Глава IV.
ВЛАСТВУЮЩАЯ ЭЛИТА В РОССИИ:
ГРЯДУЩИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
Положение России сегодня является чрезвычайным: самое ее бытие
стоит под вопросом. Парадокс состоит в том, что разрушение государ-
ства произошло не в результате внешнего нашествия, а осуществлено I
руками самой российской элиты, то ли не ведающей, что творит, то ли
готовой идти на все во имя сиюминутных своекорыстных интересов.
Особенность российского общества, ставящая его практически в
полную зависимость от правящей элиты и ее решений, превращает ка-
чество элиты в одну из центральных проблем. Сформулируем в этой
связи несколько главных вопросов:
Почему в России периодически происходит денационализация эли-
ты — противопоставление ее "туземному населению", получающему
такие определения, как: "реакционная крестьянская масса", "мелкобур-
жуазное большинство", "красно-коричневые" и т.п.?
Почему эта элита так легко впадает в соблазн утопизма, периодиче-
ски теряя социально-историческую трезвость и ответственность?
Почему, наконец, ее экзальтированная духовность - ориентация на
высшие смыслы и измерения бытия - периодически сменяется нигилиз-
мом предельной бездуховности, не только не маскируемым, а даже
демонстрируемым в качестве бескомпромиссного "постградициона-
лизма"?
Первый вопрос рассматривают в концептуальном контексте цивили-
зационной теории как проблему соотношения великой письменной и
малой устной (народной) традиции. Здесь главной выступает проблема
оспариваемого народного опыта. Второй - в контексте соотношения
желаемого будущего (уровень должного) и повседневности (уровень
сущего). Главная проблема в этой связи - оспариваемая повседневность
("срединное" время). Третий вопрос относится к соотношению мораль-
ного и инструментального, ценности и эффективности. Проблема оспа-
ривания ценностей очередным "новым человеком", готовым "престу-
пить" (Достоевский), здесь выступает как основная для философии
социального реформаторства.
Нам предстоит затронуть болевые точки национального самосозна-
ния, касающиеся таких пар как, "народ и государство", "народ и интел-
лигенция", "народ и цивилизация".
Современный эпистемологический кризис - неспособность общества,
даже в лице своей интеллектуальной элиты, ориентироваться в настоя-
щем и предвидеть хотя бы ближайшее будущее, - связан с устареванием
основных парадигм мышления, частью восходящих к наследию Просве-
щения, частью - к наследию марксизма. От Просвещения мы унаследо-
вали натуралистическую парадигму "естественного порядка", от мар-
ксизма - базисно-надстроечный детерминизм и экономикоцентризм. На
этом наследии основаны представления о народе как "естественно-
исторической общности", поддерживаемой, в первую очередь, единым
экономическим пространством (национальным рынком). На самом деле
в больших исторических общностях очень мало "естественности": сти-
325
хия народной жизни толкает скорее к изоляционизму, к образованию
замкнутых локусов, не сверяющих своей ритмики с эталонами большо-
го пространства - времени. И для преодоления этого локализма одного
только рыночно-экономического творчества недостаточно. Напротив,
само это творчество стоит под знаком другого, гуманитарного, касаю-
щегося созидания единого духовного пространства - общенационального
(надэтнического, надрегаоналыюго) консенсуса по поводу базовых цен-
ностей и жизнестроительных принципов. Поэтому процесс образования
единых национальных государств необходимо осмыслить и описать в
гуманитарном измерении как совпадающий со становлением националь-
ной интеллигенции, насаждающей великую письменную традицию. Па-
радоксальная особенность этой традиции состоит в том, что она одно-
временно должна как-то вписываться в более древнюю устную народ-
ную традицию (иначе она будет отторгаться "почвой") и в то же время
дистанцироваться от нее. В этом она наследует миссию великих миро-
вых религий, осуществляя в превращенных (светских) формах основное
задание этих религий. Оно состоит в том, что "ослабляется (а в крайних
вариантах преодолевается) связь человека с локальной природной и
социальной средой, с тем чтобы способствовать универсальной связи
верующих между собой и мирозданием через сверхобъект"1.
Особенность России в том, что напряжение между великой письмен-
ной и малой народной (устной) традициями в ней периодически дости-
гает остроты, не виданной ни в какой другой стране. Российские ре-
форматоры в значительно большей степени идентифицировали себя с
тем или иным передовым цивилизационным "текстом", чем с собствен-
ной "почвой", и не останавливались перед крайностями в деле расчист-
ки почвы под очередной цивилизационный проект. При этом им прихо-
дилось опираться на государство, способное не только убеждением, но
и силой привести народ к присяге тому или иному цивилизационному
"учению". Отсюда - парадокс российского реформаторства: чаще всего
его представляют не либералы, ориентирующиеся на гражданское обще-
ство и волю избирателя, а авторитарные радикалы, готовые навязывать
свою волю народу, "не ведающему своих высших интересов". Такой
была реформа патриарха Никона. Церковь Никона - это не народная, а
отстраненная от всего местного цивилизапионная церковь, ориентирую-
щаяся на заемный письменный (в данном случае, греческий) текст. И,
как всегда в периоды борьбы с народной традицией, на авансцену вы-
двигаются иностранцы и инородцы - те, кому не жаль ломать. "У Нико-
на была почти болезненная склонность все переделывать и переоблачать
по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переодевать
1 Ерасов Б.С. Социально-культурные традиции и общественное сознание в
развивающихся странах Азии и Африки. М., 1982. С. 62.
326 •
по-немецки или по-голландски. Их родник также эта странная легкость
разрыва с прошлым, эта неожиданная безбытность, умышленность и
надуманность в действии"1. Если Никон олицетворяет борьбу великой и
малой религиозных традиций, то Петр - борьбу большого государства с
народностью как выражением естественно локализующейся общности.
Этнографические общности, со временем вписавшиеся в наличную
природную и историческую среду, могут быть субъективно счастливы
до тех пор, пока внешний "большой мир" не бросит им неожиданный
вызов. Но даже в периоды стабильности они далеко не всех способны
удовлетворить: это затхлый, слишком тесный провинциальный мир, где
трудно дышать ярким характерам и талантам. По-видимому, общение
народа с цивилизацией и овладение ее большой письменной традицией
не такой непосредственный и безыскусный процесс, как порою пред-
ставляется народолюбцам этнографического пошиба.
Романтикам "почвы" зачастую невдомек, что "почва" нуждается в не-
устанной культивации. Петербургский период и был такой культиваци-
ей народной "почвы"; в нем в концентрированном, порою утрированном
виде сосредоточилось то, чего ей так недоставало. "Петербург вобрал
все мужское, все разумно-сознательное, все гордое и насильственное в
душе России. Вне его осталась Русь, Москва, деревня, многострадальная
земля, жена и мать, рождающая, согбенная в труде, неистощимая в сле-
зах, не успевающая оплакивать детей своих, пожираемых титаном"2 .
Определяя сегодня перспективы демократии в России, необходимо
выяснить, насколько изменились (или не изменились) отношения между
местной народной традицией и великими цивилизационными текстами
современности. Главным принципом демократии является: "избиратель
всегда прав". Суверенитет народа как массы избирателей, определяю-
щих, кому управлять, а кому уходить с политической арены, опирается
на презумпцию доверия к разуму избирателей. Вместо пресловутой
хитрости мирового разума, ускользающей от контроля обыденного на-
родного здравомыслия, здесь прямо предполагается, что разум народа и
великий исторический разум (логика Прогресса) совпадают и, следова-
тельно, ни одна партия, ни одна политическая сила не может свое наси-
лие над народом и узурпацию власти, выведенную из-под контроля из-
бирателей, оправдать ссылками на "высшую историческую логику",
известную одному лишь "авангарду". Судьбы демократии, таким обра-
зом, зависят от того, насколько совпадающими и не противоречащими
друг Другу выступают великая цивилизационная (письменная) и малая
народная (устная) традиции. Если совпадают, то действует демократиче-
ский принцип - "избиратель всегда прав". Если противоречат, то
1 Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 64.
2 Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Спб., 1991. Т. 1. С. 51.
327
"авангард", воплощающий великую письменную традицию (теорию про- |
гресса), присваивает право на насилие над "почвой" во имя "светлого 1
будущего". ?|
Здесь имеет место повторение ситуации, описанной выше, возни- 1
кающей в связи с большевистским авангардом. Большевики обосновы- I
вали свое право на узурпацию власти и нарушение воли электората 1
(выраженной на выборах в Учредительное собрание) тем, что они лучше 1
знают интересы народа, чем сам народ. Народная жизнь третировалась
как мелкобуржуазная стихия, порождающая исторически отжившие
капиталистические отношения. Прогресс олицетворялся социализмом,
враждебным стихии, и потому партия, внедряющая передовое социали-
стическое сознание, получала право не внимать воле массового избира-
теля, а перевоспитывать его. Сегодня демократический авангард трети-
рует "почву" на тех же основаниях, на каких ее третировал большеви-
стский авангард. Только "прогрессивное" и "реакционное" поменялись jj
местами. Прогресс уже олицетворяется капитализмом, а "стихия" на- 1
родной жизни, напротив, понимается как социалистически ориентире- 1
ванная стихия, отражающая традиции общинного коллективизма и госу- 1
дарственного патернализма. Электорат, который подозревается в готов- Ц
ности сделать "неправильный" выбор в очередной "судьбоносный пери- |
од" российской истории, заранее очерняют как скопище "красно- |
коричневых". _ |
Сегодня мы поражаемся тому, как быстро произошла денационали- |
зация властвующей элиты, больше соизмеряющей свое поведение и I
систему принятия решений с ожиданиями Запада, чем с народной во- 1
лей. Необходимо понять, что наряду со случайностями истории и осо- |
бенностями воспитания на такое поведение элиты, несомненно, влияет |
логика взаимоотношений письменной и устной народной традиций в |
РОССИИ. Принципиальное отличие от Запада здесь состоит в том, что 1
там великая письменная традиция выступает как собственная: между |
универсалиями прогресса и особенностями "почвы" нет непримиримого |
противоречия, тогда как у нас письменная традиция чаще всего оказы- |
вается заимствованной извне, у "передового Запада". Поэтому россий- 1
ские прогрессисты попадают в пограничную ситуацию выбора между 1
национальной идентичностью и идентичностью цивилизационной, изме- j
ряемой верностью очередному "передовому учению". I
Национальная идентичность нередко угрожает российскому интел- |
лектуалу отлучением от "хорошего общества" не только на уровне |
носителей очередной "передовой идеологии". Если не только "передовая |
идеология", но и новейшие технологии, а также социокультурные нор- I
мы идут с Запада, то верность "почве" может сопровождаться обвине- '
ниями в провинциализме и непрофессионализме, в отсталости и неве-
жестве. "Почвенник" в этих условиях сталкивается с презумпцией
328 ;
недоверия - только чрезвычайные усилия и феноменальные дарования
могут здесь помочь, да и то в редких случаях. "Западник", напротив,
пользуется презумпцией доверия у мировой прогрессистской диаспоры -
социокультурная гегемония ему обеспечена даже в периоды, когда по-
литический режим этому не благоприятствует. Здесь кстати отметить
парадокс российской политической истории: режимы подвергаются
кризису и в конечном счете краху в тот самый момент, когда происхо-
дит их видимая натурализация в национальной "почве" и традиции.
Выше уже говорилось о значении твердой государственной власти
для стягивания воедино "разбегающегося" пространства. Социокультур-
ная "странность" России состоит в том, что даже чрезвычайная свире-
пость власти находит "понимание" и оправдание, если эта власть олице-
творяет великий письменный "текст". И, напротив, власть попадает в
положение презираемой и осмеянной как раз тогда, когда ее покидает
мессианская самоуверенность, сменяемая "народнической!' позицией.
Петр удостоился титула великого преобразователя, хотя по "критериям
повседневности", относящимся к простому человеческому счастью и
благополучию, потери от его реформ явно превышали приобретения.
Николай II хотел быть просто "народным царем", больше, следующим
немудреной местной традиции, чем возвышающимся над нею в мессиан-
ской позе. И, однако, он в конечном счете удостоился одного презре-
ния, даже со стороны низов. Низы, оказывается, чаще предпочитают
быть поучаемыми и просвещаемыми, чем удостаиваемыми этнографиче-
ского любования...
Таким образом, между народом и Просвещением устанавливаются
неоднозначные отношения, вопреки распространенным предубеждениям
относительно "косной массы". Массы тянутся к Просвещению: они
даже с излишней торопливостью отказываются от "малой" традиции в
пользу большой, письменной. Но здесь их подстерегают две опасности.
Первая связана с полупросвещением - тем промежуточным состоянием,
когда нормы прежней культуры уже не действуют, а новая социализа-
ция по-настоящему еще не состоялась. Маргиналы Просвещения оказа-
лись тем горючим материалом, которым подпитывалось мрачное зарево
тоталитарных революций XX в. Вторая опасность - доктринерство ра-
дикалов, готовых разрушить всю прежнюю культуру, налаженный быт и
традицию во имя "нового порядка". Их восторг перед научным знанием,
готовность "перестроить" жизнь - подчинить ее бесконечное многообра-
зие единому "рациональному" стандарту - стал источником самых чу-
довищных социальных экспериментов. Как писал Достоевский,
"полунаука - самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и
войны... Полунаука - это деспот, каких еще не приходило до сих пор
никогда, деспот, имеющий своих жрецов и рабов" . Здесь кроется еще
одна причина денационализации российской элиты. Ее активное форми-
1 Цигг. по: Ильин И А. Наши задачи. М., 1992. Т. 1. С. 52.
рование совпало с тем периодом в истории Просвещения, когда наука
еще не отдавала себе отчета в своих социокультурных предпосылках и
в ограниченности, проблематичности своих синтезов. Война с культур-
ной традицией как помехой рациональному переустроению мира велась
и на методологическом уровне. Техноцентризм и экономикоцентризм
выступили как процедуры методологического редукционизма - низведе-
ния "цветущей сложности" мира к простым и единым для всех времен и
народов основаниям.
Ясно, что техно- и экономикоцешричная ориентация благоприятст-
вует денационализации элиты, ибо наука, техника и рынок "не имеют
Отечества". Отношение к Отечеству оказалось поставленным в зависи-
мость от его места на мировой шкале экономико-технологического
развития. Начиная с "шестидесятников" прошлого века прогрессивная
интеллигенция любит свое Отечество при одном условии: если оно
самое передовое и прогрессивное. Если же возникает подозрение на
этот счет, любовь очень быстро превращается в ненависть ("Россия как
оплот мировой реакции"). Радикал-либеральная интеллигенция нашего
времени пошла еще дальше по пути "секуляризации" патриотического
чувства. Теперь отношение к Отечеству ставится в зависимость уже
просто от того, какой уровень жизни оно способно обеспечить мне
лично. Таким образом, "материалисты" XX в. не удержались на уровне
технократической "строгости", взыскивающей с соотечественников за
их ненаучное отношение к миру и традиционалистские "предрассудки".
В нынешней поздней, декадентской стадии они судят о мире и собст-
венной стране на основе одних только потребительско-гедонистических
критериев. Впрочем, вдумчивые наблюдатели давно уже отметили зако-
номерность превращения революционно-прогрессистской расчетливости
в циничный и безответственный эгоизм. "...Если... родина прикрепляет к
себе человека не духовной силой религиозной веры, а только выгодами,
посулами материальных благ, против нее в конце концов обращается
тот массовый эгоизм, к которому она взывает" .
Здесь уместно упомянуть "новых русских". Люди этой формации со-
четают потребительско-гедонистический комплекс с культом силы.
"Крутые" герои нашего "первоначального накопления" демонстрируют
языческое неприятие "моралина": добро клеймится знаками отсталости
и неприспособленности. Нельзя сказать, что наша "западническая" ин-
теллигенция (а именно она предложила идеологию правящему сегодня
режиму) отождествляет себя с "новыми русскими". Но поскольку ны-
нешний социальный раскол общества ставит жесткие дилеммы, то она
явно предпочитает "новых русских" национальному большинству, ока-
1 Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 200.
330
завшемуся изгоем номенклатурной приватизации. И здесь наиболее ярко
проявляется смерть Бога в культуре. Как говорилось ранее, прежде рус-
ская интеллигенция, в том числе революционно-демократическая, на-
следовала христианское обетование грядущего блаженства "нищих ду-
хом". Ее народнический настрой несомненно имел христианские корни.
Сильные, наглые, преуспевающие будут унижены, обездоленным — воз-
дается. Это христианское наследие служило основой консенсуса между
интеллигенцией и народом. Сегодня мы можем говорить о настоящей
социокультурной катастрофе, связанной с языческим вырождением духа
интел II те.нцин.
Либеральная идеология пришла в современную Россию очищенной
от своих протестантских корней и понята как безусловное утверждение
индивидуального успеха любой ценой. Непреуспевающие и обездолен-
ные не имеют алиби и не заслуживают сострадания. Навязчивая демон-
страция их искаженных лиц на телеэкране должна питать чувства раси-
стского презрения к этим "недочеловекам", неспособным к настоящему
самодеятельному существованию. При этом с доктринерской последова-
тельностью стараются не замечать то, что экономическая самодеятель-
ность "новых русских" связана либо с узурпацией "общенародной"
собственности бывшей партноменклатурой, либо со спекулятивно-
мафиозными играми, ничего общего не имеющими с настоящей продук-
тивной экономикой. Ценности "самодеятельности" разошлись с ценно-
стями нашей трудовой морали только потому, что эта мораль выступала
в "неправильной" коллективистской форме. Наряду с демонтажем на-
шей устаревшей энергоемкой промышленности демонтируют и трудо-
вую мораль, ибо сегодня трудиться больше негде - "предприниматель-
ство" "новых русских" в основном связано не с производством, а с
перепродажей и спекуляциями на рынке ценных бумаг. На деле, таким
образом, насаждается индивидуализм не производительного, а потреби-
тельско-гедонистического типа. На Западе он был связан с так называе-
мой "культурой пособий" - предельно разбухшими социальными про-
граммами "Большого государства", демонтаж которых предприняли
деятели неоконсервативной волны. Поскольку у нас сегодня настоящих
государственных пособий и социальных программ практически нет, то
основой потребительско-гедонистического индивидуализма стало экс-
проприаторство всевозможного толка, включая рэкет и безудержное
мздоимство чиновничества. Как видим, воспеваемый "западнической"
интеллигенцией экономический индивидуализм ведет к прямой войне со
всей народной культурой. Если это случится, нашей интеллигенции
придется идеологически обосновывать режим диктатуры "демократичес-
кого меньшинства", который заодно с защитой номенклатурной собст-
331
венности от посягательств снизу будет защищать и денационализиро-
ванную интеллигенцию от опасности со стороны "фундаменталистов"
национально-патриотического толка.
На каком пути можно избежать этой социокультурной катастрофы и
восстановить консенсус между интеллигенцией и народом?
Во-первых, в мире идет глобальный процесс гуманитаризации, захва-
тывающий духовное производство в целом, в том числе науку, совре-
менную инженерно-промышленную среду, профессиональные сообщест-
ва различного толка. Симптоматично, что активизация гуманитариев
сопровождается усилением национальной идентичности в разных регио-
нах мира - от Франции до республик СНГ. Техноцентричная доминанта
в культуре способствовала нивелировке и "американизации" мира. Об-
раз общества как "большой фабрики" даже в СССР в 20-е годы сопро-
вождался экспансией фордизма и тейлоризма. Новая гуманитарная до-
минанта формирует совсем другие нормы, ставит проблемы глубинных
социокультурных предпосылок и источников постиндустриального
рывка.
Сейчас задачи перехода от индустриального общества к постиндуст-
риальному успешнее всего решают те страны, которым удалось хотя бы
в превращенных формах сохранить традиционную аскезу.
Характерная для современного "постэкономического человека" мо-
тивация - не на уровне только материальных, но и на уровне ценност-
ных стимулов - требует совсем другой мобилизационной стратегии. Ее
способна обеспечить новая элита, горизонт которой далеко выходит за
пределы сознания вчерашних "командиров производства". Нам следует
ожидать решительной ротации элит: космополиты технократической
эпохи должны потесниться.
Заметное воздействие на этот процесс, видимо, окажет постмодерни-
стский сдвиг в мировой культуре. Предшествующая модернистская
стадия породила идеологию вестернизации, согласно которой модер-
низировать мир - значит уподобить его передовому Западу. Постмодер-
нистская реакция на заносчивый европоцешризм началась на уровне
этнографии и культурной антропологии. Профессиональные исследова-
тели других культур отвергли дихотомию Просвещения: "цивилизация
(европейская) - варварство" и показали, что там, где примитивный ев-
ропоцентризм видел признаки варварства, проявляются особенности
других цивилизапионных типов, отличных от западного, но не менее
развитых и рафинированных по своим специфическим критериям. Уни-
формизация как стратегия развития человечества, открытая Просвеще-
нием, стала оспариваться. Открылась ценность многообразия, которое
сегодня воспринимается как шанс человечества, как источник альтерна-
332
I
тивных принципов жизнеустройства перед лицом глобальных проблем,
порождаемых индустриальной цивилизацией. В этих условиях интеллек-
туалу легче демонстрировать национальную идентичность, не опасаясь
обвинений в отсталости и несовременности. Многозначительна та мета-
морфоза, которая на наших глазах происходит в рамках постмодерниз-
ма. Постмодернисты были преимущественно "левыми", сочувствующи-
ми обездоленным "третьего мира" и преобразующими это сочувствие в
теорию плюрализма культур и цивилизаций, в ценностную реабилита-
цию незападного мира. Но сегодня изысканиями постмодернистов вос-
пользовался старый заносчивый европоцентризм, который использовал
культурологическое самоуничижение западных интеллектуалов для
нового самовозвеличивания Запада и даже для нового расизма. Возник-
ла концепция "золотого миллиарда": именно такая численность евро-
пеизированного населения признана готовой для вхождения в новое
информационное общество. Остальным путь туда заказан по причине
экологического предела: если весь мир станет жить по западным нор-
мам, планета взорвется от экологической перегрузки. В этих условиях
формируется двойной стандарт: по эстетическим соображениям, имею-
щим, скорее, декоративный характер, можно любоваться многообразием
незападных культур, но по соображениям практическим, относящимся к
процессам принятия решений, к формированию глобальных мироуст-
роительных и геополитических стратегий, незападные народы не могут
рассматриваться как равноправные партнеры. Сегодня эта "диалектика"
постмодернизма непосредственно влияет на отношение Запада к России.
Вчера еще ей обещали прием в "европейский дом" и за это требовали
не только военного, но и культурного разоружения - вестернизации.
Внезапное "прозрение" западных геополитиков по поводу незападного
характера России означает, что стратегия равноправного партнерства не
состоялась.
Какова может быть в этих условиях реакция нашей правящей эли-
ты? Продолжать ли демонстрировать все новые свидетельства своей
безграничной лояльности Западу? Или мы уже приближаемся к той
точке, когда маятник качнется в прямо противоположную сторону?
Вероятно, политической культурологии, как новому исследовательско-
му жанру, предстоит определить, каково влияние постмодернистского
сдвига в культуре на ротацию элит в России и эволюцию ее государст-
венной политики.
Для предотвращения социального взрыва нет иного пути, как восста-
новление консенсуса в следующих основных направлениях:
консенсуса между демократической интеллигенцией и народом на
пути возвращения к прежней, христианской по своим истокам тради-
ции, открывающей возможность морально-религиозной реабилитации
333
непреуспевающих соотечественников на основе признания того,
пути духа и пути успеха не всегда совпадают;
межнационального консенсуса на пути решительного отказа от ид(
избранничества, от сепаратного вхождения в "европейский дом'
"тюркский дом" и т.п. Вместо деления некогда единого пространства
передовые (предназначенные для вхождения в престижные "дома")
отсталые регионы - проведение старого принципа единой коллектива
судьбы всех народов нашей многонациональной страны, их совместно]
вхождения в современное высокоразвитое общество;
консенсуса между демократической и национально-патриотическ!
идеями. Этот консенсус был нарушен в результате ошибочного отожд(
ствления тоталитаризма с российской национальной традицией. Тотали
таризму необходимо противопоставлять не одни только западные цен»
сти, но и собственную национальную духовность, высоты отечественв
культуры. Только признание того, что с тоталитарным злом можно
нужно справиться собственными средствами, открывает перспектив;
преодоления раскола "западников" и "почвенников".
Важнейший вопрос нашего национального бытия: не иссякли ли и
точники нашей духовности, способны ли мы в борьбе с хаосом и разва
лом не только привлечь западные социально-политические технолга
но и мобилизовать собственный духовный потенциал, без чего не;
можно сохранить чувство национального уважения и исторически
признания.
ПРЕОДОЛИМА ЛИ ВЛАСТЬ УТОПИИ, ИЛИ КАК ВЕРНУТЬСЯ
ИЗ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО?
Утопическо-прожектерский характер мышления властвующей эли|
ты - застарелая болезнь российской государственности. Столько ра
приходилось расплачиваться за решения, оторванные от жизни, от на|
ционального опыта и даже прямо противостоящие здравому смыслу|
(Впрочем, со времен Просвещения, когда народный здравый смысл ст
отождествляться с "неразумной чувственностью", над которой возвыша!
ется урезонивающий разум, умозрительное доктринерство получил^
невиданные права.) Относительно тенденции нашей правящей
"методически ошибаться" существует две версии. В чем-то они совпа|
дают с неокантианским членением наук о природе, с одной стороны,
наук о культуре, с другой. Первая версия объясняет заблуждения элит
ее односторонним тяготением к сфере "должного" при явной недооцен!
ке "сущего". Утопизм здесь понимается как упрямое "отнесение к цен|
ности" — ориентация не на действительность, а на идеал. Вторая ве
предпочитает методологию отнесения к интересу: пагубные последствии
334
полигаки власть предержащих объясняются не их непрофессионализ-
мом, а своекорыстием. В этом смысле то, что на уровне нации выступа-
ет как ошибочное и убыточное, на уровне корпоративных интересов
элиты оказывается вполне рациональным и прибыльным.
Вероятно, эти два объяснения находятся в отношениях дополнитель-
ности: одно не исключает другого. Но здесь необходимо сделать акцент
на источниках государственно-политического утопизма, представляюще-
го, как показывает исторический опыт, серьезнейшую национальную
опасность.
Некоторые источники утопизма коренятся в глубинных архетипах
российской культуры, гетерогенной в своих основаниях, объединяющей
земледельческий и скотоводческо-кочевнический принципы жизне-
строения. Эти принципы соотносятся с двумя разными типами про-
странства-времени. "Земледелец живет в сравнительно небольшом про-
странстве и ритмичном времени, развивая способность находить боль-
шое в малом. Его хозяйствование - это цепь дифференцирующих уси-
лий, с помощью которых он непрерывно дробит, интенсифицирует про-
странство, насыщая каждую его клеточку трудом... Совсем в другом
пространстве-времени живут скотоводческо-кочевнические племена...
Кочевничество создало весьма эффективную перераспределительную
культуру мирового масштаба и глобальных амбиций. Так возникли
империи Чингис-хана, Тимура... Несколько дней удачного военного
похода дают столько, сколько кропотливому земледельцу не обрести за
годы труда. Так возникает архетипический мир "великого скачка", чу-
додейственного прорыва через нудную повседневность в светлое и изо-
бильное будущее"1 .
Этот архетип "великого скачка" оказал влияние на формирование
главных государственных мифов на разных этапах российской истории.
Новая государственность неизменно пыталась опереться на мобилизую-
щий миф, связанный с концепцией "перескакивания через исторические
этапы", кочевнического набега на слишком медленно текущее время.
Так было уже с концепцией "Москва — третий Рим". Речь шла о пере-
прыгивании через этап независимого национального государства (только
что освободившегося от татар) прямо к государству - носителю миро-
вой идеи, мировой миссии. Мобилизационный миф преодоления време-
ни посредством скачка сполна использовал Петр Великий при основа-
нии нового режима - Российской Империи.
В конце прошлого века снова возникла дилемма: продолжать
"медленный путь" капиталистического развития, на котором России
суждено в обозримом будущем отставать от Запада, или посредством
1 Панарин А.С. Революционные кочевники и цивилизованные предпринима-
тели // Вестник АН СССР. 1991. № 10. С. 21-22.
335
особой революционаристской магии выйти из одного типа времени
(ритмичного, медленно текущего) в другое - скачкообразно-обгоняю-
щее. Диалектическое чудо этого скачка строилось на парадоксе: Россия,
являющаяся по меркам капиталистического развития отстающей стра-
ной, превращается в передовую страну - авангард по новым меркам
посткапиталистической эпохи. Собственно, архетшшческое предчувст-
вие подобного скачка способно и сегодня породить новый мобилизую-
щий миф, основанный на сходном парадоксе. По меркам индустриаль-
ного, техноцентричного общества, измеряющего свои успехи количест-
венно-экономическими критериями, Россия - отставшая от Запада стра-
на. Но по меркам нового, постиндустриального общества, которое будет
культуро- и эксцентричным и станет измерять свои обретения постэко-
номическими критериями, Россия может стать передовой страной, от-
крывающей человечеству пути выхода из экологических и духовных
тупиков индустриализма. Очевидно, во многом раскол нашего общества
пролегает по линии шва, издавна скрепившего два архетипа поведения,
два типа пространства-времени, — земледельческий и кочевническо-
перераспределительный, ориентированный на магию "великих скачков".
Драма России в том, что первый архетип, являясь производительным по
своей доминанте и потому обещающий экономическое процветание и
стабильность, в то же время оказался не в состоянии справиться с вызо-
вами нашего евразийского пространства, защитить и объединить страну.
Это бессилие обнаружилось уже при княжеской междоусобице и пора-
жении от татар. С той поры наша национальная история становится
трагически антиномической: повседневное благополучие и державность,
"срединное", ритмичное время, и аритмия "больших скачков", при всей
их внутренней несовместимости, являются одинаково необходимыми для
сохранения России. И если героическо-мобилизационная утопия, подчи-
няющая повседневность искушениям скачка, ведет к разрушению эле-
ментов гражданского общества и бытовой неустроенности, к феномену
"антиэкономики", то противоположная крайность тоже становится уто-
пией, ибо игнорирует интересы сохранения государственности и геопо-
литическую реальность нашего промежуточного, осаждаемого с разных
сторон пространства. Собственно, радикализм наших правящих либера-
лов основан на решимости пожертвовать державностью во имя благопо-
лучной повседневности, ради выхода из кочевническо-перераспре-
делительного пространства-времени в ритмичное европейское.
Однако наблюдаемый ныне тотальный развал свидетельствует, что
простого выхода не получилось, что решительное и простое разъятяе
двух типов пространства-времени оказалось очередной утопией. Про-
блема, следовательно, не в том, чтобы просто пожертвовать "большим"
пространством и превратить Россию в "маленькую процветающую
Швейцарию" - такая операция членения огромного евразийского про-
странства ведет не к процветанию, а к "войне всех против всех", к про-
валу в небытие. Проблема состоит в том, чтобы предложить новый,
более отвечающий требованиям времени, баланс и синтез двух типов
пространства-времени, на которых держится Россия.
То, что сегодня называется ненавистным для наших либералов сло-
вом "идеология", будь то дореволюционное православие или коммунизм,
на самом деле соотносимо с великой письменной традицией и служило
объединению этносов в едином духовном пространстве. Крушение этой
традиции, связанное с обнаружением "обманного" характера идеологии,
неминуемо вело к утрате единого духовного пространства, а отсюда - к
волне сепаратизма. Так было в 1917 г., когда закрылась прежняя единая
перспектива, связанная с официозным православием и идеологией им-
перии. Большевики предложили новый "священный" текст, позволив-
ший на определенное время заклясть демонов сепаратизма и этноцен-
тризма. На основе новой великой письменной традиции (великой — в
смысле надэтнической) стала формироваться новая историческая общ-
ность - "советский народ". Крушение коммунизма сделало проблема-
тичным существование этой общности. Впрочем, в августе 1991 г., на
волне демократического воодушевления, ощущалась готовность страны
(хотя не во всех ее частях) принять либерально-демократическую идео-
логию в качестве новой великой письменной традиции. Трагедия авгу-
стовского режима (финала которой мы еще не знаем) состоит в том,
что "обманность" предложенного им "великого текста" обнаружилась
несравненно раньше, чем в случае с предыдущими "текстами".
Здесь можно сделать важный вывод: нация, которую на протяжении
одного столетия трижды провели на "великих текстах", готова отверг-
нуть великую письменную традицию вообще, а значит, отказаться от
единого духовного (а следовательно, и материального) пространства,
уйти в локусы, в мозаику дробящихся территорий. Появилась серьезная
угроза утраты общенациональной перспективы. Сегодня некоторые
теоретики "нового федерализма" надеются, что будущая федерация
регионов (штатов) представит удовлетворительную альтернативу разру-
шительной ленинской модели - федерации национальных государств,
готовых злоупотреблять своим "правом на самоопределение вплоть до
отделения". Однако эти надежды вряд ли состоятельны. Сегодня моти-
вация регионального сепаратизма (в виде "Сибирской республики",
"Дальневосточной республики" и т.п.) немногим отличается от мотива-
ций этноцентричного сепаратизма. "Разбегающееся пространство" не
удержать без новой общенациональной идеи (нация здесь понимается в
политическом смысле - как суперэтническая общность, живущая на
одной территории). Вероятно, требуется общенациональная комплекс-
337
ная программа типа "Универсалии нашей культуры: на пути восстанов-
ления единого духовного пространства". Проблему восстановления го-
сударственности необходимо осмыслить в гуманитарном измерении -
как актуализацию в массовом сознании таких ценностей, которые заве-
домо являются надэтническими и претворение которых требует новой
интеграции великой страны.
Еще одним источником политического утопизма являются взаимоот-
ношения крайне провинившейся и обанкротившейся элиты с собствен-
ным народом, страх перед возможным наказанием, возмездием. Меха-
низм, посредством которого элита сначала приходит к власти, а затем
желает во что бы то ни стало ее удержать и для того "отрицает реаль-
ность", достаточно нагляден. Партии, желающей захватить власть, надо
ориентироваться на самых недовольных и обещать им очередной
'Чудодейственный скачок" в обетованную землю. На волне этих завы-
шенных ожиданий партия революционной утопии приходит к власти. И
уже на другой день обнаруживается, что подогретые ею ожидания нечем
оправдать, что "хотели как лучше, а получилось как всегда". Признать
свое банкротство - значит уйти в отставку. Но все дело в том, что про-
игравшая партия в России в отставку не уходит - ей предстоит идти на
эшафот. Чтобы избежать этой перспективы, обанкротившиеся "слуги
утопии" начинают отчаянно лгать нации, выдавая желаемое за действи-
тельное, отыскивая "невиданные достижения и решающие преимущест-
ва" там, где их и в помине нет. Этот смертельный страх за свою судьбу
порождает особый вид нервического утопизма, когда сознательный об-
ман перемешивается с самообманом и начисто закрывает реальность.
Психологию подобного рода утопизма прекрасно раскрыл Н.А.Бердяев
на примере революционной хлестаковщины большевизма. "...Зная исто-
рию старого и вечного Хлестакова, в глубине души ждут, что войдет
жандарм и скажет: "Приехавший по именному повелению из Петербур-
га чиновник требует вас сейчас же к себе". Страх контрреволюции,
отравивший русскую революцию, и придает революционным дерзаниям
хлестаковский характер. Это постоянное ожидание жандарма изоблича-
ет призрачность и лживость революционных достижений"1.
Вся гигантская машина производства мифов, масштабами которых
поражал коммунистический режим, является порождением хлестаков-
ской безответственности и хлестаковского страха перед разоблачением
и наказанием. Вероятно, что на фоне нынешнего банкротства "демокра-
тизации", "приватизации" и вхождения в "европейский дом" Россия
может получить не меньшую по масштабам хлестаковскую машину
производства несуществующих "эпохальных достижений". Единственное
средство избежать волны нового государственного утопизма - пропаган-
1 Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991. С. 58.
338
дистского обмана и самообмана - это создать для правящей элиты ме-
ханизм безопасного ухода от власти. Это не только предохранит народ
от власти очередной утопии. Это, и только это, даст шансы защитить
неокрепшую российскую демократию. Пока властвующая элита испы-
тывает хлестаковский страх разоблачения и возмездия, она будет всеми
силами противиться нормальной демократической процедуре смены
власти и изобретать способы срыва или фальсификации выборов. Ку-
пить согласие нашего зарвавшегося и теперь очень нервничающего
"Хлестакова" у власти быть не "ревизором", а частным лицом можно
только этим, очень дорогим для нации и, может быть, ранящим ее со-
весть способом: не только дать ему гарантии ненаказания, но и оставить
"приданое", которое он успел получить характерным для него хлеста-
ковским способом.
ЦИКЛЫ ДУХОВНОЙ ЭВОЛЮЦИИ
Многие русские философы сетовали на недоразвитость срединной
культуры, как и "срединной морали" в Российском государстве: утон-
ченно-возвышенная или исступленно-религиозная духовность, доходящая
до бытовой неадаптированности, неприспособленности к миру, на одном
полюсе, зверское одичание — на другом. Здесь необходимо затронуть
связанный с этим, но, может быть, еще более парадоксальный феномен
наблюдаемого и на уровне повседневности, и на уровне большого исто-
рического времени инверсионного скачка, когда носители "сверх-
духовности" внезапно превращаются в отъявленных циников (обратные
превращения изучены в рамках христианской традиции как процедура
раскаяния и очищения).
В первом приближении к решению этой задачи можно отметить и
общую склонность нашей национальной культуры к инверсионным
скачкам. Темперамент нашего национального типа в значительной мере
питается движением от противного - чувством противоречия, которое
известно всем народам как психологический факт, но мало где проявля-
ется как факт и механизм национальной истории. Знаменитое долготер-
пение русского народа проявляется как феномен замедленной, втайне
накапливаемой и в конечном счете становящейся взрывной реакции. С
этим в значительной мере связан цикличный характер российской исто-
рии. В странах, где оппозиция узаконена и государственная политика
работает как система с обратной связью (реагируя на сигналы снизу и
корректируя свое поведение), изменения носят постепенный и непре-
рывный характер. В России, где царит принцип властной монополии,
недовольство исподволь долго накапливается, прорываясь внезапным
339
взрывом - движением маятника в противоположном направлении. Эта
закономерность проявляется и в других областях жизни, образуя свое-
образный цикл. В первой фазе идет процесс монополизации: некий
субъект - политический, экономический, идеологический, социокуль-
турный - неустанно закрепляет и расширяет пространство своего без-
раздельного влияния. В этой фазе все, кажется, подыгрывает ему: про-
зелитические восторги одних, безответственная пассивность других,
робость третьих... И вот, по достижении некой точки X происходит
срыв. Теперь восторженные адепты превращаются в неистовых хулите-
лей, пассивные - в одержимых, робкие - в наглых. В этой фазе попыт-
ки остановить волну ниспровержений так же безнадежны, как на пре-
дыдущей были безнадежны попытки остудить энтузиазм или снизить
накал завышенных ожиданий.
Вероятно, этот закон инверсии каким-то образом проявляется и в I
приключениях нравственного сознания. Вместо того, чтобы удовлетво-
риться разумным балансом сущего и должного и, ориентируясь на иде-
ал, не упустить из виду земные интересы, наш моральный разум в ка-
ком-то максималистском неистовстве требует полной капитуляции
"чувственности" в любых ее "низменных" проявлениях - экономиче-
ском, материальном, сексуальном... В конечном счете неизбежно дости-
гают точки, когда моральный энтузиазм, лишенный эмпирического под-
крепления, иссякает, и на волю внезапно вырываются все эти разновид-1
ности "чувственности", обретшие необузданно-демоническую форму. В
переводе на психоаналитический язык можно говорить о гипертрофиро-
ванной силе "Сверх-Я", подавляющей столь же опасно-демоническое!
"Оно". Загнанное между ними личностное самосознание - "Я" - оказы-
вается недоразвитым и слабым. Вероятно, это связано с особенностями!
российского национального развития. Во-первых, процессы социализа-1
дни новых поколений протекают в рамках излишне авторитарной сис-1
темы, строящейся на жестких запретах. Такая система ставит личность!
перед жесткой дилеммой: полная капитуляция (смирение) либо отчаян-1
ный бунт. Во-вторых, играют роль особые отношения между духовным!
и материальным производством: разрыв между высотами духовной куль-1
туры и недоразвитостью технологий, облагораживающих повседнев-1
ность, порождает знакомую цикличность и раздвоенность, при которой!
одно поколение живет "идеальным", а другое, идущее ему на смену, [
готовится развенчать эту "идейность", защищая свое право не на отло-|
женное, а на немедленное счастье, иногда любой ценой. Та же поляр-1
ность может проявляться и в отношениях различных социальных групп.
340
К числу деятелей, тщательно обдумывавших пути преодоления по-
добной поляризации на уровне элиты, относился П.Н.Милюков. Он по-
лагал, что сближение морализаторского сознания с практическим долж-
но происходить, с одной стороны, по мере сближения интеллигенции с
третьим сословием, а с другой - по мере превращения интеллигенции из
"свободно-безответственных" "художников" в ответственных экспертов,
готовящих практические управленческие решения. "... Между интелли-
генцией и "мещанством" теоретики интеллигенции большей частью
подчеркивают полную противоположность... В действительности пере-
ход от "интеллигенции" к "мещанству" как одной социологической ка-
тегории к другой совершается такими же многочисленными полутонами
и оттенками, как переход от чистой инициативы к чистому подража-
нию... Разумеется, интеллигент-моралист, поэт, философ всегда будут
склонны углубить эту пропасть... Напротив, интеллигент-политик, со-
циолог, социальный реформатор легче согласятся со сделанной оговор-
кой о постепенности и неуловимости перехода"1.
Придется сделать две оговорки относительно прогноза Милюкова.
Во-первых, наше новое мещанство в лице "новых русских" разительно
отличается от старого (в особенности старообрядческого) мещанина,
являвшегося крайне консервативным в социокультурном отношении,
сочетавшего деловитость с домостроем. "Новые русские", напротив,
демонстрируют свою близость к контркультуре, их образ жизни несо-
мненно включает элемент богемного прожигательства. Пожалуй, это в
чем-то помогает взаимопониманию между интеллигентским культурным
авангардом и экономическим авангардом "нового русского" типа. Но в
социально-экономической области номенклатурно-мафиозная привати-
зация, напротив, разрушает основы возможного консенсуса. Ведущийся
полным ходом демонтаж науки, культуры и образования (под предлогом
их рыночной нерентабельности и монетаристских забот о сбалансиро-
ванном государственном бюджете) ставит властвующую элиту во враж-
дебное отношение к интеллигенции. Полюса "духа" и "дела" снова уг-
рожающим образом расходятся, обещая и здесь сохранение драматиче-
ской цикличности нашего общественного развития.
В заключение еще об одном факторе, объясняющем инверсионно-
прерывный характер утверждения и развития духовности. И.Кант в свое
время убедительно обосновал формальный характер нравственного за-
кона. Формализм в данном случае означает полную независимость осу-
ществления нравственной нормы от наших симпатий и антипатий, сооб-
ражений личной или даже высшей - государственной, народной, обще-
1 Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вопр. филосо-
фии. 1991. № 1. С. 109.
человеческой пользы. Именно этот формализм нравственного заков
труднее всего дается нашему национальному сознанию. Прежде
большевики подменили нравственность классовой пользой, в русскс
духовной традиции ощущалась тенденция подменить ее суждением
благодати и сострадании. Бердяев только артикулировал в своей раб
"О назначении человека" эту давнюю тенденцию: "Ужас законническог
морализма в том, что он стремится сделать человека автоматом до
детели"1. Сентиментальность сострадания, за которую ратует Бердяев.]
при определенных условиях может стать столь же опасной для мора
как социалистическая сострадательность к угнетенным низам ста
опасной для права. Большевики отрицали формализм права за то, чт
оно к неравным людям прилагает одинаковые мерки, дает одинаковь
права социально неравным и потому не способным с равной эффектив-1
ностью воспользоваться этими правами. Критика "законнической этики"!
у Бердяева в чем-то поразительно напоминает ленинскую критику пра-
вового формализма. "Но что значит парадокс евангельской этики? По-
чему в нравственном отношении первые делаются последними и наобо-|
рот? Почему лучше быть грешным, сознающим свой грех, чем фарисе-|
ем, сознающим свою праведность?"2 .
Поляризуются, таким образом, две позиции. Одна утверждает пол-J
ную вменяемость и суверенность индивида в вопросах морали. Другая,!
напротив, утверждает, что гарантией праведности и спасения является!
не личная нравственная воля (хотя бы и последовательно проведенная),!
а чудо - дар искупления, получаемый свыше. Грешник тем превосходит!
носителя суверенной нравственной воли, что он "нуждается в спасении, I
и спасение приходит не от закона, а от Спасителя, спасение совершает-1
ся через искупление, а не через закон"3 . Здесь мы сталкиваемся с но-1
вым отрицанием повседневности в пользу воодушевляющей героики)
"чудодейственного скачка". Только этот скачок носит уже не социаль-1
но-исторический характер, описанный выше, а экзистенциально-1
мистический. Греховная повседневная практика прерывается в разовом
акте духовного подвига и раскаяния. Какой контраст эта установка пра-
вославного "антиформализма" составляет с пуританским требованием
посюсторонней, т.е. верифицируемой в повседневном опыте, и методи-
ческой праведности. "Гарантией... служит не какое-либо магически-
сакраментальное средство, не отпущение грехов после исповеди, не от-
1 Бердяев Н.А. О назначении человека. М., 1993. С. 94.
2 Там же. С. 96.
3 Там же. С. 97.
дельные благочестивые поступки... Возникал импульс к методическому
контролированию своего поведения..."1.
Для возрождения нашего общества нам в первую очередь необходи-
мо преодоление того пренебрежения повседневностью, которое связано
с установкой на "великие скачки" — из отсталости в "авангард", из тем-
ного прошлого - в светлое будущее, из греховности - в просветление
святости. Весь процесс производства политической и духовной власти в
России в XX в. прошел под знаком этой установки. К власти в государ-
стве доверчивый народ приводил не тех, кто исходил из реальности и
тем остужал завышенные ожидания, а тех, кто непомерно их эксплуа-
тировал, обещая немедленное исполнение самых дерзновенных чаяний.
"Постепеновцы" отвергались с презрением, утописты приветствовались.
До сих пор соревнование перед лицом избирателей ведется в России по
этим правилам.
Но таковы, к сожалению, были и законы производства духовной вла-
сти над умами и совестью соотечественников. В системе духовного
производства неизменно выделялись и лидировали те, кто ориентировал
"аудиторию" на максималистские установки, на принцип "все или ниче-
го". Опасность такого максимализма в том, что он готовит неизбежный
срыв не только в практике (экономической, политической, администра-
тивной), но и в сфере нравственности. Экзальтированная жертвенность,
ориентированная на завышенные рубежи, не получая подкрепления,
неизбежно срывается в свою противоположность - в предельно безот-
I ветственный эгоизм или в предельную апатию.