1.4. Избыточность

Вывод об отсутствии последовательности в системных теориях и традиционных линейных теориях не стоит толковать как признание безысходности. Если мы и придаем особое значение концептуальным сложностям, то делаем это, чтобы обратить внимание на то, что могут быть найдены новые подходы, поскольку традиционные системы отсчета явно недостаточны. В этом поиске мы обнаруживаем, что успехи, достигнутые в других областях, связанных с изучением человеческой коммуникации, оказываются центром этой главы. Гомеостат Эшби (4, р. 93) (Ashby), на наш взгляд, является достойным упоминания примером. Этот аппарат состоит из четырех одинаковых саморегулируемых подсистем, взаимосвязанных таким образом, что неисправность одной из них влечет за собой неисправность других. Это означает, что подсистема не может добиться собственного равновесия в изоляции от других, и Эшби удалось подтвердить несколько наиболее замечательных «бихевиоральных» (поведенческих) характеристик этой машины. Несмотря на то что цикл гомеостата очень прост по сравнению с человеческим мозгом или другими аппаратами, сделанными людьми, он способен па 390625 комбинаций параметров, или, другими словами, у него есть именно такое число возможных адаптивных реакций на любое изменение в его внешней или внутренней среде. Гомеостат стабилизируется (25/26) благодаря беспорядочному поиску комбинаций, пока не будет достигнута соответствующая внутренняя позиция. Это идентично поведению «методом проб и ошибок» многих организмов во время стрессовой ситуации. Гомеостату для поиска соответствующей внутренней позиции может потребоваться от нескольких секунд до нескольких часов, тогда как для живых организмов такая временная задержка может быть самоубийственной, Эшби довел эту мысль до логического конца:

«Если бы мы были подобны гомеостатам, ожидая своего создания, мы бы ждали вечно в ходе всей нашей адаптации к зрелости. Но ребенок не ждет вечно, напротив, вероятность того, что он достигнет адаптации к зрелости в течение двадцати лет, близка к единице» (4, р. 136).

Эшби далее доказывает, что в природных системах адаптация сохраняется. Это означает, что, когда обнаруживаются новые адаптации, старые не разрушаются и что не стоит опять приступать к поиску, словно решение прежде никогда не находилось.

Связь с прагматикой человеческой коммуникации станет более понятна после следующего соображения. В гомеостате существует одинаковая вероятность того, что любая из 390625 внутренних конфигураций реализуется благодаря взаимодействию четырех подсистем. Таким образом, возникновение данной позиции абсолютно не влияет на появление следующей конфигурации или их последовательности. Цепочка событий, в которой все элементы имеют всегда одинаковую вероятность осуществления, свидетельствует о случайности. Из этого невозможно сделать никаких заключений и ничего нельзя утверждать относительно их будущей последовательности. Это другой способ заявить, что подобное не несет никакой информации. Тем не менее, если такая система, как гомеостат, способна хранить предыдущие адаптации для будущего применения, вероятность, свойственная последова(26/27)тельности внутренних конфигураций, претерпит в некотором смысле радикальное изменение, потому что обычное распределение по группам конфигураций будет без конца повторяться и, следовательно, станет более вероятным, чем другие. Стоит отметить, что в этой фазе нет необходимости приписывать хоть какой-то смысл этим распределениям, их существование само по себе и является наилучшим объяснением. Цепочка, похожая на только что описанную, является основным понятием информационной теории и называется стохастическим процессом. Таким образом, стохастический процесс указывает на закономерность, присущую последовательности символов или событий, где последовательность настолько проста, насколько прост рисунок белых и черных пятен на кофейнике, или же настолько сложна, насколько сложны специфические «рисунки» тональных и оркестровых элементов, использованных композитором, идиосинкразическое применение элементов языка в стиле данного автора или диагностически очень важные паттерны, содержащиеся в показателях энцефалограммы. Согласно информационной теории, стохастические процессы демонстрируют избыточность или напряженность, два понятия, которые могут быть заменены понятием паттерн, использованным нами. Рискуя надоесть чрезмерной избыточностью, мы вынуждены снова подчеркнуть, что эти паттерны не нуждаются в каком-либо объяснительном или символическом значении. Конечно же, это не исключает, что они могут коррелировать с другими проявлениями так, как, например, коррелирует электроэнцефалограмма и некоторые медицинские состояния.

Избыточность была обширно изучена в двух или трех областях человеческой коммуникации, синтаксисе и семантике; достаточно в этой связи сослаться на упомянутые новаторские работы Шеннона (Shannon), Карнапа (Carnap) и Бар-Гиллеля (Bar-Hillel). Вывод, который можно сделать из этих исследований, состо(27/28)ит в том, что каждый из нас обладает огромным количеством знаний, касающихся закономерностей и статистической вероятности, присущих как синтаксису, так и семантике человеческих коммуникаций. С психологической точки зрения, это знание очень интересно, поскольку оно полностью выходит за рамки человеческого сознания. Никто, возможно, за исключением экспертов в области информации, не может утверждать о существовании последовательной вероятности или порядка букв и слов в данном языке, хотя каждый может заметить и исправить опечатку, вставить пропавшее слово и довести до белого каления заику, заканчивая за него предложение. Но знать язык и знать что-то, касающееся языка, — это знания разного порядка знаний. Так, человек может правильно и свободно пользоваться своим родным языком и не владеть при этом грамматикой и синтаксисом, например, правилами, которые он соблюдает, говоря на нем. Если ему необходимо выучить другой язык — исключая случай такого эмпирического приобретения, как его родной язык, — ему также придется изучить многие подробности, касающиеся языка⁷.

Обратимся к проблемам избыточности или напряженности в прагматике человеческой коммуникации. Обзор литературы показывает, как мало работ опубликовано по этой теме, особенно рассматривающих прагматику как интерактивный феномен. Под этим мы подразумеваем, что в основном большинство су(28/29)шествующих исследований ограничиваются изучением эффектов влияния человека А на человека В, даже не принимая в расчет то, что, каким бы ни было влияние В на следующий поступок А, более сильное влияние на них оказывает, в свою очередь, контекст, в котором осуществляется их взаимодействие.

Нетрудно заметить, что прагматическая избыточность по сути похожа на синтаксическую и семантическую избыточность. Мы тоже владеем огромным количеством знаний, позволяющим нам оценивать, оказывать влияние и предсказывать поведение. На самом деле, в этой области мы особенно чувствительны к противоречиям: поведение вне контекста или приобретает некий вид случайности, или в нем отсутствует напряженность, и все это немедленно поражает нас скорее неуместностью, а не просто синтаксическими или семантическими ошибками коммуникации. Здесь мы и не подозреваем о правилах, которым следует успешная коммуникация и которые нарушаются в противоположном случае. Коммуникация постоянно влияет на нас; как говорилось ранее, даже наше самосознание зависит от коммуникации. Об этом убедительно заявил Хора (Hora): «Чтобы понять себя, человеку требуется быть понятым другим. Чтобы быть понятым другим, ему необходимо понять другого» (65, р. 237). Но если лингвистическое понимание основывается на правилах грамматики, синтаксиса, семантики и т.д., каковы же правила для того понимания, о котором говорит Хора? Получается, что мы их знаем, не зная, что мы их знаем. Мы находимся в постоянной коммуникации и, однако, совершенно не способны говорить о коммуникации. Решению этой проблемы и посвящена эта книга.

Поиск паттерна является основой всех научных исследований, там, где находится паттерн, есть и смысл — этот эпистемологический принцип также относится и к изучению человеческой коммуникации. Это было бы относительно легко, если бы исследова(29/30)ние заключалось только в опросе заинтересованных в интеракции, что дало бы возможность узнать, каким паттернам они обычно следуют, или, другими словами, какие правила поведения они сами между собой установили. Недостаток применения техники опросника в том, что эти утверждения нельзя всегда принимать за чистую монету, особенно при наличии психопатологии (эти люди вполне могут сказать что-то, а иметь в виду совсем иное — и, как мы только что убедились, существуют вопросы, ответы на которые могут быть абсолютно далеки от их понимания). Тогда, очевидно, необходимы различные подходы к изучению данной темы. Правила поведения и интеракции одного человека могут демонстрировать те самые уровни сознания, которые Фрейд установил, изучая описки и оговорки: (1) они могут быть доступны сознанию человека, и тогда можно использовать опросник и другие простые техники «вопрос-ответ», (2) они доступны узнаванию и осознаванию, если на них укажут, или (3) они могут быть так далеки от сознания человека, что, даже если на них обратят его внимание и дадут им правильное толкование, он их так и не заметит. Бэйтсон (Bateson) обострил эту аналогию с уровнями сознания и представил проблему в рамках нашей концепции:

«...Последовательно поднимаясь по лестнице познания, мы попадаем в области все более и более абстрактных паттернов, которые все меньше и меньше подчиняются инспектированию со стороны сознания. Чем выше абстрагирование — тем более общими и формальными становятся предпосылки, с помощью которых мы сводим паттерны вместе, тем глубже погружение на нейрологический или психологический уровни и меньше доступность контролю сознания.

Для человека привычка к зависимости (алкоголь, наркотики, таблетки и т.п.) менее тягостна по сравнению с осознанием того факта, что в данном случае он получил помощь. Может быть, он и способен это осознать, но, вероятно, для него слишком сложно признать (30/31) следующий, более сложный паттерн, что, ища помощи, он обычно кусает руку, которая его кормит» (16).

К счастью, для нашего понимания человеческой интеракции, для внешнего наблюдателя картинка совсем иная. Он похож на человека, наблюдающего за шахматной игрой и не понимающего ни ее правил, ни ее смысла. Воспользуемся этой концептуальной моделью сознания «игроков» и предположим, что наблюдающий не говорит и не понимает языка игроков и, следовательно, не может попросить дать объяснение. Для него скоро станет очевидным, что поведение игроков демонстрирует что-то, без конца повторяющееся — избыточность, из которой могут быть сделаны экспериментальные выводы, заключения. Например, он обнаружит, что практически всегда за ходом одного игрока следует ход другого. Таким образом, из этого поведения можно будет легко понять, что игроки следуют правилу чередования ходов. Правила, по которым перемещается каждая шахматная фигура, будет не так просто определить, частично из-за сложности перемещений, а частично из-за очень разных повторений, которые совершает каждая фигура. Например, наблюдателю будет намного легче понять правила перемещения слонов, чем правило, по которому осуществляется такое необычное и редкое явление, как рокировка, которая может так и не произойти. Заметим здесь, что рокировка включает в себя два последовательных движения, осуществляемые одним и тем же игроком, и тем самым выглядит нарушающей правило чередования ходов. Все же в теории, выстроенной наблюдателем, слишком избыточное чередование ходов превалирует над рокировкой, и даже если появившееся расхождение останется неразрешенным, пока нет необходимости в том, чтобы отказаться от сформулированной гипотезы. Просмотрев несколько партий, наблюдатель со всей вероятностью сможет сформулировать с высокой степенью точности правила игры в шахматы, включая конец игры, т.е. шах и мат. При (31/32) этом он достигнет этого результата, не задавая вопросы.

Значит ли все это, что наблюдатель «объяснил» поведение игроков? Мы предпочитаем сказать, что он идентифицировал сложный паттерн избыточности⁸.

Конечно, в случае крайней необходимости он смог бы определить значение каждой фигуры и каждого правила игры, даже смог бы тщательно разработать мифологию игры, ее «глубокий» или «реальный» смысл, включая причудливые сказки о происхождении этой игры, что и было сделано. Но все это не нужно для изучения игры как таковой, и подобное толкование или мифология имеет такое же отношение к шахматам, как астрология к астрономии⁹.

И, наконец, последний пример поможет объединить наше суждение об избыточности с прагматикой человеческой коммуникации. Возможно, читателю известно, что компьютерное программирование состоит (32/33) из приведения относительно небольшого количества специфических правил в определенный порядок (программу); затем эти правила руководят огромным количеством достаточно гибких операций компьютера. Если, как было сказано выше, кто-то наблюдает за избыточным количеством человеческой коммуникации, то все происходит с точностью до наоборот. Человек, наблюдая за определенной системой операций, пытается сформулировать правила, лежащие в основе ее функционирования, ее «программы» в нашей аналогии с компьютером.