5. Массовый читатель

Круг чтения и, главное, восприятие прочитанного людьми разных общественных слоев весьма несхожи. Так, в русской крестьянской, а отчасти городской, рабоче-ремесленной среде XIX в. центром чтения была литература религиозно-нравственной направленности: книги по преимуществу житийного жанра, именовавшиеся "божественными" (которые, заметим, в эту пору не привлекали внимания художественно образованной среды и вообще образованного слоя; одно из немногих исключений - Н.С. Лесков). В круг чтения народного читателя входили также книги развлекательного, авантюрного, иногда эротического характера, которые назывались "сказками" (знаменитые "Бова", "Еруслан","Повесть о милорде Георге"). Эти книги в какой-то степени "оглядывались" на учительную религиозно-нравственную словесность: идеал законного брака был непререкаем в глазах авторов, принципы морали в финальных эпизодах торжествовали. "Высокая" же литература XIX в. дороги к народному читателю долгое время не находила (в (120) какой-то мере исключением были пушкинские сказки, гоголевские "Вечера на хуторе...", лермонтовская "Песнь про <...> купца Калашникова"). В русской классике читатель из народа видел нечто чуждое его интересам, далекое от его духовно-практического опыта, воспринимал ее по критериям привычной житийной словесности, а потому чаще всего испытывал недоумение и разочарование. Так, в пушкинском "Скупом рыцаре" слушатели обращали внимание прежде всего на то, что Барон умер без покаяния. Не привыкшие к вымыслу в "неразвлекательных", серьезных произведениях, люди воспринимали изображенное писателями-реалистами как описание действительно имевших место лиц, судеб, событий3. Н.А. Добролюбов имел все основания сетовать, что творчество больших русских писателей достоянием народа не становится4.

Программу сближения народной культуры и культуры образованного слоя ("господской") наметил Ф.М. Достоевский в статье "Книжность и грамотность" (1861). Он утверждал, что художественно образованным людям, стремящимся просветить всех иных, следует обращаться к читателям из народа не свысока (в качестве заведомо умных к заведомо глупым), но уважая их благодатную, ничем не стесняемую веру в справедливость, и при этом помнить, что к "господскому обучению" народ относится с - исторически оправданной подозрительностью. Достоевский считал необходимым для России, чтобы образованная часть общества соединилась с "народной почвой" и приняла в себя "народный элемент"1. В этом направлении мыслили и работали народники и толстовцы в конце XIX в. Большую роль сыграла издательская деятельность И.Д. Сытина и толстовского "Посредника". Контакты народного читателя с "большой литературой" ощутимо упрочились2.

XX в. с его мучительными социально-политическими коллизиями не только не смягчил, но, напротив, обострил противоречия между читательским опытом большинства и художественно образованного меньшинства. В эпоху мировых войн, тоталитарных режимов, непомерной урбанизации (в ряде случаев насильственной) массовый читатель закономерно отчуждается от духовных и эстетических традиций и далеко не всегда получает взамен что-либо позитивно значимое. Об (121) исполненной жизненных вожделений, потребительских настроений бездуховной массе писал в 1930 г. X. Ортега-и-Гассет. По его мысли, облик массового человека XX в. связан прежде всего с тем, что наступившая эпоха "чувствует себя сильнее, "живее" всех предыдущих эпох", что "она потеряла всякое уважение, всякое внимание к прошлому <...> начисто отказывается от всякого наследства, не признает никаких образцов и норм"3. Все это, естественно, не располагает к освоению подлинного, высокого искусства.

Однако круг чтения широкой публики любой эпохи (в том числе нашей) весьма широк и, так сказать, многоцветен. Он не сводится к примитивному "чтиву" и включает в себя литературу, обладающую бесспорными достоинствами, и, конечно, классику. Художественные интересы так называемого "массового читателя" неизменно выходят за рамки произведений тривиальных, однообразных, низкопробных.