Раздел VII.

ПОСТИЖЕНИЕ МИРА ПОЛИТИКИ

Глава I.

ОБЪЯСНЕНИЕ И ПОНИМАНИЕ

В ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ

ЗАБЛУЖДЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО

СЦИЕНТИЗМА

Век наш таков, что он гордится машина-

ми, умеющими думать, и побаивается лю-

дей, которые пытаются проявить ту же

способность.

Г.Джонс

Вопрос о политическом познании - о возможности политической

науки адекватно описывать политические процессы и, самое главное,

прогнозировать их - сегодня стоит необычайно остро. Наше общество

буквально страдает от неграмотности политиков, действующих методом

проб и ошибок и тем самым повышающих сверх всякой меры социаль-

ные издержки проводимых реформ. Надо отметить, что в переходные

исторические эпохи познание социальной реальности становится осо-

бенно проблематичным, так как скорость реальных изменений, как пра-

вило, превышает наши способности рациональной оценки и предвиде-

ния.

В связи с этим возникает множество теоретико-методологических

вопросов, некоторые из которых нам предстоит рассмотреть. К их чис-

лу относится вопрос о возможностях и пределах научного обеспечения

политики.

Для XX в. характерны завышенные ожидания, адресованные обще-

ством науке. Предельным случаем здесь выступает сциентизм - осо-

бый вид рационалистической утопии, предполагающий, во-первых, пре-

вращение всех видов общественной практики в научно обеспеченную,

рационально спланированную деятельность и, во-вторых, последова-

тельное вытеснение наукой всех до- и вненаучных форм ориентации

человека в мире. Обыденный опыт, интуиция и здравый смысл должны

240

полностью уступить место теоретически обоснованному поведению.

Применительно к политике это означает, что субъект политического

действия (актор) принимает решения исключительно рационально: на

основе достоверной и исчерпывающей по объему информации, касаю-

щейся как предпосылок этого решения, так и его последствий.

Первое возражение, которое в связи с этим уместно привести, каса-

ется фактора времени. Всякий политический субъект действует в усло-

виях дефицитного времени - его подталкивают к решениям его избира-

тели, конкуренты, а также логика самого политического процесса, в

который он погружен. Между тем всякий объект познания, и социаль-

ный в особенности, в принципе отличается бесконечной сложностью.

Поэтому процесс сбора и обработки "исчерпывающей информации" о

таких объектах также является бесконечным. Решения же необходимо

принимать быстро, а в переходные эпохи, когда "процесс пошел", —

даже в условиях цейтнота. Следовательно, практически всякое полити-

ческое решение принимается в условиях риска — без надежного инфор-

мационного обеспечения. Таким образом, теоретически требуемая ра-

циональность решений на практике очень часто оборачивается иным:

импровизированными и интуитивными решениями.

Вторая особенность современного массового общества связана с тем,

что человек XX в. в большей степени, чем его предшественники,

предпочитает скорые решения оптимальным. Это связано с утратой га-

рантированного места и статуса человека в обществе, что было харак-

терно для традиционных сословных обществ. Прежде статус человека

наследовался: детям предстояло занять место отцов. В массовом высо-

комобильном обществе социальный статус и судьба человека в целом

стали проблемой, решаемой каждым поколением как бы заново, на свой

страх и риск. С теоретической точки зрения традиционное существова-

ние можно сопоставить с лапласовской Вселенной, в которой прошлые

события более или менее однозначно детерминируют будущее. Совре-

менное существование - это пребывание в стохастической Вселенной,

где отсутствует линейная зависимость между прошлым и будущим со-

стояниями. Ключевыми понятиями, отражающими самочувствие и само-

определение человека XX в., стали свобода и риск. Эта ситуация

принципиальной неопределенности в отношении будущего ставит чело-

века в положение небезопасной "игры со временем". Выждав, уклонив-

шись от немедленного выбора, можно выиграть - улучшить наличную

1 ситуацию, но можно и проиграть — существенно ухудшить ее. В этом

i отношении следует признать, что эпистемологическая ситуация челове-

\ 241

ка традиционного общества была более комфортной: наследуемый ста-

тус и крайне медленные темпы социальных изменений делали будущее

значительно более гарантированным и предсказуемым. Свойственная

современному человеку жажда скорых решений вытекает из пугающего

незнания завтрашней ситуации. И чем менее удовлетворены люди своим

настоящим положением, тем более они склонны принимать скорые ре-

шения, не дожидаясь более оптимальных. Уставшим от войны русским

солдатам осенью 1917 г. на самом деле оставалось ждать не так уж

много: даже без выбывшей из коалиции России союзники вынудили

Германию к капитуляции менее чем через год, с Россией они добились

бы этого раньше, вероятно, не позже весны 1918 г. Но российские мас-

сы предпочли "скорое" решение, предлагавшееся большевиками. Если

бы они предвидели те безмерные страдания, которые стали последстви-

ем этого "скорого" решения (в одной только гражданской войне Россия

потеряла примерно в двенадцать раз больше народу, чем в первой миро-

вой войне, а ведь машина массового геноцида тогда еще только начина-

ла работать!). Однако даже столь трагический опыт мало чему учит:

на парламентских выборах в декабре 1993 г. в России снова наибольше-

го успеха добивается экстремист, обещающий наиболее скорые реше-

ния.

Итак, мера рациональности политического решения "обратно про-

порциональна степени его неотложности. Не только в том смысле, что

скорые решения чаще бывают ошибочными, айв том, что сам процесс

их принятия далек от рациональной модели, предполагающей тщатель-

ный сбор недостающей информации, не менее тщательную ее перера-

ботку, сопоставление и отбор альтернатив.

Наряду с фактором времени на рациональность или "иррациональ-

ность" политических решений влияют социокультурные факторы, глав-

ным из которых в данном отношении выступает мера социокультурной

легальности (общественной признанности) политических целей и инте-

ресов той или иной социальной группы. Здесь действуют те же меха-

низмы, которые Фрейд открыл применительно к индивидуальной психо-

логии. Чем менее легальными выступают те или иные наши импульсы и

желания и острее их вероятное столкновение с нормами общественно

дозволенного, тем меньше они осознаются, принимая превращенные

формы.

Принципиальным, таким образом, выступает различие между легаль-

ными (общественно признанными, легитимированными) интересами и

нелегальными, осуждаемыми доминирующей в обществе культурой и

242

моралью. И дело не только в том, что представители того или иного

своекорыстного корпоративного интереса скрывают свои истинные цели

от общества; не менее существенно то, что они могут скрывать подлин-

ные мотивы от самих себя. В этом отношении меру рациональности

группового сознания должна определить, с одной стороны, политическая

социология, классифицирующая спектр групповых интересов данного

общества по степени их легальности, а с другой - политическая культу-

рология, определяющая меру "репрессивности" господствующей культу-

ры и морали в отношении тех или иных социальных интересов. Можно

предполагать, что в излишне ригористичных культурах традиционного

авторитарно-патриархального или современного авторитарно-тотали-

тарного типа весьма значительный пласт социальных интересов будет

вынесен за скобки рационально осознанного и обретет превращенные

стилизованные формы. И напротив, в открытых культурах секулярно-

эмансипаторского и прагматичного типа, в которых "разумный" группо-

вой эгоизм, как правило, не преследуется, степень рациональной осоз-

нанности, прозрачности социального поведения будет несравненно вы-

ше. Следовательно, далеко не всегда эффективность практикующего

политика определяется уровнем рациональности его устремлений и це-

леполаганий; в некоторых типах культуры она, напротив, будет зависеть

от его искусства по части создания превращенных форм сознания — ра-

финированных процедур "самосокрытия" действительных мотивов того

или иного группового и общественного действия. Пожалуй, одним из

наиболее обескураживающих выводов для рационалистического полити-

ческого сознания будет вывод о наличии определенного противоречия

между степенью рациональной осознанности интересов и целей и уров-

нем мотивации участников политического процесса. Высокий уровень

мотивации зачастую связан с превращенно-мифологическими формами

сознания, когда субъект, преследующий свой особый интерес, склонен

придавать ему в собственных глазах и глазах социального окружения

глобально-миссианистскую форму выразителя "всеобщих интересов",

"всемирно-исторических тенденций" и т.п.

Политическому аналитику трудно оставаться вовсе не ангажирован-

ным; чаще всего его "рационалистическая миссия" ограничивается тем,

что он обращает обескураживающие распознавательные процедуры

против тех сил, которые ему не симпатичны; в отношении же групп, с

которыми он больше себя идентифицирует, он более склонен искать

способы социокультурной легитимации особых интересов, выдавая их за

очередное воплощение "исторического разума".

243

ПРОЦЕДУРЫ ПОЗНАНИЯ В ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ

ОБЩЕСТВЕ

Мир будущего будет миром все более упор-

ной борьбы за укрепление барьеров, ограни-

чивающих наш разум.

Н. Винер

Возникновению науки нового времени сопутствовала эпистемологи-

ческая катастрофа, связанная с утратой привычных (тысячелетних!)

теологических форм постижения общественно-политических событий.

Человеку традиционного общества свойственно было ощущать душой и

разумом присутствие высшего смысла в мире. Поэтому постижение им

происходящих событий заключалось в соотнесении их с этим смыслом.

Вопрос: во имя чего, с какой целью? - был главным эпистемологиче-

ским вопросом. Утверждение новой, преимущественно механистической

картины мира, связанное с возникновением научного естествознания

XVI - XVIII вв., означало развенчание "смысловой парадигмы" теоло-

гического мышления. Вместо вопроса "для чего?" наука поставила во-

прос "почему?". Стала утверждаться детерминистская доминанта, сна-

чала при объяснении природных явлений, а затем - социально-истори-

ческих и политических. В частности, миссия, взятая на себя Марксом,

была связана с тем, чтобы "достроить" естественно-научный материа-

лизм "доверху", сформулировав концепцию естественно-исторического

процесса, всецело подчиняющегося "объективным закономерностям".

Справедливости ради надо сказать, что соответствующая установка бы-

ла характерна не только для марксизма, но и для раннего позитивизма,

да и в целом для рационалистического типа самосознания Нового вре-

мени. Особый радикализм марксизма в утверждении подобной установ-

ки связан со специфическим духом промышленной фабрики, которым

прониклись его основатели в качестве идеологов пролетарского коллек-

тивизма. Празднество свободной субъективности пришлось на эпоху

Возрождения, когда личность уже освободилась от пут общинного бы-

тия, но еще не была поглощена молохом фабричного производства. Как

отмечает Р.Гвардиани, "вырвавшись из корпоративных пут средневеко-

вья, человек стал было обретать социальную автономию.., однако даль-

нейшее развитие цивилизации, базирующейся на машинной индустрии,

трансформировало формирующуюся человеческую субъективность в

"кв азису бъективность"1.

1 Гвардиани Р. Конец нового времени // Вопр. философии. 1990. № 4.

244

На методологическом уровне социального познания эта особенность

мироощущения индустриальных обществ "обнаруживает себя в господ-

стве натурализма, в "бессубъективном" подходе к социальной реально-

сти, в уподоблении социальных процессов процессам природы (вспом-

ним хотя бы энгельский "параллелограмм сил")"1.

Таким образом, принудительная коллективность фабрично-заводс-

кого образа жизни с характерным для него приматом "вещных связей" и

превращением человека в придаток машины породило определенную

эпистемологическую парадигму, связанную с растворением индивида в

группе. То, что в свое время выдавалось за победу "научно-материалис-

тического" подхода к обществу, было на самом деле результатом про-

ецирования организационно-управленческой модели промышленной

фабрики на социальную жизнь и человеческую историю в целом.

Многие современные исследователи справедливо подчеркивают, что

"становление постиндустриальной цивилизации означает переход веду-

щей роли от материально-вещественных факторов производства к ду-

ховно-социальным, от овеществленного труда к живому... Образ "чело-

века-функции", "человека-винтика" - фундаментальный архетип соци-

ального мышления индустриальной цивилизации - безвозвратно уходит

в прошлое, а вместе с ним и "конструкторско-технологический" стиль

социального познания. Время задуматься о его новой парадигме"2.

Основой "индустриальной" парадигмы социального познания был че-

ловек, жестко прикрепленный к своей социальной группе, которая, в

свою очередь подчинялась детерминантам технико-производственного

характера. Постиндустриальное общество знаменуется переворотом в

обоих отношениях: оно связано, во-первых, с переходом от малопод-

вижных социально-групповых "монолитов" (классов) к высокоподвиж-

ным малым группам временного (функционального) характера, иденти-

фикация индивида с которыми всегда остается условной и "перере-

шаемой", а во-вторых, ему сопутствует новый статус социокультурных,

ментальных факторов и духовного производства в целом. Проще всего

было бы сказать о смене типов детерминизма: экономического и техно-

логического - социокультурным. Но такое "монистическое" решение

выдает, на наш взгляд, старую слабость лапласовского мышления,

стремящегося к одновариантным решениям. Некоторые авторы называ-

ют такую познавательную установку фундаменталистской. Она связана

с ориентацией на какой-либо всеобъемлющий "базис", который более

или менее однозначно определяет "надстройку", упрощая познаватель-

ный процесс до процедуры простого выведения одного из другого. Сам

Бакиров В. Социальное познание на пороге постиндустриального мира //

Общественные науки и современность. 1991. № 1. С. 69.

Там же. С. 70, 77.

245

по себе переход от экономического и технологического детерминизма к

социокультурному еще не выводит нас за рамки этой фундаменталист-

ской установки, не преодолевает одновариантного характера нашего

познания. "Возможность объяснения множества явлений с помощью

базисного знания покоится на абстракции отождествления. Это такой

способ ассимиляции фактов, при котором элементы множества прини-

маются не как полностью самостоятельные сущности, а как конкретные

представители абстрактного (базисного. -А.Я.) элемента"1.

Иными словами, фундаменталистская познавательная установка вы-

дает непреодоленный традиционализм мышления, ищущего гарантиро-

ванного познания. В этом оно сродни мышлению "низов" индустриаль-

ного общества, ставящих социальные гарантии выше свободы. Дело в

том, что современный аналитик социально-политических процессов

приступает к процессу познания, не имея надежных методологических

гарантий. Те гарантии, которые ему давались вместе с базисно-

надстроечным детерминизмом, превращающим социальное познание в

упрощенную процедуру "выведения" из базового признака, в современ-

ном обществе отсутствуют. Постиндустриальное общество лишено того

единого основополагающего центра, вокруг которого вращается вся со-

циальная жизнь. Это в полном смысле "мозаичное общество", которое

то и дело меняет центры своего притяжения и отличается предельной

подвижностью своих связей и зависимостей. Это требует соответствую-

щих преобразований привычных установок социального познания. "Во-

первых, идея об отсутствии инвариантных базисных истин для объектов

различных классов (о неадекватности представлений о единых критери-

ях истинности по отношению к любым утверждениям); во-вторых, идея

о мозаичности, гетерогенности современных объектов познания; в-

третьих, идея о смене тактики выбора базисного основания; наконец, в-

четвертых, идея о приоритете индивидуального над целокупным. Имен-

но по этим новообразованиям мы судим о расшатывании устоев фунда-

менталистского идеала..."2

Что это означает применительно к политологическому анализу?

Прежде всего напрашивается вывод о полидетерминистском характере

политики, представляющей многомерный объект познания. Поэтому

необходимо отметить преждевременный характер той новой методоло-

гической самоуверенности, которая, сменив, скажем, экономикоцен-

тричную парадигму на культуроцентричную, надеется обрести харак-

терную для недавнего прошлого цельность познавательной установки.

На самом деле в современном политическом мире (и в России, в част-

1 Абрамова Н.Т. Границы фундаменталистского идеала и новый образ

науки // Философские науки. 1989. № И. С. 42.

2 Там же. С. 47.

246

ности) мы имеем дело с сосуществованием разных детерминант. В этом

мире сохранились типы политики, по-прежнему связанные с экономи-

коцентричной доминантой. Многие группы населения меряют свое уча-

стие в политике и свою социальную удовлетворенность критериями ма-

териальных интересов. Однако наряду с этим существует множество

других групп (в частности, утверждающихся этнонациональных общно-

стей), для которых "культура есть более важный способ национальной

идентичности, чем общность экономики, территории и т.п."1

Причем нам не удастся упростить познавательную ситуацию с по-

мощью соотнесения экономикоцентричных мотиваций в политике со

старыми группами индустриального общества, а культуроцентричных -

с новыми, постиндустриальными. Эти типы то и дело чередуются, ме-

няются местами, усиливаются или ослабевают, причем отнюдь не только

по временному вектору ("вчерашнее-сегодняшнее", "отсталое-передо-

вое"). Мы то и дело сталкиваемся со случаями, когда экономико-

центричная доминанта возвращается в среду, какую мы считали наибо-

лее от нее удалившейся (например, в среду наиболее образованных

групп общества, профессионально связанных с системой духовного

производства). Словом, политолог оказывается в ситуации, описанной

И.Пригожиным и И.Стенгерс применительно к "новейшему постклас-

сическому естествознанию": "... неустранимая множественность точек

зрения на одну и ту же реальность означает невозможность существова-

ния божественной точки зрения, с которой открывается вид на всю ре-

альность

„2

САМОУВЕРЕННАЯ НАУКА В ХРУПКОМ МИРЕ

Есть все основания утверждать, что неве-

жество бывает двоякого рода: одно, без-

грамотное, предшествует науке, другое,

чванное, следует за нею.

М.Монтень

Со времени неокантианства установилось различие номотетического

(генерализирующего, унифицирующего) метода наук о природе и идео-

1 Ревио Ж.-Р. Типы национализма, общество и политика в Татарстане //

Полис. 1972. № 5-6.

Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1988. С. 97.

247

графического (индивидуализирующего) метода наук о культуре. Нео-

кантианство возникло в качестве реакции гуманитаристики на опас-

ность поглощения ее предмета и метода со стороны "точного знания". В

самом деле, вся спиентистско-позитивистская традиция, получившая

доминанту в европейской науке, угрожала детерминистским посягатель-

ством на явления человеческого духа. Как писал Э.Дюркгейм, "Первое

и основное правило состоит в том, что социальные факты нужно рас-

сматривать как вещи"1. Следует признать, по-видимому, что такая уста-

новка нетерпеливого знания, стремящегося поскорее "прибрать к рукам

мир", наложить на него оковы базовых "универсальных закономерно-

стей", характерна для всякой молодой науки, вышедшей из недр

"прометеевой культуры" Запада. Прометеева воля к преобразованиям,

стремление овладеть объектом любой ценой, превратить его из "бытия

для себя" в "вещь для нас", в простое средство, раскрывается нам в ка-

честве социокультурного подтекста европейской науки - лежащей в ее

основе глубинной мотивации. Затем, когда наука достигает зрелой кри-

тической фазы, характеризующейся общим мировоззренческо-методо-

логическим самоотчетом, она постепенно умеряет свои претензии.

Политология в России - молодая наука, и ей свойствен прометеев

пафос - нетерпеливое стремление технологически обработать, обуздать

"слепую органику" социума, не останавливаясь при этом перед упот-

реблением жестких политических технологий (на этот раз во имя выс-

ших демократических интересов). Задача научного сообщества отечест-

венных политиков состоит, по-видимому, в том, чтобы быстрее преодо-

леть эту детскую болезнь сциентизма и технологического радикализма и

остудить прометеево нетерпение молодой науки, осознав имманентные

пределы. А для этого необходимо оценить соотнесенность развития

современной политологии с общенаучной парадигмой нашей эпохи.

Здесь самое разительное состоит в том, что "науки о природе", ком-

плекс естественно-научного знания, преодолевают установки генерали-

зации. Естествоиспытатели начинают осваивать мир природных объек-

тов с тех позиций, которые прежде были свойственны идеографическим

"наукам о культуре". Там, где их предшественникам виделся мир ста-

ционарных, тиражируемых объектов, они находят уникальное, неповто-

римое.

1 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.,

1991. С. 421.

248

Так, в современной космологии все больше утверждается принцип

уникальности Вселенной (Я.Б.Зельдович, ВЛ.Гинзбург и их последова-

тели). Сторонники этой концепции утверждают образ нашей метагалак-

тики как единственной и уникальной - других метагалактик не сущест-

вует, "так как теория однородной изотопной Вселенной не только не

"требует", но более того - не допускает их существования"1. Согласно

утверждаемой в современной физике "суперпространственной" модели,

существует только один-единственный цикл эволюции Вселенной. Фи-

зические законы и начальные условия эволюции космической материи

как бы "заморожены" в первоначальном Большом взрыве, с которого

начинается этот единственный цикл, и должны "растаять в конечной

фазе следующего затем коллапса"2. Речь идет о нешуточном изменении

естественно-научного менталитета. В рамках классической науки пре-

обладала установка бесконечной множественности миров; она исключа-

ла уникальность и связанную с ней тревогу за неповторимую гармонию

мира. Постулат о бесконечности миров и бесконечной тиражируемости

любых состояний и явлений во Вселенной (в том числе жизни и Разу-

ма) явился, по-видимому, одним из мировоззренческих оснований ново-

европейского нигилизма. Нигилизм, если он не является продуктом

прямых патологий, несомненно, связан с убежденностью в заменимости,

тиражируемости любых явлений. В мире бесконечно тиражируемых

явлений наша технологическая свобода бесконечна, и к тому же нам

дается "право на ошибку". Если что-то и погибнет в результате наших

ошибок, то в свете постулата о бесконечной множественности и взаи-

мозаменимости явлений Вселенной, эта гибель не повлечет за собой

невосполнимых потерь в порядке бытия.

В современном естествознании утвердился так называемый антроп-

ный принцип. "Его смысл состоит в том, что незначительные изменения

мировых постоянных (сотые доли процента) могут качественно изме-

нить свойства суперсистемы "Вселенная" и характер всех процессов, в

ней происходящих. Даже при таких ничтожных изменениях ее парамет-

ров в ней уже не могли бы возникнуть более или менее стабильные об-

разования. Не возник бы в ней и человек, и эволюция Суперсистемы

1 Казютинский В.В. Философские проблемы исследования Вселенной //

Вопр. философии. 1980. № 12. С. 85.

2 Турсунов А. Мировоззренческие проблемы научной космологии // Вопр.

философии. 1977. № 8. С. 75.

249

проходила бы без свидетелей. Итак, наша Вселенная "держится на ост-

рие". Ничтожное изменение ее параметров приведет к срыву, к ее пол-

ной перестройке"1.

Антропный принцип выражает, таким образом, новую, алармистскую

доминанту современного естествознания, разительно контрастирующую

с "героическим энтузиазмом" Дж.Бруно и всей классической науки. В

классической (лапласовской) Вселенной все процессы понимались как

обратимые. В современной картине стохастической Вселенной нераз-

рывно связаны три понятия: случайность, необратимость, уникальность.

Как пишет И.Пригожин, "замечательная особенность рассматриваемых

нами процессов заключается в том, что при переходе от равновесных

условий к сильно неравновесным мы переходим от повторяющегося к

уникальному и специфическому"2. В ряду этих понятий стоит и совре-

менное понятие необиоценоза. "Прометеев" человек видел в природе

мастерскую - пространство для ничем не ограниченных технологиче-

ских преобразований. Понятие геобиоценоза возвращает нас к старому

пантеистическому образу природы как живой взаимосвязанной целост-

ности - уникального "сверхорганизма", по отношению к которому не-

допустима механистическая комбинаторика.

Подведем итоги. В современной науке наблюдается несомненная ин-

версия доминирующих тенденций. Прежде экспансия естественно-науч-

ного рассудка, ориентированного исключительно на закон как необхо-

димую повторяющуюся связь явлений, состояла в том, чтобы распро-

странить метод генерализации на сферу социально-исторических и ду-

ховных явлений и тем самым вынудить к капитуляции традиционное

гуманитарное знание, памятующее об уникальном. Сегодня, напротив,

само естествознание все больше интегрирует "идеографическую" уста-

новку наук о культуре, ставя в центр понятия уникальности, органиче-

ской целостности, "хрупкости" Вселенной, связанной с антропным

принципом. Все эти понятия и принципы приобретают статус общена-

учных. Поэтому эволюция нашей молодой политологии должна строить-

ся с учетом этих кардинальных перемен в научной картине мира. Это

должно послужить предостережением против установок "технологичес-

кой свободы" - неограниченных манипуляций с социальными объектами

1 Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм // Вопр. философии. 1991.

№ 3. С. 24.

2 Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1988. С. 54.

250

во имя упрощенно понятой эффективности. Сегодня политолог обязан

предостеречь любого реформатора от беззаботного употребления сильно

действующих социальных технологий. Социальная система, подобно

нашей Вселенной, держится "на острие", ее состояния отличаются осо-

бой хрупкостью. Прежнее реформаторство основывалось на отделении

магистрали прогресса — генеральной линии общественной эволюции —

от малозначащих случайностей. В современной постклассической науке

у случайности совсем другой статус: случайность переносится в сердце-

вину любого процесса, делая его нелинейным, неоднозначным и потому

в существенных моментах непредсказуемым. Современное общество,

лишенное традиционных подпорок в лице сословных перегородок и тра-

диций, представляет собой мир неравновесных состояний, не имеющий

устойчивой колеи; поэтому инициируя те или иные изменения, рефор-

матор не может довольствоваться наивно оптимистической установкой

("процесс пошел"); он должен знать о подстерегающем всюду хаосе.

Собственно, предостережение по поводу склонной к волюнтаризму

"прометеевой воли" можно обосновать не только на материале совре-

менной постклассической науки, но и на материале постклассической

культуры. Постклассическая культура осуществляет решительную пере-

группировку вечных архетипов мышления.

В отличие от модернистской культуры, актуализирующей в массо-

вом сознании миф удачливого героя, похищающего добычу (конька-

горбунка, царевну, царство), постмодернистская культура актуализирует

миф о наказанной гордыне или наказанном нетерпении.

Первый подпитывает "субъект-объектную" парадигму преобразующе-

го разума, в рамках которой прогресс персонифицируется деятельным и

напористым субъектом (например, классом-гегемоном, партией-

авангардом), а "отживший мир" третируется как "объект" его воли.

Второй образует социокультурную подпитку иной, алармистской па-

радигмы, где субъекты выступают как не ведающие последствий своего

активизма разрушители мира и в конечном счете - самих себя. Эта ус-

тановка на семиотический анализ политического действия, характерная

для философии постструктурализма, подхвачена и у нас рядом полито-

логов. В частности, автор этих строк попытался приложить к анализу

современных политических процессов архетипическую триаду ЖДюме-

зиля, касающуюся древнего индоевропейского общества (жрецы -

воины - пахари), и раскрыть присутствие архетшшческого импульса

251

воина - перераспределителя богатств в деятельности современных поли- j

тиков, обещающих своим избирателям богатую "добычу" в случае под-j

держки1. В.Цымбурский анализирует "поэтику политики" путем выяв-i

ления ее архетипических социокультурных подтекстов, опираясь при!

этом на семиотические исследования Берка, Фрая, Уайта.

Берк, в частности, вычленяет другую архетипическую триаду:

"претендент - обладатель - объект". Архетшшческие триады становятся

далеко не всегда осознанной, но устойчивой темой культурного творче-

ства - индивидуального и коллективного. В.Цымбурский находит эту

триаду в маленьких трагедиях Пушкина, в частности, в "Скупом рыца-

ре", где претендент - это Альберт, обладатель - Барон, а объект - золо-

то. "Сюжет "крушение скупца" комедиен по-мольеровски.., если в мо-

лодых претендентах на его добро видеть самостоятельных деятелей, ак-

тивное, победительное начало мира, а в сокрушенном старике - пассив-

ную и обреченную сторону того же мира, отступающего перед натиском

молодой жизни. Но такие сюжеты трагедийны, если видеть в разру-

шающемся существе целый гибнущий космос... например, если, излагая

политическую ситуацию в России начала XX в., представлять враждую-

щие политические силы, от октябристов до большевиков, ? качестве

шакалов, присутствующих при агонии внутренне надломленной импер-

ской государственности"2.

Легко увидеть, что заключенные в архетипической триаде мифа аль-

тернативные развязки соотносимы с образами классической и постклас-

сической науки: лапласовской и стохастической Вселенной. В первом

случае "претендент" воплощает неодолимую поступь прогресса, гаран-

тированную "непреклонными историческими закономерностями". Его

активизм изначально продуктивен, ибо интегрирован в одновариашную

логику лапласовской Вселенной, не знающую необратимых потерь. Во

втором же случае претендент, сам того не ведая, срывает мир со ста-

ционарной орбиты и развязывает силы, заведомо ему не подвластные. В

этой перспективе мир рассматривается "как возникший из хаоса благо-

даря уникальному стечению случайностей и тяготеющий слиться с хао-

сом, однако удерживаемый от диссипации напряжением консервативных

1 Панарин А.С. Революционные кочевники и цивилизованные предпринима-

тели // Вестник РАН. 1991. № 9-10.

2 Цымбурский В. Метаистория и теория трагедии: к поэтике политики //

Общественные науки и современность. 1993. № 6. С. 150.

252

сил, обуздывающих эту гибельную тягу. Такова, по существу, логика

крупнейших консерваторов, от КЛеонтьева до А.Зиновьева"1.

Надо сказать, что в течение весьма короткого времени - с конца

80-х годов - наше восприятие развернувшихся в России реформацион-

ных процессов успело перестроиться с оптимистического субъект-

объектного видения, когда субъект выступает как закономерный

"претендент" на дары движущейся в заранее заданном направлении ис-

тории (например, в сторону рыночной экономики, демократии, правово-

го государства, изначально заложенных в "программу" мирового разви-

тия), на совсем иное видение. Здесь "претенденты" выступают не в роли

героев прогресса - воплотителей объективно заданной программы, а в

роли слепцов, неосторожно разбудивших силы хаоса. В стохастическом

мире у политического актора достанет силы нарушить хрупкое равнове-

сие общества, цивилизации - и в этом смысле он остается субъектом

реального действия, но у него нет никаких гарантий в отношении воз-

можных последствий, ибо в таком мире сколько-нибудь однозначного

соответствия между прошлым и будущим состояниями нет. В таком

мире безнадежны и реставраторские усилия политики, ибо новый статус

случайности делает любой процесс "невоспроизводимым" и, следова-

тельно, необратимым. "Стрела времени проявляет себя лишь в сочета-

нии со случайностью. Только в том случае, когда система ведет себя

достаточно случайным образом, в ее описании возникает различие меж-

ду прошлым и будущим и, следовательно, необратимость"2.

Можно, таким образом, сделать вывод, что современная картина ми-

ра снимает в качестве безнадежно устаревшей дихотомию прогресси-

стов и реставраторов, ибо обе эти позиции основываются на некоррект-

ных в научном отношении лапласовских представлениях о простой ли-

нейной зависимости между причиной и следствием, прошлым и буду-

щим. На самом деле даже воспроизводя "причину", мы не воспроизве-

дем желаемого "следствия", ибо однозначная линия связи между ними

отсутствует в мире стохастических процессов.

Следовательно, реальная альтернатива лежит не здесь. Она, скорее

всего, связана с различием между готовностью применять любые техно-

логии для достижения "высших" целей и признанием множества равно-

значных целей, ни одна из которых не стоит того, чтобы во имя нее

разрушать целое.

1 Цымбурский В. Метаистория и теория трагедии: к поэтике политики //

Общественные науки и современность. 1993. № 6. С. 153.

2 Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1988. С. 24.

1 253

Здесь необходимо хотя бы вкратце остановиться на различиях между

обществом как объектом классической науки и обществом, ставшим

объектом неклассической науки. Классический объект можно охарак-

теризовать следующими чертами. Во-первых, он представляет собой

равновесную систему, базирующуюся на определенном основании (будь

то определенный тип экономики, религии и т.п.). Во-вторых, он содер-

жит устойчивый центр (ядро) и более динамичную периферию, отноше-

ния которых в классической науке описаны как отношения сущности и

явления. В-третьих, он достаточно автономен по отношению к воздейст-

виям внешней среды (в классической науке это отражает постулат о

примате "внутренних закономерностей"). Надо прямо сказать, что со-

временное общество больше не отвечает этим трем признакам класси-

ческого "объекта". Так, например, даже неисправимый экономический

монист - сторонник базисно-надстроечного детерминизма сегодня вы-

нужден будет признать, что такие факторы, как наука, образование,

менталитет (в частности, уровень профессиональной этики), на эконо-

мику влияют ничуть не меньше, чем факторы внутрипроизводственные.

"Базис" все больше зависит от "надстройки", а экономика в целом пре-

вращается в сильно неравновесную систему, активно реагирующую на

возмущения, откуда бы они ни исходили. С этим связана и дискредита-

ция концепции устойчивого "ядра": вместо одного устойчивого центра-

ядра современное общество выступает как полицентричное, постоянно

меняющее доминантные точки и центры влияния.

Классическая дихотомия "сущность - явление" также обнаруживает

свою некорректность, ибо "сущностные характеристики" то и дело об-

наруживают свою несамостоятельность, зависимость от "явлений", а

явления могут неожиданно то обретать, то вновь утрачивать

"сущностньш", всеопределяюпшй статус. Наконец, утрачивается и тре-

тий признак классического объекта: его имманентность. Внешние влия-

ния, вместо того чтобы оставаться внешними, очень быстро ассимили-

руются, переплетаются с внутренним содержанием, сообщая нашему

объекту гетерогенную, разносущностную природу. Здесь, впрочем, сле-

дует сделать одну оговорку. Роль экзогенного фактора сегодня неодина-

кова в различных обществах Востока и Запада. В силу неэквивалентно-

го обмена информацией между обществами Востока и Запада и явным

доминированием импульсов, идущих от последнего1, сегодня все неза-

падные общества в гораздо большей степени представляют собой не-

классические, разносущностные объекты, чем западные, лучше со-

хранившие свое относительно устойчивое цивилизапионное ядро2. По-

1 Об этом см: Панарин А.С. Между атлантизмом и евразийством // Свобод-

ная мысль. 1993. № 11.

2 Об этом см: Рашковский Е.Б. Научное знание, институты науки и интел-

лигенция в странах Востока XIX-XX вв. М., 1990.

254

этому политолог-аналитик, игнорирующий внешние социокультурные и

иные воздействия как второстепенные, может очень ошибиться в своих

прогнозах.

Какие последствия влечет за собой для социально-политических на-

ук эта утрата современным обществом свойств классического объекта?

Во-первых, это означает, что сегодня нет и не может быть теории,

описывающей и объясняющей общественное бытие в целом с помощью

выделения базового признака (или принципа). Надо прямо сказать: ми-

ровоззренческо-методологаческая основа классической науки отмечена

одной роковой двусмысленностью: научную истину смешивали с

"правдой" традиционного сознания, с обнаружением смысла мира. По-

этому-то классическая наука обнаружила такую нетерпимость в отно-

шении религии и других способов вненаучной ориентации человека в

мире. Если "правда-истина" - дело науки, то вненаучные формы обще-

ственного сознания выступают либо как "пережитки", либо как злона-

меренные похитители рациональной истины.

Современная наука решительно рассталась с претензиями на объяс-

нение смысла и сущности бытия. Она более осознает себя инструмен-

тально, как разновидность технологии, способной влиять на объекты, но

выносящей вопрос о целях и смысле этого влияния за скобки. Как пи-

шет В.Г.Федотова, "вопреки классической эпистемологии, истина в на-

стоящее время может быть истолкована не как воспроизводство

(слепок) объекта в знании, а как характеристика способа деятельности

с ним. Поскольку таких способов может быть много, возможен плюра-

лизм истины и, следовательно, исключается монополия на истину"1 .

Из различия классической и неклассической науки вытекает и раз-

личие ее статусов в качестве социального института. Обществовед, в

частности, политолог, сохраняющий эпистемологические амбиции клас-

сической науки, претендует на то, что его знание раскрывает, ни много

ни мало, сущность новой эпохи, и с этих позиций он готов формулиро-

вать очередной проект переделки общества. Хотя эта установка класси-

ческой науки созрела давно, до XX в. она не приводила к трагедиям,

потому что само общество сохраняло признаки классического устойчи-

вого в своем "ядре" объекта. Спасал парадокс: классическая наука,

имея дело с классическим объектом (в лице общества), ничего не могла

с ним поделать - он представлял равновесную систему и потому преж-

ние установки классической науки, будучи неадекватны по существу (с

позиций самосохранения общества как гомеостатической системы), ста-

новятся крайне опасными, потому что сильно неравновесные системы

активно реагируют на любые возмущения. Как показывает анализ при-

1 Федотова В.Г. Классическое и неклассическое в социальном познании //

Общественые науки и современность. 1992. № 4. С. 50.

255

менения современных социальных технологий - результатов соединения

общественной науки с управленческой практикой, в неустойчивых сис-

темах задуманный проект может вызывать совершенно непредсказуемые

последствия. Напротив, в устойчивых системах разные проекты могут

привести к близким последствиям1.

Таким образом, отличие современной эпохи от классической состо-

ит, во-первых, в том, что слабые воздействия могут давать непропор-

ционально сильные эффекты и, во-вторых, что одни и те же проекты в

разных, даже весьма мало отличающихся, средах могут давать разитель-

но непохожие, неожиданные результаты. В свете этого становятся объ-

яснимыми результаты современных попыток дать обществу очередной

тотальный проект или перенести западные учреждения на другую почву.

Нашей политологии предстоит по-настоящему осмыслить свой ста-

тус и функции после происшедшей в ее рамках (правда, не у нас, а на

Западе) бихевиористской революции. По сути дела, она была формой ч

секуляризации политического знания, отказывающегося от претензий на j

объяснение "конечной" сущности общества и человека и ориентирован- ;>

ного на сугубо инструментальное знание, описывающее поведение. Яс-

но, что бихевиористская революция имеет свои социокультурные пред- *

посылки, главной из которых явилась, на наш взгляд, религиозная ре-

формация. Лютер, объявивший принципиальную непознаваемость боже-

ственной воли, оставил паству без высшего знания конечной сущности^

бытия и тем самым заставил ее принимать по-настоящему всерьез сви-

детельства повседневности. Здесь и только здесь все по-настоящему;

решается. Отсюда то значение, которое для протестанта получает поня-

тие - профессии как призвания. В нем "находит свое выражение тот

центральный догмат всех протестантских исповеданий..., который един-

ственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение

мирской нравственностью с высот монашеской аскезы, а исключительно

выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каж-

дого человека его местом в жизни ..."2

Не случайно бихевиористская революция в политологии началась в

протестантских странах и только там по-настоящему повлияла на сис-

тему ожиданий и установки научного сообщества. У нас биография мо-

лодой науки отягощена определенной наследственностью - связью с

научным коммунизмом и другими ответвлениями "великого учения". Но

1 Леонтьев В.В. Экономические эссе: теории, исследования, факты и поли-

тика. М., 1990.

2 Вебер М. Избранные произведения. М., 1990., С. 147.

256

политология не может заменить научного коммунизма. Тех, кто взыску-

ет "высшей правды" или знания "конечного смысла" истории, полито-

логия никогда не сможет удовлетворить. Она дает не проекты будущего,

соответствующие высшей логике самой истории, а инструментальное,

рецептурное знание - основу тех или иных "технологий". Она пред-

ставлена не пророками, а экспертами, прогнозы и рекомендации кото-

рых адресованы не к избранным любимцам истории, а к любому заказ-

чику, помещенному в повседневность и желающему подсчитать свои

шансы или усовершенствовать инструментарий своего воздействия на

среду. Ясно, что политологии приличествует статус деэтатизированной

науки, свободной от монополии государственного заказа. Плюралисти-

ческий мир множества равновеликих субъектов не только является объ-

ектом ее изучения, но и необходимым условием ее существования. По-

этому-то она привязана к длящейся истории, к цивилизационному "сре-

динному" времени, а не к финалам истории или предыстории, готовя-

щим "окончательные" развязки извечных человеческих проблем.

Однако наряду с этим научно-инструментальным контекстом поли-

толог должен не упускать из виду и другой - ценностный. Ему необхо-

димо не забывать, что он сегодня действует в сильно неравновесной

системе постклассического типа. В такой ситуации крайне опасна без-

заботность по части конечных последствий своих рекомендаций и вме-

шательств в хрупкую ткань общественной жизни. Вот парадокс совре-

менного политолога: ему противопоказаны проекты тотального переуст-

ройства общества ввиду полного незнания "высших целей истории" и ее

путей; в то же время вырабатывая свои проекты частичных переуст-

ройств и реорганизаций, он должен помнить, что в сильно неравновес-

ных системах даже слабые воздействия способны давать непредсказуе-

мые, сильные эффекты. Таким образом, политолог пребывает в погра-

ничной ситуации кантианского толка. Его научный ("теоретический")

разум ориентирован на создание политических технологий и абстраги-

руется от трансцендентных "вещей в себе" - объективных сущностей и

смыслов истории. Напротив, его моральный ("практический") разум

постоянно памятует о высших целях и ценностях, которые нельзя реа-

лизовать в политической практике (в виде очередного "светлого буду-

щего"), но угрозу которым создать можно. Высшие ценности имеют

потусторонний статус в позитивном смысле, имея в виду любые замыс-

лы их реализации в виде рационально выношенных проектов общест-

венного переустройства; но они оказьшаются посюсторонними в негати-

вом смысле - уязвимыми со стороны нашего неосторожного экспери-

ментаторства. Отсюда моральная максима политолога, подвизавшегося в

роли эксперта: никогда не претендуй на то, что твои практическо-

9 «Политология»

257

технологические рецепты и рекомендации могут изменить историю в

заранее заданном направлении; постоянно помни, что они способны ее

изменить в непредсказуемом смысле.

ОБЪЯСНЕНИЕ И ПОНИМАНИЕ

Сомнение доставляет мне не меньшее на-

слаждение, чем знание.

Данте

На коллизии между объяснением и пониманием одним из первых

обратил внимание В.Дильтей, отметивший разрыв между ожиданиями

лапласовского мышления, ориентированного на специфику неживой

природы, и таким предметом научного познания, каким является жизнь

в целом и жизнь человека в частности.

Объяснение относится к детерминистскому типу описания, когда,

желая объяснить данное состояние (поведение) объекта, отыскивают в

предшествующем времени объективные причины. Однако в случае с

человеческими поступками ссыпка на объективные причины, как давно

было замечено, часто бывает оправданием (или самооправданием) не-

благовидных действий (или бездействий). В одной и той же объек-

тивной ситуации разные люди ведут себя по-разному: сказываются раз-

личия целей, мотиваций, волевых и нравственных качеств. "У человека

нет алиби", - сказал в свое время Сартр, подчеркнув неразрывную связь

двух особенностей личности: свободы и ответственности. В политике

эта характеристика человеческого бытия обязывает по-иному относить-

ся и к политическим партнерам. Часто бывает, что груз прежних оце-

нок (касающихся прошлых обстоятельств и взаимоотношений) как буд-

то исключает возможность открыть "новую страницу" в отношениях с

партнером. Но мы всегда должны помнить о способности людей менять-

ся, поднимаясь над обстоятельствами - в том числе и над собственным

прошлым. Эту особенность человека как существа свободного подчер-

кивает христианство. Искренне раскаявшийся грешник ценится выше

"исконного" праведника. И в самом деле: выстраданная в опыте прозре-

ния и покаяния добродетель надежнее простодушной праведности, не

ведающей соблазнов. Согласно В.С.Швыреву, понимание выступает как

"создание такого идейного пространства, в рамках которого при всей

гетерогенности отдельных позиций существовала бы возможность ре-

ального их взаимодействия в познании предмета, пространства, которое

258

1

превращало бы конфликтность позиций в конструктивные противоречия

постижения предмета"1.

Искусство переговоров состоит в том, чтобы, не связывая себя на-

мертво грузом прошлого, более свободно выбрать будущее, иными сло-

вами, вместо доминанты "причины" предложить доминанту "цели".

"Вопрос "почему?" имеет два совершенно различных значения. Одно из

них направлено в прошлое в поисках причины и определяет наше пове-

дение прошлыми событиями. Другое направлено в будущее в поисках

цели и определяет наше поведение нашей свободной волей"2.

Иными словами, люди в значительной мере сами выбирают способ

самодетерминации. Те, кто выбрал самодетерминацию через прошлое,

тем самым выключает себя из процесса производства будущего

(предоставляя это другим). Те, кто выбирает самодетерминацию через

цели и ценности, самоосуществляются в качестве субъектов социально-

го действия и творчества. Разумеется, человек никогда не является пол-

ностью свободным от обстоятельств, но он и никогда не бывает всецело

предопределенным ими. Как отмечает П.Рикер, человеческое существо-

вание находится внутри континуума, на одном полюсе которого распо-

ложена "каузальность без мотивации", а на другом - "мотивация без

каузальности". "Человек есть существо, которое принадлежит одновре-

менно и порядку причинности, и порядку мотивации, порядку объясне-

ния и порядку понимания"3.

Таким образом, мы выявили первое основание дифференциации ме-

жду объяснением и пониманием. Оно связано с особым порядком сво-

боды (альтернативности выбора). Понять политического субъекта - зна-

чит по возможности отделить в его поведении то, в чем он действитель-

но несвободен (детерминирован), от того, в чем он открыт выбору, убе-

ждению, целеполаганию. Второе основание понимания связано с про-

блемами целостности. Процедура объяснения представляет аналитику

расчленения объекта: выделяется в "чистом виде" одна его сторона в

качестве независимой (от целого) переменной и подвергается экспери-

ментальным воздействиям или моделированию с целью выявления ее

функциональных характеристик. Иными словами, научное объяснение

дает операционное знание, пригодное на то, чтобы воздействовать на

объект, не дожидаясь формирования целостных представлений о нем.

Возникновение операциональной науки Нового времени связано с не-

1 Швырев B.C. Анализ научного познания: основные направления формы,

проблемы. М., 1988. С. 772.

2 Фишер Р., Юри У. Путь к согласию или переговоры без поражения.

М., 1990. С. 68.

3 The philosohy of Paul Ricoeur. № 4. 1980. P. 155.

9* 259

терпеливым стремлением европейского "прометеева человека" подчи-

нить себе природу, утилизировать ее. "Можно сказать, что научное зна-

ние не является ни мудростью, ни созерцанием, ни герменевтическим

проникновением, но исключительно операциональным действием... На-

учный эксперимент есть процедура, состоящая в том, чтобы выявить

определенный демонстрируемый в чистом виде эффект в заранее опре-

делимых условиях, соответствующих заданному плану и предварительно

сформулированной гипотезе"1. Словом, наука вычленяет определенные

связи и отношения в природе (или обществе) с целью получения опера-

ционального знания, являющегося основанием не понимания, а техноло-

гического использования. Эта относительная независимость использова-

ния от понимания и стала источником разрушительных последствий

научно-технического прогресса. "Научные сообщества - это группы

людей, которые решают проблему превращения самодостаточных объ-

ектов в объекты-средства, неманипулируемых объектов в манипулируе-

мые"2 .

Особую остроту эти проблемы приобретают сегодня в связи с ролью

политического знания, поставленного на службу модернизации общест-

ва. В России со времен Петра I существуют установки власти на преоб-

разование общества, опираясь на науку. Это предполагает особые субъ-

ект-объектные отношения между государством и обществом, когда вто-

рое выступает перед первым в качестве бесструктурного "-сырого мате-

риала". В своем законченном виде эта установка проявилась в больше-

вистском государстве. Для идеологии прогресса страны, народы и куль-

туры - всего лишь средства, орудия прогресса (в гегельянских терми-

нах: "орудия мирового разума"). Машина прогресса безжалостно пере-

рабатывает их, выбраковывая все "лишнее", подлежащее выбрасыванию

в "мусорную яму" истории. Не случайно реформаторскому нетерпению

столь часто сопутствует брезгливо-пренебрежительное отношение к

собственному народу. В этом проявляется особый прогрессистский ра-

сизм, третирующий своих оппонентов - "вчерашних людей" в качестве

недочеловеков. Но те, которые воспринимают свою страну, ее культуру

и традиции в духе понимания, т.е. отнесения к ценности, не могут вы-

дать карт-бланш "преобразователям": им важно сохранить свою страну

как культурно-историческую целостность. Произвольно изымать

"липшее" из этой системной целостности - значит уподобляться рети-

вым истребителям "вредной" флоры и фауны, не ведающим таких поня-

тий, как биоценоз и геобиоценоз.

1 Ladriere J. Les engeux de la rationalite. P., 1977. P. 37.

2 Панарин А.С. Социология утопизма: неоконсерватизм против модерниз-

ма // Панорама буржуазной социологии XX в. (Франция, Италия) М.: ИНИОН,

1980. С. 81.

260

С понятием целостности связано понятие самоценности, также яв-

ляющееся базой понимания. В методологическом смысле (с позиций

"теоретического разума") самоценность выступает как "право" объекта

быть отличным от наших теоретических предожиданий; в практическом

плане - как его право не соответствовать ожиданиям нашей пользы. В

этом отношении обнаруживается зависимость понимания от таких вне-

научных феноменов, как доверие или любовь. Предпосылки пониманию

создает определенный минимум доверия. Например, у меня есть шанс

понять другого только при наличии определенной презумпции - пре-

зумпции доверия в отношении того, что бытие другого имеет смысл, что

оно принадлежит к столь же необходимым компонентам мира, как и

мое собственное существование. Очевидно, неменыпими эвристически-

ми возможностями в контексте понимания обладает любовь.

В логике объяснения - классической логике европейского рациона-

лизма - любовь, как и любые другие пристрастия, уменьшает нашу по-

знавательную способность. В самом деле, в опыте субъект-объектных

отношений - а именно таков опыт классической науки - всякие при-

страстия - помеха. Оптимальными являются отстраненное отношение к

объекту, редукция субъективных переживаний. Однако в контексте по-

нимающего знания именно любовное отношение позволяет открыть те

стороны или ту перспективу, которые для холодной отстраненной ана-

литики так и остались бы скрытыми. Как отмечает В.Франкл, "и вновь

оказывается, что абсолютно не правы те, кто утверждает, что любовь

ослепляет. Наоборот, любовь дает зрение, она как раз делает человека

зрячим. Ведь ценность другого человека, которую она позволяет увидеть

и подчеркнуть, еще не является действительностью, а лишь простой

возможностью: тем, чего еще нет, но что находится лишь в становле-

нии, что может стать и что должно стать. Любви присуща когнитивная

функция" .

Сегодня в среде наших политологов ощущается давление особой

"отчужденной" проницательности в отношении статуса и перспектив

России. Политическая аналитика отягощена презумпцией недоверия в

отношении страны с "неисправимо плохой" исторической наследствен-

ностью, где "наилучшие теории" дают неожиданно плохой эффект.

Здесь-то особенно ярко обнаруживается отличие подходов к историче-

ским перспективам России со стороны позиции объяснения и позиции

понимания. Объяснение следует детерминистской логике, выводя из

1 Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990. С. 96.

261

"мрачного прошлого" довольно сомнительное будущее; понимание сле-

дует не логике линейного детерминизма, а логике культуры, в которой

нередко действует особый тип "реактивной зависимости". Как отмечают

социологи, неблагополучные семьи создают предпосылку для формиро-

вания неблагополучных детей; однако бывает и наоборот: дети форми-

руют себя как личности в противовес негативному примеру и опыту

отцов. Так случается, что в семье отца-пьяницы формируется принци-

пиально непьющий сын: причинный тип детерминации через прошлое

он заменяет самодетерминацией целевого и ценностного типа. Эта же

закономерность нередко наблюдается и в развитии духовной культуры.

Случается, что мрачные времена в развитии общества создают светлое

искусство, жизнеутверждающую литературу, живопись, музыку ... А

бывает и наоборот: благополучные времена отмечены культурным бес-

плодием и мелкотемьем. Очевидно, парадокс, связанный с "реактив-

ными" и компенсирующими феноменами в культуре, может сказаться и

в общественно-политической истории страны. Случается, что вчераш-

ние побежденные сражаются лучше победителей. Побежденная Герма-

ния и Япония после войны развивались, в целом быстрее своих более

благополучных соседей: сказалась энергетика компенсирующего рывка.

Вероятно, в парадигме объясняющего знания, это было бы труднее

предвидеть, нежели в парадигме культурно-исторического понимания.

Нельзя не отметить одной настораживающей особенности. Сегодня

опыт понимания — тревожно-ностальгического или экстатического пе-

реживания прошлого и предчувствия будущего своей страны как непо-

вторимо-уникальной и потому именно особо ценной - в значительной

мере монополизирован правым крылом наших политиков и политоло-

гов. Леволиберальное крыло видит в судьбе некогда могущественного

СССР только закономерное крушение архаичного монстра, недостойное

каких бы то ни было сожалений. Развал его экономики оценивается как

проявление закономерностей перехода от индустриального общества,

представленного промышленными гигантами, к постиндустриальному.

Развал государства - как закономерное крушение тоталитаризма под

напором демократических импульсов века. Развал армии - как законо-

мерное крушение сил милитаризма, враждебных новому мировому по-у

рядку и т.п. Словом, прогрессисты готовы целиком отдать побежденную!

страну неумолимой механике Прогресса, которая разберется с нею без!

нашего "субъективного" вмешательства. I

Все это весьма напоминает ситуацию поверженной Германии 20-х|

годов нашего столетия. И тогда коммунисты и социал-демократы видели!

262 I

в опыте поражения своей страны не больше, чем проявление законо-

мерностей Прогресса и в качестве "прогрессистов" приветствовали его.

Альтернативное отношение к этому опыту с позиций естественной на-

циональной горечи стало делом другой, правой стороны, которая вскоре

придала ему опасную односторонность и нетерпимость, приведшую к

мировой катастрофе.

Сегодня мы видим аналогичное размежевание "эпистемологаческого

опыта" в нашей стране: одни подходят к поражению своей страны с

позиций прогрессистского "объяснения", усматривая в нем закономер-

ную победу передового над отсталым, а другие - в качестве реакции на

это парадоксальное торжество прогрессизма на пепелище родного дома,

занимают позицию глухой обороны от всего мира и от самого будущего.

Преодолеть этот кризис непримиримого раскола двух противоположных

типов переживания одной и той же ситуации необходимо в целях пре-

дотвращения опасного противостояния в обществе, способного привести

к гражданской войне. И одним из шагов в этом направлении явилось бы

овладение нашими теоретиками из "демократического лагеря" навыками

понимающего социального знания, помещающего себя не в одно только

пространство объективных причин и закономерностей, но и в простран-

ство культурного и ценностного переживания, требующего особой ин-

туиции. Это переживание всегда лучше дается тем, кто чувствует себя

поверженным. Это нашло экспериментальное подтверждение в опытах

Тэджфела и Тэрнера, сопоставляющих психическое состояние и мента-

литет выигрывающих и проигрывающих команд. Обнаружилось, в част-

ности, что постоянно выигрывающая команда склонна оценивать свои

успехи в парадигме объяснения - как закономерный итог прошлых на-

коплений (тренировок, квалификации и т.п.). Напротив, проигравшая

команда чувствует большую отстраненность от мира объективных при-

чин; ей свойственно переживать свою ситуацию с большей экзистенци-

альной напряженностью, как уникальную и непрозрачную для объяс-

няющего разума, нечувствительного к роковым вмешательствам случая

или судьбы. Кстати, проигравшие команды сильнее испытывают на себе

действие механизмов идентификации - оппозиции (противопоставления

"мы" и "они"). Неудача оказывается более сильным фактором внутрен-

него сплочения и единства, чем успех. Это можно объяснить с позиций

целесообразности: сплоченность больше необходима неудачникам, чем

победителям. Но можно привлечь сюда и концепцию социокультурного

понимания, свидетельствующую о том, что сплоченность тем выше, чем

острее переживание уникальности судьбы и ситуации. А острота эта

усиливается в ситуации неудачи. Не случайно Л.Н.Толстой сказал: "Все

счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья

несчастлива по-своему".

263

Примечательно и такое обстоятельство, значимое в контексте общей

философии политики. Победители предпочитают ощущать себя в лапла-

совской Вселенной линейных закономерностей, где будущие события

вытекают из предыдущих. Такой тип восприятия удобен, ибо обещает

закрепление благоприятно сложившихся обстоятельств в качестве зако-

номерных, и, следовательно, воспроизводимых в будущем. Напротив,

побежденные ищут трещин в сложившемся порядке бытия, стремятся

обнаружить пока еще скрытые альтернативы. Их картина мира, таким

образом, ближе современной (в научном смысле) стохастической Все-

ленной, в которой не наблюдается прямой зависимости и между про-

шлыми и будущими состояниями, а веер возможных альтернатив весьма

широк.

ПОНИМАЮЩЕЕ ЗНАНИЕ - ЗАЩИТА

ОТ ЖЕСТКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕХНОЛОГИЙ

XX век разделил историю науки на два периода. Применительно к

естествознанию они выступают следующим образом. В первый период -

от Бруно и Галилея до Бора и Эйнштейна - решалась проблема покоре-

ния природы, превращения ее из "вещи в себе" в "вещь для нас". Во

втором, начавшемся с осознания глобального экологического кризиса,

встала проблема сохранения природы, зашиты ее от технологического

нигилизма.

Соответствующие периоды выделяются и в истории социальных на-

ук. Первый, связанный с теорией Прогресса, обозначил проблему: как

преодолеть сопротивление прошлого (будущее казалось гарантирован-

ным) для беспрепятственного вхождения в "прекрасный новый мир".

Второй, проявившийся в ходе гигантских социальных катастроф XX в.,

ориентирует социальное знание совсем иным образом: как сохранить

сформировавшуюся в течение столетий социокультурную среду и обес-

печить преемственность развития.

Первый период прошел под знаком стратегии завоевания. Второй

осознается как стратегия защиты. Стратегия завоевания реализуется

посредством знания-власти, стратегия зашиты - через понимающее зна-

ние, связанное с сопереживанием, сочувствием. Можно в целом сказать,

что завоевательно-преобразовательные стратегии в отношении природы

и в отношении истории связаны в основном с детерминистскими или

объяснительными методами. Объяснить - значит отыскать причину,

причина же в контексте инструментального знания выступает как архи-

медов рычаг нашей преобразовательной активности. Нажав на этот ры-

чаг, мы получаем нужные результаты.

264

Инструментальное знание постигает свои объекты под знаком поль-

зования, вычленяя при этом рычаговые компоненты, и отвлекаясь от

"избыточной сложности" предмета. Характер этого знания точно отра-

жает бихевиористская метафора "черного ящика". Его не интересует

автономное внутреннее содержание объекта; последнее прямо третиру-

ется как пережиток архаичного мышления, занятого "скрытыми сущно-

стями". Признать наличие внутренней сущности объекта - значит при-

знать его автономный статус, его право существовать в себе и для себя.

Империалистическому знанию-власти такое признание прямо противо-

показано, ибо служит препятствием для сугубо утилитарного, субъект-

объектного отношения к окружающему миру. Технологический утили-

таризм понижает статус окружения для того, чтобы получить право

распоряжаться им по своему усмотрению.

Понимающее знание, напротив, характеризуется сочетанием двух

эпистемологических интуиции: непреходящей значимости феномена

природы или культуры и одновременно его уникальности и хрупкости,

незаменимости. Понимающее знание предваряется ценностной интуици-

ей и может быть в духе М.Вебера причислено к "рациональности по

ценности". "Рациональность по ценности" в отличие от целерациональ-

ности прагматического типа не стыдится обвинений в архаичности и

прямо ориентируется на скрытые "внутренние сущности", отражающие

"бытие в себе" предмета, его автономный онтологический статус. Ины-

ми словами, такая рациональность прямо ориентируется на "освет-

ление" "черного ящика" инструментальной науки, равнодушной ко все-

му, что не относится к области технологазируемого.

Это не означает, что понимающее знание оставляет за собой лишь

сферу долженствования. В наше время добру мало чувства внутренней

правоты; оно должно уметь защищать свои ценности и потому создавать

свои технологии самозащиты. Собственно, эта технологичность и род-

нит его с научным Логосом Нового времени.

Не создав особых технологий защиты природной и социокультурной

среды, мы целиком отдадим их на откуп беспринципному и безответст-

венному завоевательному технологизму, оставив себе одну только цен-

ностную ностальгию. Подчеркнем еще одну особенность XX в. Он по-

родил политические технологии преобразовательно-завоевательного ти-

па, которые по жесткости своего воздействия на социальную и культур-

ную среду ничем не уступают тем промышленным технологиям, кото-

рые сегодня привели к глобальному экологическому кризису.

Понимающий тип знания формируется под мощным тонизирующим

воздействием новой ценностной мотивации, связанной с защитой чело-

века от демонологии Прогресса, превращающей его в пассивный объект.

265

Фетиш Прогресса потребовал больших человеческих жертв, чем любые

другие фетиши, известные из истории.

Современную цивилизацию можно определить не только по ее осо-

бому отношению к природе - как техническую, но и по особому отно-

шению к человеку - как политическую. История великих чисток, гула-

гов и концлагерей свидетельствует, что политические технологии могут

быть не менее разрушительными и опасными для нашего существова-

ния, чем самые токсичные промышленные технологии. История полити-

ческой цивилизации, создавшей на основе социальной инженерии и

пропаганды искусственные общества-мутанты, является не менее риско-

вой, чем история технической цивилизации, создавшая "второй мир"

искусственной и токсичной промышленной среды.

Характерно, что наиболее пострадавшей от жестких промышленных

и политических технологий из всех стран является Россия. Трудно най-

ти другую такую страну, которая вызывала бы столь садистскую похоть

агрессивных погромщиков прошлого во имя "светлого будущего". По-

нимающая политология должна была зародиться в России, ибо наша

страна оказалась одновременно и наименее понятой, и наименее защи-

щенной. Большевистский прогрессизм видел в России царство мелко-

буржуазной стихии, противостоящее машиноподобной социалистиче-

ской организации. Современный демократический прогрессизм видит в

ней уравнительное социалистическое царство, препятствующее "продук-

тивному неравенству" рыночно-соревновательного типа. Второй раз в

XX в. экспериментаторы опустошают страну, сваливая неудачи своего

утопического прожектерства на ее дурную историческую наследствен-

ность, которую предстоит искоренить любой ценой.

Эта готовность применять к целым народам, странам и цивилизаци-

ям критерий соответствия тому или иному "передовому учению" и рас-

сматривать их как сырье для переработки машинерией Прогресса, стала

смертельно опасной для человечества. Прогрессистский расизм делит

человечество на передовую часть, имеющую право неограниченно вме-

шиваться, преобразовывать, отбирать нужное и ненужное, - и отсталую,

не имеющую самостоятельной ценности и права на самозащиту, ибо

такое право рассматривается как политическая реакция - посягательст-

во на прерогативы Прогресса. Это вырождение идеологии Прогресса во

внутренний и внешний колониализм и расизм, а нередко и в прямой

геноцид создает необходимость в новом типе социального знания, спо-

собном служить средством самозащиты народов и культур, гарантией

сохранения многообразия человечества.

Сторонники "плюрализма цивилизаций" (Н.Данилевский, КЛеон-

тьев, О.Шпеглер) защищали это разнообразие в основном как эстетиче-

266

скую ценность. Проблема состоит в том, чтобы осмыслить его этиче-

ски - как нравственное право народов оставаться самими собой, сохра-

нять свою идентичность. Это не следует понимать в духе консервации и

культурного заповедничества, препятствующего развитию. Главное, что-

бы в процессе развития народы ощущали себя субъектами истории,

имели право на самостоятельное социальное творчество, а не на одно

только подражательное эпигонство, которого ждет от них западный ге-

гемонизм, отождествляющий модернизацию с вестернизацией.

Понимающая политология рассматривает культурную идентичность

как основу самостоятельного исторического творчества, при котором

народ выступает как личность, избирательно относящаяся к возможно-

стям, предоставляемым ей современным миром. Мозаика среды вы-

страивается в систему, адекватную внутреннему духовному складу на-

рода, не только адаптирующемуся к современности, но и приспосабли-

вающему ее к себе, наделяющему ее новыми ценностными смыслами.

Миру грозят тупики одномерности, если современным народам не уда-

стся реализовать свое право на самостоятельное циввлизационное твор-

чество. Политология понимания позволяет обеспечить защитные страте-

гии культурно-исторического своеобразия, постигая это своеобразие как

непреходящую ценность настоящего и как кладовую будущего, из кото-

рой человечество черпает необходимые альтернативы.

Понимающее россиеведение видит в России как особом культурно-

историческом типе незаменимый источник постиндустриальной альтер-

нативы. Постиндустриальное общество должно нести альтернативу эко-

логическим и социокультурным изъянам индустриального, и быть доста-

точно разнообразным для того, чтобы различные народы и цивилизации

нашли в нем отражение собственных возможностей. Вестернизация се-

годня столь часто ведет к деморализации не потому, что плох западный

образец сам по себе, а потому, что плохим является пассивное подра-

жательство, несовместимое с достоинством народа, его творческой са-

мостоятельностью и ответственностью.

Западнический дискурс о России в основном свелся к выявлению то-

го, чем не является Россия, - к перечню ее отклонений от единственно

верного передового образца. Пора, однако, заняться исследованием того,

чем является Россия в позитивном смысле. Народы, деморализованные

вестернизацией, с опустошенной культурной средой и пантеоном ныне

представляют собой одну из глобальных проблем человечества, не ре-

шив которую оно не сможет выжить. И чем более крупным по числен-

ности является народ и чем более амбициозной - его историческая тра-

5ДШЩЯ, тем более опустошительными в мировом масштабе могут ока-

• заться последствия его превращения из самоорганизующегося историче-

• ского субъекта в безответственный объект чужих проектов истории.

I 267

К России это относится в первую очередь. Угроза превращения ее в

объект внешних сил, а народы - в диаспору получателей гуманитарной

помощи и искателей удачи нешуточным образом" проявляется сегодня.

Не будем забывать, что народ России не только является одним из са-

мых многочисленных в мире, но и занимает осевое пространство плане-

ты, где пересекаются главные мировые цивилизации, сталкиваются За-

пад и Восток, Север и Юг и генерируются огромные по мощи социаль-

ные энергии.

Судя по многим признакам, сегодня затевается новый колоссальный

эксперимент с нашим евразийским пространством. Соревнуются сто-

ронники передачи его западному, мусульманскому и тихоокеанскому

миру. Словом, многие ведут себя так, будто России как субъекта, на

протяжении тысячелетия организующего это пространство в системно-

цивилизационную целостность, больше не существует. Народу настой-

чиво внушают, что его культурные ценности - дурного свойства, и слу-

жат помехой прогрессу и процветанию. Поэтому необходимо отказаться

от них, как и от самого статуса самостоятельного исторического субъ-

екта, и образовать мозаику инновационных групп - диаспору Прогресса.

Любители такого экспериментирования с историей никак не могут ус-

воить, что в истории нет высших гарантий в виде "непреложных зако-

номерностей восходящего развития". Ее гарантии иного свойства: чем

более целостным, скрепленным традицией, нормами и идеалами являет-

ся народ, тем более преемственной и предсказуемой будет его история.

Идентичность народа является гештальтом - целостным образом, на-

кладывающимся на историческое время и формирующим из разнообраз-

ных событий и обстоятельств единую смысловую картину. Чем слабее

национальная и цивилизационная идентичность, тем выше вероятность

фрагментации истории, превращение ее в мозаику бессвязанных и не-

предсказуемых событий.

Словом, проблему смысла истории из ведения безымянного Прогрес-

са пора передать в ведение народов - самостоятельных субъектов исто-

рии, сообщающих ей разнообразие и творческий характер. Это не озна-

чает, что единая мировая история вообще исчезает. Но она отныне вы-

ступает не в качестве запрограммированного результата безликого Про-

гресса или итога цивилизаторской миссии Запада. Она постигается как

результат творческого диалога мировых культур и цивилизаций.

Настоящий диалог есть творчество равных — носителей разного, но

при этом равновеликого, равноценного опыта. Это "демократизация"

истории, как и всякая демократизация, имеет своей предпосылкой эпи-

стемологическую скромность исторического разума. Если же, напротив,

существуют авангарды, которым дано "прозревать" конец истории, ее

высший финальный смысл, то им дано и высшее право вершить судьбы

268

народов. Ведь они лучше знают подлинные интересы народов, чем сами

народы, непросветленные относительно конечных целей истории. Если

в роли такого авангарда выступает "партия нового типа", то она вправе

не считаться с волей избирателей и вопреки им оставаться у власти,

ведя общество в заранее заданную точку истории. Бели в этой же роли

выступает "цивилизация нового типа" (а именно такой считает себя за-

падная цивилизация), то она также имеет право вестернизировать другие

народы, не ведающие своего блага и противящиеся по неведению.

Лишь предположив, что история является незапрограммированной -

открытой для разнообразного творчества, что ее богатство питается на-

личием множества мировых культур, мы приблизимся к демократиче-

скому идеалу исторического плюрализма, связанного с многообразием

цивилизаций и их ценностным равноправием.

Глава П.

ЯЗЫК ПОЛИТОЛОГИИ И УСКОЛЬЗАЮЩАЯ

РЕАЛЬНОСТЬ

Сегодня мы все поражаемся непредсказуемости политического про-

цесса в России: любые начинания основных политических акторов не-

изменно вызывают "эффект бумеранга", лишь усугубляя общий кризис.

Аналитики могли бы при этом ссылаться на невосприимчивость практи-

ческих деяний к рекомендациям политической теории, если бы сама

теория не демонстрировала столь же удручающую беспомощность по-

нимания и прогнозирования.

Вероятно, здесь стоит разделить познавательную ситуацию, касаю-

щуюся политической науки как таковой, с одной стороны, и ситуацию,

складывающуюся в России, - с другой. Везде политическая история

ведет себя как игрок, в запасе у которого бесконечное число ходов:

рано или поздно возникает ситуация, когда данному политическому ак-

тору оказывается нечем ответить на вызов, тогда его сменяют другие.

Словом, история, для того чтобы длиться и развиваться, должна превы-

шать стратегические возможности тех или иных политических субъек-

тов и обслуживающей их науки. Всякий дискурс посягает на свободу и

открытость истории и потому в принципе не может не быть ограничен-

ным. Правда, это положение не снимает одного парадокса: почему в

современных интеллектуализированных и сциентизированых обществах

результаты политических акций оказываются более неожиданными, чем

когда-либо прежде. Объяснение этого может быть дано либо в линейной

перспективе - ссылкой на то, что каждая новая ступень развития повы-

шает сложность общественно-политического процесса, либо в циклич-

269

ной - посредством ссыпки на переходный и потому особо нестабильный 1

характер нашей эпохи. я

Парадокс нашего объяснения современного эпистемологического Я

кризиса связан с инверсией известной формулы Ф.Бэкона "знание есть Ш

власть". Английский философ имел в виду, что, познавая мир, мы ум- I

ножаем свою власть над ним. Справедливо и обратное: получая власть I

над тем или иным объектом, мы делаем его "более познаваемым", пред- I

сказуемым для нас. Ясно, что при этом мы подавляем свободное много- |

образие объекта: наша власть выступает как редукционистская деятель- I

ность, как процедура упрощения подвластного нам мира. Наша гипотеза 1

относительно источника современной "эпистемологической растерянно- |

сти" состоит, таким образом, в следующем: кризис познания, создавший I

эффект "ускользающей реальности", вызван кризисом власти в совре- 1

менном мире. Сбросивший обручи власти мир стал значительно более '

разнообразным, непредсказуемым. Уровни эпистемологического кризиса

совпадают с уровнями, на которых прослеживается кризис власти.

Эпистемологаческий кризис, наблюдаемый в политологии сегодня,

заведомо выходит за пределы субъективных факторов, касающихся на-

учного сообщества. Он связан с кризисом власти в широком, постмо-

дернистском смысле — как энергетического поля, сообщающего опреде-

ленный вектор (направление) процессам, совершающимся в мире. Гло-

бальный кризис власти превращает мир направленных процессов во

Вселенную, где альтернативы становятся едва ли не равновероятными, а

потому и ускользающими от предвидения.

На каких же уровнях и в каких формах проявляется кризис властно-

го, организующего начала в мире? Где-то на рубеже 60-70-х гг. на двух

великих равнинах, являющихся сосредоточением мировой власти, - се-

вероамериканской и евразийской (российско-советской) - стало ощу-

щаться затухание "плавильных котлов", переплавляющих этносы в еди-

ный американский или единый советский народ. В США "плавильный

котел" переплавлял этносы по господствующей англо-саксонской моде-

ли. Североамериканское общество функционировало как механизм,

воспроизводящий в массовом масштабе особый тип личности, - лич-

ность, мыслящую целерационально (М.Вебер), ориентированную не

столько на ценности, сколько на материальные интересы. Этот эконо-

микоцентризм мышления является основной презумпцией всей западной

политической теории. Без четкого разграничения ориентации на интере-

сы (которые являются индивидуальными по существу) и ориентации на

ценности (всегда отражающие ту или иную коллективную идентичность)

нет ни западного политического процесса, ни западной политической

науки. Переплавка коллективных этносов в общество единого среднего

класса, ячейкой которого является самодеятельный и прагматически

270

ориентированный индивид, - вот вектор движения американского со-

циума и американской истории. Главная забота этого социума - по воз-

можности ослабить наблюдаемую корреляцию между стартовой коллек-

тивной принадлежностью (классовой, этнической, конфессиональной) и

индивидуальным успехом. Только в этом случае "плавильный котел"

работает эффективно.

Что же произошло на рубеже 60-70-х гг., как раз тогда, когда про-

грамма "великого общества" дала первые плоды и указанная корреляция

(в особенности по расовому критерию) в самом деле заметно ослабела?

Почему именно в эти годы намечается переход от автомарно-

номиналистической модели общества как совокупности автономных

индивидов к обществу "слоеного пирога", в котором индивиды сплачи-

ваются в устойчивые субкультурные общности, связанные не столько по

социально-экономическому критерию интереса, сколько по социокуль-

турному критерию ценности? Имеем ли мы здесь дело с описанным со-

циологами "постэкономическим человеком"1, с нарушением демографи-

ческого баланса между англосаксами и "цветными", с сопутствующим

ослаблением социокультурной гегемонии первых, или с чем-то еще?

Так или иначе, возникает вопрос: остается ли общество, утрачивающее

привычную социокультурную доминанту, прежним в основных своих

параметрах? Разумеется, если общество понимать как технико-экономи-

ческий механизм, нейтральный в ценностно-культурном отношении, то

проблема снимается. Западное, и в первую очередь американское, об-

щество привыкло жить в условиях плюрализма интересов, но монизма

ценностей (так называемого консенсуса по поводу базовых ценностей).

Вся западная политическая система есть механизм сбалансирования

интересов, но не ценностей. В условиях актуализации ценностного

плюрализма система консенсуса неизбежно будет давать сбои, что уси-

лит эффект "ускользающей" - неуправляемой, а потому и непредска-

зуемой - реальности...

Практически одновременно на другом конце земного шара, на севе-

роевразийской равнине, также начал остывать "плавильный котел".

Культурно нейтральный "советский человек" стал проявлять неожидан-

ный интерес к проблемам религиозно-этнических, цивилизационных

"корней", культурных истоков и т.п. Переплавка культур в тигле

социалистической индустриализации в свое время выступала вопло-

щением Прогресса. Носители этнической идентичности воспринима-

лись под знаком отсталости, как "вчерашние люди". Но уже у второго

послевоенного поколения знаки отсталости и престижности стали ме-

няться местами. Наша эпоха находится примерно в таких же отношени-

1 Активизация высших, постматериальных потребностей по мере повышения

уровня жизни, образования и культуры.

271

ях с недавно ушедшей, как европейский романтизм с эпохой Просвеще-

ния. Романтики тоже отвергли умозрительно-догматический универса-

лизм просветителей, тоже индивидуализировали историю своего народа,

уникальность которой стала восприниматься не как пережиток, но как

ценность. Но индивидуальная, ценностно окрашенная и ориентирован-

ная история не укладывается в шаблоны "всеобщих закономерностей",

бросает вызов теории.

Основное недоразумение нашей постсоветской истории состоит в

том, что многие народы бывшего Советского Союза, отвергнув универ-

салии советизации, на первых порах приняли универсалии вестерниза-

ции. Поэтому и Западу казалось, что уход из Союза автоматически оз-

начает движение на Запад. Это недоразумение уже рассеивается. Западу

предстоит понять, что кризис СССР - это в конечном счете и кризис

Запада, банкротство великой письменной традиции, которая начиная с

Нового времени объединяла культуры и этносы, создавала облик

"европейского человечества" и тяготеющей к нему мировой периферии.

Реванш малых этнических традиций есть, по существу, реставрация

древнего языческого многобожия - вызов "осевому времени", открыв-

шему великую общецивилизационную перспективу. По сути дела, СССР

был форпостом Запада в Евразии, держателем великой письменной тра-

диции европейского происхождения, хотя и видоизмененной в духе ме-

стных запросов. Крах СССР знаменует выпадение весьма, значительной

части мира из-под влияния великих письменных традиций, сформиро-

ванных в классическую эпоху на Западе. Итогом этого станет не вес-

тернизация по "правильному", либеральному образцу, а активизация

Востока в еще непредсказуемых формах. В этом смысле можно срав-

нить "холодную войну" между СССР и Западом с Пелопоннесской вой-

ной, итогом которой стали закат античного европоцентризма, ослабле-

ние Греции перед лицом "варваров". Речь не о том, чтобы отождеств-

лять вероятный реванш Востока (мусульманского, с одной стороны,

конфуцианско-буддийского - с другой) с волной варварства. Весьма

вероятно, что в отдаленной перспективе это даст человечеству новые

шансы. Но для современного европеизированного поколения, как и для

европеизированной науки, это означает начало длительного периода

непредсказуемости, жизнь в мире, лишенном прежних ориентиров.

Крах великой письменной традиции означает также реванш лока-

лизма над центризмом: город больше не ведет за собой деревню, цен-

тры - провинцию. Носители письменной традиции в культуре выступали

как референтные группы для остальных: к их мнению прислушивались,

их поведение копировали. Так работал механизм социокультурного

управления нацией; центр как носитель эталонной культуры управлял

сознанием народа. У нас носители письменной традиции дважды в XX в.

272

обманули нацию: сначала по поводу светлого коммунистического буду-

щего, затем светлого либерально-буржуазного будущего. В результате

центр утратил свой статус социокультурного лидера - носителя велико-

го цивилизационного текста. Отныне в глазах окраин он выступает как

носитель хаоса, как воплощение дестабилизующих начал. Отсюда стра-

тегия дистанцирования по отношению к нему: центростремительная

ориентация в культуре сменяется центробежной. В этих условиях преж-

няя социологическая презумпция (более развитые регионы и слои ука-

зывают менее развитым их завтрашний день) уже не работает, предви-

дение и прогнозирование становятся проблематичными.

Следует упомянуть, может быть, о главном факторе глобальной не-

предсказуемости - утрате общечеловеческой перспективы, связанной с

воцарением постмодернизма. Европоцентричный модернизм верил в

единые исторические судьбы человечества, хотя и понимал это весьма

односторонне. Он выстраивал иерархию мировых культур, в которой

все отличное от Запада воспринималось как пережиток прошлого.

Плюрализм культур в пространстве подменялся иерархией во времени.

С этим, собственно, связаны такие ключевые для западной политиче-

ской науки понятия, как "модернизация", "вестернизация", "догоняю-

щее развитие" и т.п. Этому европоцентричному самомнению нанесла

чувствительный урон культурологическая эстетика. Этнографы, культу-

рологи, культурные антропологи открыли великое многообразие куль-

туры и увидели в этом ценность, в первую очередь эстетическую. Одна-

ко на наших глазах левый культуроцентризм, склонный противопостав-

лять механическому Западу богатую органику Востока и Юга, превра-

щается в правый, неомальтузианский, едва ли не расистский. Появилась

новая концепция "золотого миллиарда": человечество стали делить на

вырвавшееся вперед постиндустриальное меньшинство и навсегда обре-

ченное большинство, которому дорога в постиндустриальное общество

заказана по причине принципиальной ограниченности земных ресурсов

и угрозы экологической катастрофы. Таким образом, постмодернизм

открыл многообразие культур и плюрализм цивилизаций, как оказалось,

только для того, чтобы закрыть общечеловеческую перспективу.

Постмодернисты третируют европоцентризм, униформизм, отбрасы-

вают все утопии закономерно наступающего будущего и управляемого

настоящего. Все это выгодно отличает их от модернистов по культурно-

эстетическим критериям. Но если эксплицировать заложенные в по-

стмодернизме политические установки, то оказывается, что плюрализм

культурно-исторических типов реабилитирован только для того, чтобы

загнать все незападное человечество в своего рода резервацию, изолиро-

вать его от "золотого миллиарда", прорвавшегося в эпоху постиндустри-

ального изобилия. Здесь мы имеет дело с невиданной еще ревизией гу-

{ 273

манистических ценностей, унаследованных от великих эпох Ренессанса^

Реформации и Просвещения. Бели постмодернизм утвердит себя в кач!1

стве не только культурологического феномена, но последовательно pe^l

лизуется в мироустроительных установках Запада, в стратегиях его геоН

политики, то мы вскоре будем иметь совершенно иную картину мираЯ

отличную от тех перспектив, которые рисовали ведущие идеологи клас-Ц

сической эпохи, - от либерализма до коммунизма. 1

Потеря общечеловеческой перспективы делает мир непредсказуемым!

не только в эпистемологическом смысле - в связи с тем, что отныне]

более развитые общества уже не указывают менее развитым их зав-]

трапший день. Мир рискует стать более непредсказуемым и потому, что I

в нем значительно возрастут взаимная подозрительность и вражда, I

стремление решать свои проблемы за счет "неудачников", станет боль-1

ше обидных "двойных стандартов". Наиболее яркий пример — поведение I

перед лицом глобальных проблем. Совсем недавно на Западе вызревала |

новая реформация — изменение типа экономического поведения под |

влиянием экологических предостережений "Римского клуба". Нефтяное :

эмбарго арабских стран и многократное подорожание энергоносителей

ускорило структурный сдвиг на Западе - переход от энергоемкой эко-

номики к наукоемкой. Это открывало общечеловеческую перспективу

перехода к новой экологически ответственной цивилизации. Внезапное

крушение СССР породило неожиданный соблазн реколонизации - пре-

вращение шестой части суши в источник дешевого сырья и место сбора

токсичных отходов. Продлить существование экологически безответст-

венного потребительского общества за счет ресурсов России - вот ис- 1

кушение постмодернистского сознания, которое вместо единого цивили- 1

зационного пространства видит в современном мире множество разно- 3

качественных пространств. Это грозит в целом замедлить назревшую |

экологическую реформацию человечества. Деиндустриализация России, >

превращение ее в доиндустриальное общество, предназначенное для

сырьевого обслуживания постиндустриальных обществ Запада, - вот

проект новой поляризации мира, едва ли планируемый постмодернист-

ской эстетикой, но внутренне связанный с тем разрушением общечело-

веческой перспективы, которое она произвела в мире ценностей и идеа-

лов.

Драма современного мира связана с тем, что рассогласованность ко-

дов национальной культуры совпала с крушением общечеловеческой

перспективы. На Западе оказался рассогласованным код экологического '

поведения: рост экологической ответственности применительно к сво-

ему "внутреннему пространству" сочетается с усилением экологической

безответственности в отношении политически незащищенных перифе-

рийных пространств, среди которых главным оказалось российское. В

274 Ш

незападных обществах, в частности в нашей стране, рассогласованность

касается экономического поведения - несводимости парадигм производ-

ства и потребления. Усвоив нормы и установки западного "потреби-

тельского общества", мы оказались не в состоянии усвоить нормы его

продуктивного поведения, обеспечивающего экономическую эффектив-

ность. Возникла описанная Р.Бартом ситуация, когда приходится

"разграничивать две грамматики — активную грамматику, грамматику...

высказывания, производства, и грамматику пассивную, то есть грамма-

тику слухового восприятия. При транслингвистическом переходе на

уровень дискурса это разграничение могло бы объяснить парадоксаль-

ность нашей культуры, с ее единством слухового кода (кода потребле-

ния) и раздробленностью кодов производства..."1 Коды потребления ста-

новятся все более универсальными; коды производства сохраняют удру-

чающий партикуляризм.

Ясно, что такая ситуация чревата взрывом для незападных обществ,

которые оказались не в состоянии ни предотвратить массовую револю-

цию притязаний, ни построить экономику, способную эти притязания

удовлетворить.

В подобных условиях следует ожидать национальных расколов: на

вестернизованный "авангард", живущий по меркам западных обществ и

ценностно не связанный с национальной культурной традицией, и ту-

земную массу, загоняемую в гетто нищеты. Не наблюдаем ли мы сего-

дня признаки такого раскола между "новыми русскими" и "старыми

русскими"? Этот раскол не только социальный, но и исторический, свя-

занный со столкновением разных типов пространства-времени. Вестер-

низация привилегированных слоев общества совпадает с ориентализагш-

ей низов, все больше удаляющихся от цивилизованных эталонов и стан-

дартов жизни. Перед нами двойное свидетельство культурной катастро-

фы, связанной с забвением общечеловеческой перспективы. На меж-

страновом уровне это проявляется в разделении на регионы, уготовлен-

ные для постиндустриальной "семьи народов", и регионы, которым гро-

зит "окончательное отлучение".

На внутреннем уровне это проявляется в процессе денационализации

элиты, не только порывающей с местной традицией, но и оспаривающей

общенациональную перспективу как таковую. Цивилизационный раскол

западнической прогрессистской элиты и туземной массы назревал в

России давно. Идентификация с силами Прогресса нередко заставляла

искать "главного врага" в собственной стране. Но все же до недавнего

времени прогрессистское подозрение никогда не падало на народ в це-

1 Барт Р. Избр. работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 520.

275

лом. Оно касалось исключительно отщепенцев Прогресса — "отживших

классов". Сегодня дело идет к тому, что "прогрессисты" станут гово-

рить об отживших народах. Может быть, впервые после возникновения

христианства у национальной элиты исчезает ясно выраженная воля

утверждать и отстаивать общенациональную перспективу - открывать

будущее, предназначенное для всех. Современная политическая элита

явно колеблется между двумя парадигмами: "старой" парадигмой строи-

тельства общенационального дома и "новой" парадигмой внутренних

эмигрантов, не готовых идентифицировать себя с соотечественниками

не только в настоящем, но и в будущем. Если революционный расколь-

ник Ленин, говоря о двух культурах в каждой национальной культуре, в

перспективе видел все же единую для всех коммунистическую цивили-:

зацию, то новые раскольники усматривают в национальной культуре;

прообраз двух разных цивилизаций и соответственно разных типов бу-

дущего.

Между стремлением что-то строить в "этой" стране и стремлением Л

эмигрировать, натурализоваться на Западе, рассматривая свою страну ;|

как средство обогащения, но не как "дом бытия", окончательный выбор

еще не сделан, но колебания налицо, и они многое объясняют в крайней

противоречивости и непредсказуемости нашей современной политики.

Ясно, что традиционный политический дискурс здесь не вполне уме- Ц

стен. Полититологи привыкли рассуждать о борьбе элиты и контрэлиты

при неоговоренном, но несомненном допущении того, что как элита,

так и контрэлита обладают национальной идентичностью и оспаривают

друг у друга право формировать общенациональное будущее. Как меня-

ется политический дискурс в условия, когда воля к творчеству общена-

ционального будущего грозит иссякнуть? В рамках детерминистской

парадигмы будущее просто непреложным образом вытекает из прошло-

го и в этом смысле является гарантированным и предопределенным.

Нам представляется, что такого рода фатализм несостоятелен. Мост от

прошлого к будущему прокладывают современники, обладающие значи-

тельной свободой выбора и волей к тому или иному ценностно значи-

мому будущему. Если эта воля слабеет в условиях всеобщей дез-

ориентации и деморализации, будущее, по закону энтропии, будет

непременно хуже, чем прошлое (которое в свое время формировали не

декаденты, а люди, действительно знающие, чего они хотят), и одновре-

менно очень уязвимым для воздействия исторической случайности. Ка-

призы случая нейтрализует политическая воля, которая, в свою очередь,

зависит от ценностей, от того, каков статус должного, статус идеала в

данной культуре. Ослабление идеалов непременно сопровождается ос-

лаблением политической, государственной воли и разгулом случайно-

276

сти. В целом можно сказать, что в условиях, когда ценностные факторы

в культуре имеют высокий статус и в самом деле направляют поведе-

ние, в политической науке повышается эффективность понимающей

методологии (политология понимания). Напротив, в опустошенном со-

циокультурном пространстве, где воля воздвигать мосты от прошлого к

будущему слабеет, в политологии воцаряется детерминистское объясне-

ние. Словом, ценностно ориентированные политические деятели испо-

ведуют принцип Сартра, о котором уже говорилось выше: у человека

нет алиби (т.е. нет прав ссылаться на объективные трудности для оправ-

дания своего поведения). В тех же культурах, где "бог умер" и поведе-

ние регулируют не устойчивые ценности, а сиюминутная выгода, всегда

преобладают ссыпки на обстоятельства.

Все дело, однако, в том, что факторам, относящимся к "объектив-

ным обстоятельствам", нет числа, а потому ссылающаяся на строгое де-

терминистское описание теория на самом деле занимается произволом -

выхватыванием тех или иных факторов и приписыванием им статуса

"решающих". Произвол материи всегда выше произвола, приписываемо-

го Богу, ибо Бог символизирует упорядоченную Вселенную, имеющую

единый высший смысл. Утрата единого высшего смысла и утверждение

постмодернистской мозаики потеснили присутствие логики в истории.

Направленность истории к будущему обеспечивается не столько При-

чинами, сколько Ценностями, а следовательно, волей и мужеством во-

одушевленных политических акторов.

Современная политическая реальность потому так часто ускользает

от предвидения, что в современной культуре резко ослабела воля к оп-

ределенному ценностно очерченному Будущему.

Будущее освещают идеалы. Если они меркнут, мрак окружает нас с

порога.

Резюмируем. Снижение предсказуемости в современном мире в це-

лом связано с ослаблением властно организующего начала, сообщающе-

го процессам направленность. Это начало, в свою очередь, связано с

духовной властью: по-настоящему властвует над людьми тот, кто власт-

вует над их помыслами. Но духовная власть дается лишь тем, кто от-

крывает подвластным возвышающую общечеловеческую перспективу,

исповедуя новозаветный принцип универсальности спасения. На этих

основаниях Запад управлял миром, мобилизуя те или иные идеологии

общечеловеческого перехода к светлому будущему. На этих же основа-

ниях политические элиты утверждали свою духовную власть в масшта-

бах нации, открывая горизонты общенационального рывка в будущее.

Сегодня впервые после Рождества Христова так откровенно оспаривает-

ся общечеловеческая перспектива и на международном и на националь-

277

91

ном уровнях. Адепты нового сектантства — спасения для избранных -

основательно замутили общечеловеческую перспективу. Тем самым она

развязали себе руки и сняли всякую ответственность, но вместе с этим

утратили духовное первородство - право на власть над умами. Постмо-

дернизм с его утратой общечеловеческой перспективы одновременно

свидетельствует об ослаблении воли к власти на Западе: эта цивилиза-

ция, кажется, готова отвернуться от остального мира со всеми его про-

блемами, снять с себя "глобальную ответственность". Аналогичный кри-

зис перспективы наряду с утратой духовного первородства (власти) по-

разил политические элиты многих незападных обществ, втайне вестер-

низированных и денационализированных. Национальное пространство,

не организуемое элитой, начинает рассыпаться, а процессы, в нем про-

исходящие, теряют исторический вектор (определенную направлен-

ность). Таковы источники непредсказуемости современного мира. Бу-

дем надеяться, что эта рассогласованность воли и перспективы объясня-

ется только кризисом перехода от старых синтезов к новым, соответст-

вующим запросам нового информационного общества, которому пред-

стоит своими средствами подтвердить единство человеческого рода и

присутствие смысла в истории.

I