или бросить

письма. Думаю, что на ОЛПах Промежуточная, Мысакорт, Парма еще вспоминали

стрелка Володю. Бригадир зэ-ка как-то сказал мне: "Смотри на людей, слушай

их горе, тогда поймЈшь..." А я и так в каждом из политических видел деда,

дядю, тЈтю... Командиров своих я просто ненавидел. Роптал, возмущался,

говорил стрелкам -- "вот настоящие враги народа!" За это, за прямое

неподчинение ("саботаж"), за связь с зэ-ка меня отдали под следствие...

Долговязый Самутин... хлестал меня по щекам, бил пресс-папье по пальцам --

за то, что я не подписывал признания о письмах зэ-ка. Быть бы этой глисте в

жмуриках, у меня второй разряд по боксу, я крестился двухпудовой гирей -- но

два надзирателя повисли на руках... Однако следствию было не до меня: такое

шатание-топтание пошло в 53-м году по МВД. Срока мне не дали, дали волчий

билет -- статья 47-Г: "уволен из органов МВД за крайнюю

недисциплинированность и грубые нарушения устава МВД". И с гауптвахты

дивизиона -- избитого, измороженного, выбросили ехать домой...

Освободившийся бригадир Арсен ухаживал за мной в дороге".

А вообразим, что захотел бы проявить снисходительность к заключЈнным

офицер конвоя. Ведь он мог бы сделать это только при солдатах и через

солдат. А значит, при общей озлобленности, ему было бы и невозможно это, да

и "неловко". Да и кто-нибудь на него бы тотчас донЈс.

Система!

¹ Это не значит, что их будут судить. Важно проверить, довольны ли они

пенсиями и дачами.

² Кстати, вполне ли мы замечаем это зловещее присвистывание "эс-эс" в

нашей жизни -- то в одном сокращении, то в другом, начиная с КПэсэс и,

значит, КПэсэсовцев? Вот, оказывается, еще и устав был "эс-эс" (как и всЈ

слишком секретное тоже "эс-эс") -- понимали, значит, его подлость

составители -- понимали и составляли -- да в какое время: едва отбили немцев

от Сталинграда! Еще один плод народной победы.

³ Хотя мы ко всему давно привыкли, но иногда и удивишься: арестован

второй муж покинутой жены -- и поэтому надо отречься от четырЈхлетнего сына?

И это -- для комбрига ВЧК?

--------