А.В. Венкова

(Санкт-Петербург)

Ментальное и материальное

в топонимике Петербурга

(К феноменологии городского ландшафта)⁸³

“… существует столько же пространств,

сколько различных пространственных опытов”

М. Мерло-Понти Феноменология восприятия

Одна из проблем крупнейшего “феноменологического” романа ХХ века “В поисках утраченного времени” М. Пруста – множественность форм существования пространства, возникающая из столкновения реалий материального мира с предвосхищающей структурой ментальных ландшафтов. Герой сожалеет о том, что всякий раз, когда мечта увидеть то или иное место оказывается осуществленной, его очарование и аура безвозвратно утрачиваются. Образ города, создаваемый воображением, всякий раз предстает более ярким, чем впечатление от путешествия, случившегося в реальности. Единственная реальность – с грустью замечает Пруст – “та, которую мы думаем”.

Ситуация несовпадения ожидаемого и действительного имеет место и при контакте с природой, но городское пространство, являясь средой, полностью созданной человеком, представляет собой проекцию культурной воли создателя. Восприятие города как продукта культуры опосредованно заключенной в нем “ставшей” идеей, в то время как природа – реальность первичная, – открывает безграничные возможности для означивания. В силу этого городское пространство обладает изначальной сложностью, выступая культурным палимпсестом смыслов и форм⁸⁴. Реконструкция ментальных ландшафтов города определяется их неоднородностью и потенциальной открытостью. Недостроенность феноменальных объектов городской среды требует сохранения заключенной в них недоговоренности на фоне постоянно возобновляющегося процесса самораскрытия смысла.

Существование в городской среде требует тотального тактильно-чувственно-рационального участия, выражающегося в формирующихся и становящихся структурах опыта, который, в свою очередь, может быть зафиксирован в форме “интенционального предмета”⁸⁵. Городское пространство не просто представляет собой способ организации среды, оно есть жизненное пространство, наполненное экзистенциально значимыми объектами. “Мы сказали, что пространство экзистенциально. Мы могли бы также уверенно сказать, что существование пространственно, то есть что в силу некоторой внутренней необходимости оно открывается тому или иному “вне” до такой степени, что можно говорить о своего рода ментальном пространстве”⁸⁶ – говорит М. Мерло-Понти.

Применительно к городу феноменология ландшафта оказывается определенной “ситуацией места” (М. Мамардашвили). Идея города, закрепленная в географии, нуждается в удержании, в некой остановке сознания, направленного на объект, в “держании места”. Стремление схватить, прочувствовать и удержать нематериальную составляющую ландшафта ведет к попыткам создания своеобразной ментальной топологии среды⁸⁷. Последняя предстает как совокупность вневременных структур сознания и их изменчивого исторического наполнения. Своеобразие этих структур определятся не столько удобством реконструкции, сколько особенностями жизненного мира и параметров опыта, формируемых той или иной средой.

Применительно к феномену Петербурга представляется возможным предложить некоторую смысловую матрицу, описывающую различные типы “интенциональных продуктов”, рождающихся из столкновения творящего cogito наблюдателя с неповторимыми реалиями города. Городской ландшафт предстает как феноменальное тело, многомерный интенциональный предмет, раскрывающийся как совокупность заключенных в нем семантических пластов.

В этом качественном ансамбле можно выделить три плана – типического, особенного и событийно-случайного. Область типического затрагивает жизнь города как феномена культуры, реконструируемого через посредство устойчивых, находимых в любом образовании подобного рода структур, таких как пространство/место/тело; время/движение/память; витальные ритмы/оптика восприятия/структуры жизненного мира. Реконструкция особенного как феноменального уровня определенного качества предполагает внимание к “гению места”, набору устойчивых мифологем, выражающих “душу города”. Наконец, событийно-случайное предстает как область проявления психологической топики момента, актуальных форм фиксации опыта, место которых в истории “идеи” города еще не вполне определено.

Говоря о Петербурге, можно предложить следующие наблюдения над феноменологией городского ландшафта, не претендующие ни на полноту, ни на окончательность и представляющие собой лишь один из вариантов создания интенционального предмета как некоторого качественного ансамбля.

Типическое

Пространство. Пространство городской среды Петербурга может быть определено как “дисциплинирующее”. Исторический центр, возведенный в соответствии с единым планом застройки, представляет собой совокупность силовых линий движения по прямой. В Петербурге преобладает пластический мотив прямой линии, “держащей” движение, которое в силу этого ощущается как однонаправленное. Так, например, образом городского пространства Москвы является круг, диктующий кольцевое движение, предполагающее развитие архетипа “вечного возвращения”, символизирующего жизнь. В то время как пространство Петербурга исторически трактуется как сфера запредельного, территория смерти⁸⁸, неизбежное движение к которой ощущается как необратимый линейный процесс.

Топология места

Петербург привязан к месту, как к некоему духовному существу. Ни один другой европейский город сегодня так болезненно не реагирует на изменения ландшафта. Аура места бережно хранится, ее утрата ощущается как трагедия. Характерный пример – недавняя реконструкция Сенной площади, негативно встреченная как специалистами, так и горожанами. Основная причина недовольства – не неудачный дизайн павильонов и скамеек, а характерная для Петербурга апелляция к разрушению ауры пространственной среды: на месте снесенной церкви не может быть выстроено комфортное жизненное пространство. Прежняя Сенная сохраняла тяжелую энергетику “проклятого места”, нынешняя – являет пример типично европейской реконструкции, придающей пространству несвойственную ему ранее легкость. “Добавленная” к площади “Башня мира” только усиливает новообретенную энергетику, в силу чего вызывает неприятие как выражение стремления обойти предначертанную историей миссию места.

“Башня мира” ощущается как объект враждебный вдвойне, так как работает с очень тонкой областью формирования топоса места – со светом. Петербург очень консервативен в отношении возможностей искусственного освещения. Свет в петербургском архетипе ассоциируется с фонарем. Фонарь – исконное городское “мифологическое существо”. Современное рассеянное освещение и принятая во всем мире ночная подсветка зданий на подсознательном уровне воспринимаются как “дьявольское свечение”. Эта мифологема оказывает влияние и на резко негативное восприятие световой рекламы в городе.

Телесность

Телесность как культурная окрашенность феноменальных конструктов выражает себя через глобальные мегасистемы, такие как город в целом, средние, примером которых могут служить Васильевский остров и Петроградская сторона, и локальные – отдельные здания или кварталы. Особняком стоит проблема телесности в психофизиологическом типе горожанина, представляющего собой так называемый “петербургский генотип”. Петербургской телесности более всего подходит определение “искусственность”. Еще с петровских времен петербургский стиль обращения с телом воспринимался как излишне вычурный, окультуренный. “Серебряный век” русской культуры укрепил это ощущение, и сегодня дендизм, аристократическая забота о стиле остается исконно петербургским “знаком” телесности.

Время

Петербургское время ощущается как дискретное, прерывистое. Ему свойственна событийность, выражающаяся в ожидании “суда истории”. Петербургское время эсхатологично. Город ощущает себя как искусственно созданное образование, осмысленное в культурной рефлексии как нечто появившееся вопреки природе и долженствующее вернуться в небытие. Петербургская эсхатология времени определяет специфическую организацию исторической памяти, которая признается безоговорочной и, по сути, единственной ценностью. Прошлое, хранящееся в памяти города, воспринимается как модель его возможного будущего, своеобразного “будущего в прошедшем”.

Экзистенциальная топология городской среды

Феноменологический подход к построению экзистенциальных моделей предполагает как выявление структур жизненного мира, так и своеобразной “карты души”, выстраивающей параметры оптики восприятия⁸⁹. Особого внимания заслуживает моторика движения в городском пространстве и изоморфность ее структурам ландшафта ментального. Последний выступает как интенциональный продукт работы сознания. В. Беньямин в работе “Париж, столица девятнадцатого столетия” выделяет устойчивые типы движения в городском пространстве – фланер, наблюдатель, зевака, искатель приключений, бунтарь, – соответствующие ментальной карте среды. Психологический тип фланера формируется под воздействием возведения пассажей, наблюдателя – панорам, зеваки – развития выставочной деятельности, искателя приключений – на городских улицах, бунтаря – на баррикадах.

Петербургу в большей степени соответствует исторически сложившийся тип спешащего на работу служащего. Днем город наполнен “отсутствующей толпой” и только вечером проявляются замеченные Беньямином в Париже фланеры (большинство новых торговых комплексов строятся по типу пассажей), зеваки, готовые воспринимать любое предложенное зрелище, наблюдатели, выбирающее зрелище сами и искатели приключений, знатоки ночного города. Тип движения соответствует типу душевной жизни, городской ландшафт влияет на качество и направление топики движения души. Это последнее получает выражение в специфическом “темпе жизни”. Архитектура непосредственным образом влияет на формирование оптики зрения, точек и типов “наблюдений”, выстраивает “периоды движения”. Маршрут движения становится и парадигмой опыта и выражением “памяти места”. Витальная топология превращается в мир смыслов, где текст и событие равны друг другу⁹⁰.

Особенное

Попытка выявить то особенное, что присутствует в каждом из городов, неизбежно приводит к необходимости поиска неповторимых и уникальных архетипов, лежащих в основе ментальной топологии ландшафта. Архетипы трансформируются в мифы и мифологемы, периодически извлекаемые из коллективного подсознания города событиями истории. Специфика Петербурга заключается в стремлении превращать историю в миф. Будучи задуманным как выражение силы человеческого духа, идущего наперекор стихиям, Петербург осознал себя как город-миф, город-идея. Укрепившись в культурном сознании, образ города-проекта начал обрастать собственной мифологией.

Одной из устойчивых мифологем является “бытие между”, – между жизнью и смертью, страшным прошлым и великим будущим, центром и периферией, водой и камнем, бунтом и традицией, грехом и покаянием. Развитием этой мифологемы является образ Петербурга как “окна в Европу”, европейского лица России, носителя западного менталитета в российском евразийском сознании. В этом образе сочетаются настойчивое воление, дисциплина духа, и трагедия отсутствия аутентичности национального начала – главного козыря Москвы в архетипическом для русской культуры споре двух столиц.

Событийно-случайное

Событийно-случайный слой жизненного горизонта города связан со спецификой момента и актуальной жизнью места. Этот уровень ментальной топологии служит своеобразным фоном, “гулом повседневности”, в котором всплывают отдельные события, складывающиеся в жизненный горизонт. Опыт событийно-случайного складывается из совокупности психо-моторных раздражителей, мимолетных впечатлений, острых, но кратковременных переживаний дорефлективной реальности, еще не успевших сложиться в ясную картину или образ. Опыт повседневности мозаичен, условием вхождения каких-либо его компонентов в картину мира является повторяемость или яркость событий.

В современном Петербурге событийно-случайный уровень опыта определяется совокупностью феноменальных слоев различного порядка. Историческое прошлое, старая архитектура, персонажный пантеон культуры соединяются с современной технологичностью опыта, поддержанного новыми средствами коммуникации и медиатехнологиями. Увеличивающаяся скорость перемещения, меняющая внутреннюю топологию ландшафта, рассчитанного на неспешное движение, световая реклама, закрывающая “психологические маяки” исторической архитектуры, электронные табло на зданиях и над проезжей частью, виртуализирующие опыт, создают специфическую психологическую топику момента⁹¹. Происходит разрушение сформированного историей культуры психологического горизонта города. В то же время, открывается возможность адекватного чувствования современного ритма жизни. Город поддерживает конфигурации опыта, отвечающие обновленным параметрам жизненного мира.

В целом актуальный ментальный ландшафт Петербурга представляет собой выражение современного чувства жизни, мироощущения, основанного на множественности опыта и качественной однородности его составляющих. Город раскрывается как чистая возможность, приглашение к топонимическому приключению, в котором определяемые городским ландшафтом структуры жестко не детерминированы, но открыты для реконструкции и достраивания. Петербург воспринимается сегодня как вместилище неоднородных опытов мира, поддержанных сложной ментальной топонимикой среды. Он дает возможность путешественнику или местному жителю открыть собственный горизонт, выстроить неповторимый экзистенциал жизненного мира. В этом заключается вновь обретаемая ценность Петербурга как исключительного события современной культуры.