Московский государственный университет

им. М. В. Ломоносова

А.С.Панарин

УЧЕБНИК

•ПРОСПЕКТ»

ВВЕДЕНИЕ

(О предмете и методе политической науки)

Главный парадокс политики состоит в том, что, с одной стороны,

она существует с тех пор, как сложилась публичная власть и общество

разделилось на управляющих и управляемых, но, с другой стороны, по-

литическая жизнь в современном смысле слова возникает лишь в демо-

кратическом обществе, признающем несовпадение групповых интересов

и допускающем их соревнование в форме политического соперничества.

В традиционных обществах (как и в современных тоталитарных режи-

мах) нет политической жизни как процесса, в ходе которого определя-

ются носители власти - они там заранее известны.

О политике можно сказать то же самое, что Ф.Хайек сказал о ры-

ночной конкуренции: она есть процедура открытия таких факторов,

которые было бы невозможно открыть по-иному, ибо они носят непре-

допределенный характер. Вот ключевое понятие современного полити-

ческого процесса - непредопределенность результата.

Таким образом, специфика политики открывается с позиции теории

игр. Участие в политической игре, как и в любой другой, имеет смысл

лишь постольку, поскольку ее результаты не предопределены и, следо-

вательно, каждый из игроков имеет свой шанс. Если это условие нару-

шается, то мы можем констатировать, что нормальная политическая

жизнь отсутствует. Все мы помним коммунистические "выборы" на

безальтернативной основе - к нормальному политическому процессу

они отношения не имеют. Не дает гарантий и многопартийность, если

она представлена так, что "руководящую партию" окружают партии-

сателлиты.

Итак, можно дать первое определение политики: она есть форма

рисковой деятельности, в ходе которой участники оспаривают друг у

друга возможность определять характер и поведение власти. Решающим

здесь является принцип неопределенности, отраженный в понятии рис-

ка. Уже это понятие выводит современную политическую науку за пре-

делы классического детерминизма, формулирующего свои "непре-

ложные закономерности" и предопределенные финалы.

В частности, марксистская методология исключает политическое ви-

дение именно потому, что ориентируется на заранее известных победи-

телей (класс - гегемон, партия - авангард).

Но игру делает интересной не только относительное равенство шан-

сов, но и характер ставок. Если ставки никого не интересуют, игра не

привлечет по-настоящему интересных участников. Только тогда, когда

политика рассматривается как процесс, в ходе которого в самом деле

1* 3

решаются жизненно важные вопросы, она провоцирует общественные

страсти и привлекает яркие характеры. И здесь мы сталкиваемся с еще

одним парадоксом политики. Люди, твердо стоящие на ногах, решают

свои повседневные проблемы вне политики. Собственно, именно это

отражается в знаменитых принципах классического либерализма: laissez

faire, невмешательство государства в повседневную жизнь граждан.

"Политический человек" отличается от "экономического человека" ли-

беральной классики своей склонностью перемещать решение социаль-

ных проблем из сферы гражданского общества в сферу государства.

Классика в сущности предполагает, что граждански респектабель-

ный образ жизни - это неполитический образ жизни. Уважающие себя

люди не возлагают своих надежд на государство: они решают свои про-

блемы самостоятельно. Здесь необходимо обсудить еще один постулат

либеральной классики: о "естественном человеке" и "естественном со-

стоянии". Просветители XVIII в. склонны были отождествлять граждан-

ское состояние с естественным состоянием. Главную проблему они ви-

дели в том, чтобы устранить "искусственные" феодальные учреждения,

сковывающие свободу "естественного человека" ("разумного эгоиста").

Этот просветительский предрассудок дожил до наших дней. Наши ре-

форматоры с подачи своих западных учителей тоже отождествляли

"экономического человека" с "естественным" и потому надеялись, что

как только будут убраны "искусственные преграды" тоталитарного по-

рядка, само собой возникнет гражданское состояние со всеми его атри-

бутами - рынком, отношениями партнерства и т.п.

Вскоре последовало горькое разочарование: тотальное отступление

государства как общественного регулятора открыло дорогу не отноше-

ниям партнерства, а отношениям едва ли не тотального грабежа, обмана

и насилия.

И дело вовсе не в том, что такова специфика российского населе-

ния, отвыкшего от гражданской саморегуляции и самодеятельности.

Современные аналитики, внимательно изучающие условия экономиче-

ского старта на Западе, установили, что рыночные отношения основаны

не на естественном состоянии, а на правовом. Только право усмиряет

экспроприаторские поползновения "сильных" и ставит их в ситуацию,

когда заполучить желаемую "потребительскую стоимость" они могут

только вступив в отношения партнерского обмена с другими. Таким

образом, в правовом состоянии сила больше не приносит дивидендов.

Ценности и установки гражданского партнерства не даются от рождения

и не входят в генетическую программу естественного "разумного эгоиз-

ма", а вытекают из опыта правового состояния, обесценивающего голую

силу. В свете этого мы вынуждены по-новому взглянуть на политиче-

скую сферу: она не является исключительным прибежищем неудачни-

4

ков, не способных существовать по нормам партнерского обмена и по-

тому обращающихся к власти за покровительством; она является при-

бежищем всех, уберегая общество от стихии насилия. Следовательно,

либеральный принцип "государство-минимум" нуждается в уточняющей

интерпретации: для поддержания нормальных партнерских отношений

требуется правовая неусыпность государства, предотвращающего нару-

шения правил игры.

Если снова прибегнуть к аналогии с игрой, то вырисовывается образ

государства как судьи, которому категорически запрещено вмешиваться

в пользу одной из команд, но столь же категорически вменяется в обя-

занности неукоснительно следить за тем, чтобы не было нарушения

правил. Политика, таким образом, выступает как инновационный про-

цесс производства новых властных статусов и влияний в границах уни-

версальной (общеобязательной) правовой нормы. В этом смысле право-

мерно говорить о едином политико-правовом комплексе. Политика вне

права самоуничтожается, так как стихия силы либо разрушает цивили-

зованное общество, либо ведет к диктатуре, исключающей нормальную

партийно-политическую соревновательность. Таким образом, основной

вопрос политической теории, касающийся самих условий существования

политики, имеет две стороны. Одна указывает на то, какие условия

требуются, чтобы политическая игра велась активно, сохраняла смысл и

привлекала интерес, другая - на то, какие усилия требуются для прове-

дения ее в цивилизованных рамках.

Что касается первой стороны, то она включает решение следующих

проблем.

На мировоззренческом уровне: участники политической игры дей-

ствуют в рамках открытой непредопределенной и негарантированной

истории, никому не передоверяющей монопольное право выступать от

ее имени. В самом деле, если существует то или иное "великое уче-

ние", заранее открывающее нам "финал истории", и есть авангард, реа-

лизующий эту историческую необходимость, то создается такая ситуа-

ция, в которой свободная политическая соревновательность скорее все-

го будет отвергнута: вооруженный "великим учением" авангард лучше

знает интересы народа, чем сам народ. Поэтому даже если электораль-

ное большинство "по недоразумению" или по незнанию высших истори-

ческих истин отказало ему в своем доверии, он сохраняет моральное

право захватывать и удерживать власть во имя "высшего блага". Таким

образом политический суверенитет народа сохраняет духовную леги-

тимность лишь при условии, что за спиной народа не маячит скрытая

необходимость - великий рок истории. В этом смысле мы и говорим о

том, что демократическая политическая культура носит светский и эм-

пирический характер.

На социологическом уровне политическая игра сохраняет свой сто-

хастический характер лишь при номиналистических1 допущениях. Если

бы все избиратели в процессе выборов вели себя как лояльные члены

своих социальных групп, борьба за избирателя была бы бессмысленной,

а распределение голосов известным заранее: оно совпадало бы с удель-

ным весом различных общественных групп. Современное массовое об-

щество тем, в частности, отличается от традиционного, что люди в нем

жестко не привязаны к своим социальным группам. Вместо фатальности

единой коллективной судьбы действует принцип свободного индивиду-

ального самоопределения. Чем более открытыми и взаимопроницае-

мыми являются социальные группы, тем лучше подтверждается демо-

кратическая презумпция свободного индивидуального самоопределения.

Таким образом, нормальная политическая соревновательность предпола-

гает, что люди не только действуют в открытой, непредопределенной

истории, но и в открытом в социологическом смысле обществе. Они

меняют свои политические предпочтения вместе с изменениями соци-

альных ориентации.

На уровне взаимоотношений политического и неполитического

политическая активность предполагает также, что в данной сфере дей-

ствительно решаются жизненно важные вопросы и что она, таким обра-

зом, способна оказывать эффективное влияние на другие сферы обще-

ственной жизни. Политическая наука здесь сталкивается с конфликтом

двух парадигм2, которые по имени наиболее ярких представителей мож-

но назвать соответственно парадигмой М.Фуко и парадигмой Г.Бэккера.

Французский политический философ М.Фуко, опираясь на специфиче-

ский "континентальный" опыт, полагает, что власть не локализуется в

собственно политической сфере. Она преследует нас всюду: в семье, в

школе и университете, в больнице и в клубе. Всюду мы сталкиваемся с

асимметрией влияния, выражающейся в том, что А влияет на Б сильнее,

чем Б на А. Власть, таким образом, выступает как универсальное об-

щественное отношение. Поэтому наука о власти, если она желает не

быть жертвой иллюзий, должна всюду "раскрывать вездесущий микроб

власти", создающий специфическую лихорадку в человеческих отноше-

ниях.

Власть может демонстрировать себя, как она это делает в собствен-

но государственной сфере, но она может оказывать скрытое влияние.

Обязанность аналитика, согласно М.Фуко, - срывать маску власти, в

особенности в тех сферах, где о господстве и подчинении говорить не

Номинализм есть определенная позиция в вечном философском споре о

природе общих понятий: "реалисты" полагают, что общее существует реально и

предшествует отдельному; номиналисты полагают, что общее - это всего лишь

сумма отдельных и, следовательно, существует лишь номинально.

Парадигма - коллективная познавательная установка (модель), посредст-

вом которой данное поколение ученых выстраивает и интерпретирует накопле-

ние новых фактов, не укладывающихся в сложившуюся модель.

6

принято. В такой парадигме политология выступает как наука о соот-

ношении формальных и неформальных возможностей власти, имея в

виду прежде всего то, что последние по объему заведомо превышают

первые. На этой основе предметом политологии оказывается властное

измерение любых сфер общественной жизни, а сама она выступает как

междисциплинарная теория, объединяющая политическую экономию,

политическую демографию, политическую культурологию и т.д.

Совсем иначе предмет политологии выступает в парадигме

Г.Бэккера. Этот представитель чикагской школы склонен "максимали-

зировать" либеральный принцип "государство-минимум", предполагая,

что развитие нормального гражданского общества сопровождается не-

прерывным поэтапным сокращением прерогатив власти. Цивилизован-

ный процесс понимается как процесс замещения властных отношении

отношениями гражданского партнерства - вплоть до полного свертыва-

ния власти. Здесь, как видим, либеральная традиция смыкается с мар-

ксистской, ожидающей "полного отмирания" государства и политики. В

этой парадигме политическая наука выступает не поли-, а монодисцип-

линарной, так как предполагается, что власть локализуется исключи-

тельно в государственной сфере и изучение ее не требует привлечения

других наук, кроме науки о политической власти как таковой.

Любопытно, что реальный политический процесс отличается цик-

личностью, причем разные его фазы то больше соответствуют "пара-

дигме Фуко", то "парадигме Бэккера". Скажем, социал-демократическая

(или кейнсианская) фаза предполагает "большое" социальное государст-

во, активно вмешивающееся в общественную и экономическую жизнь.

Напротив, как правило, следующая за ней консервативная (монета-

ристская) фаза сопровождается критикой "завышенных" социальных

обязательств государства, свертыванием соответствующих программ и

расходов. На этом этапе реванш берет "парадигма Бэккера". На самом

деле, как нам представляется, обе парадигмы связаны отношениями до-

полнительности. Подобно физике, описывающей одну и ту же реаль-

ность то на языке теории поля, то на языке корпускулярной теории,

политология может описывать власть в ее институциональных формах,

когда она является нам зримо и вещественно ("корпускулярно"), а мо-

жет - во внеинституциональных формах, когда она прячется в сферах

неформального влияния и контроля.

Реальное противоречие общественной жизни состоит в том, что в

одних случаях люди заинтересованы в том, чтобы власть явила свое

лицо, институциировалась и конституциировалась, а в других - напро-

тив, в том, чтобы она "стушевалась" до незначительного, неформально-

го влияния. Реальная дилемма часто состоит не в том, больше или

меньше власти требуется обществу, а в том, в каких формах ей пред-

стоит выступить: формально-институциональных или неформальных. Не

7

менее важный вопрос касается социальной эффективности власти.

Здесь мы сталкиваемся с различием критериев, унаследованных от ли-

беральной классики, с одной стороны, и современных модернизацион-

ных и постмодернизационных теорий - с другой.

С позиций либерально-представительской классики власть эффек-

тивна, если она удовлетворительно вьшолняет те или иные заказы граж-

данского общества и его групп. Власть не должна иметь собственной

воли - это означало бы узурпацию воли гражданского общества; ее

дело - выступать с заполненным (императивным) мандатом. Подобная

философия, несомненно, связана с презумпциями просвещенческого

"натурализма" - апологетикой "естественного состояния" и "естествен-

ного разумного эгоизма".

В модернизационной парадигме, характерной преимущественно для

обществ "догоняющего развития", "естественное состояние" как раз

признается наименее удовлетворительным, обрекающим на консервацию

устаревших порядков, на отставание. Поэтому эффективность власти

оценивают по тому, насколько она способна организовать процесс со-

циальной модернизации и управлять им. Власть здесь выступает в роли

"наставника общества" и берет на себя функции социальной инжене-

рии. Наконец, в постмодернистской "скептической" парадигме, когда

уже не верят ни в историческую необходимость, ни в универсалии про-

гресса, эффективность власти выступает как кредо профессионалов,

умеющих "красиво" вести игру и ориентирующихся не на вкусы и ин-

тересы "публики" (избирателей), а исключительно на критерии, приня-

тые в среде класса политических профессионалов. Политика обособля-

ется от общества, утверждая свою "профессиональную" автономию и

свои внутренние нормы. В этой парадигме от аналитика требуются не

столько усилия по выявлению тех или иных "приводных ремней", иду-

щих от общества к власти и обратно, сколько высвечивание механизмов

производства власти внутри самой власти. Власть в данном случае вы-

ступает как акционерное предприятие, участниками которого являются

держатели властного капитала - возможностей оказывать давление и

создавать напряженность. Постмодернистская аналитика заявляет вместе

с марксистской, что власть делится не по голосам (избирателей), а "по

капиталу", но при этом имеется в виду не "финансовый капитал", а

капитал властного давления, в рамках которого связи с силовыми

структурами или возможности влиять на позицию прессы ценятся от-

нюдь не меньше, чем обычные финансовые возможности. Это возрас-

тающее обособление процесса производства власти от, общества выхо-

дит за рамки обычной дихотомии "демократия - авторитаризм", так как

наблюдается сегодня всюду, и на Востоке, и на Западе. Этот процесс

сопровождается "эмансипацией" власти от давления со стороны ценно-

стной сферы.

8

Соотношение между двумя детерминантами власти - со стороны ин-

тересов и со стороны ценностей - представляет сегодня одну из важ-

нейших проблем политологического анализа.

Вспомним, что власть нужна обществу не только чтобы удовлетво-

рять социальные заказы различных групп и добиваться сбалансирован-

ности их интересов, но и для того, чтобы предохранять общество от

всегда подстерегающей стихии насилия.

Те, кто судит о власти только на основании критерия выполненных

или невыполненных социальных обязательств, недооценивают этот по-

следний аспект. Радикал-реформаторы и революционеры "демонтируют"

старую власть от имени "более справедливого" или "более рационально-

го порядка". Они при этом нередко забывают, что наряду с различиями

плохого и хорошего порядка существует более кардинальное различие

порядка и xaoeajlopa понять, что, ломая прежний порядок, реформато-

ры автоматически не попадают в "светлое будущее" на основе непре-

ложных закономерностей прогресса. В действительности мы живем не

во Вселенной Маркса, а во Вселенной Винера, в которой хаос - более

вероятное состояние, чем какой бы то ни был порядок.

Это рассуждение о власти в контексте порядка как наиболее дефи-

цитного состояния, ведет политологию к старой дихотомии "цивилиза-

ция - варварство". Политическая власть предохраняет общество от вар-

варства всеобщего нелегитимированного насилия - в этом ее достоинст-

во помимо тех, которые мы отыскиваем с помощью критериев социаль-

ной справедливости, свободы, равенства и т.д.

Важно, чтобы спор о справедливости и несправедливости велся в

рамках цивилизованного порядка, а не сопровождался провалом в вар-

варство неупорядоченных "разборок" между различными силами. По-

этому вопрос о том, как сохранить политическое соперничество, т.е.

производство новых социальных статусов и отношений в границах ци-

вилизованного порядка, принадлежит к главнейшим вопросам политиче-

ской теории. Цивилизованный политический порядок в качестве пред-

мета изучения политической теории не совпадает с предметом правовой

науки. Последняя изучает формальные институциональные основания

такого порядка, тогда как политическая теория исследует реальные

факторы производства порядка: различные групповые мотивации и цен-

ности, интересы и позиции в их взаимном динамичном балансе.

Политическая наука постоянно балансирует между "парадигмой ин-

тересов" и "парадигмой ценностей". Хотелось бы предостеречь от по-

спешного вынесения вердикта ценностному подходу. Человек -

"религиозное животное" (Л.Фейербах) и не может жить только интере-

сами. Процедуры согласования интересов давно изучает западная поли-

тическая теория. Процедура согласования различных культурных норм

и ценностей изучена гораздо хуже. Между тем она имеет особое значе-

ние для нашей страны, включающей множество разнородных этносов,

конфессий, культурных традиций.

Вести диалог в ценностно однородном или ценностно-нейтральном

поле значительно легче, чем в ситуации, когда участники ценностно

ангажированы и при этом имеют различные приоритеты.

Современная политология сочетает две методологические стратегии.

Одна из них связана с процедурами отнесения к интересам. Раскрыть

пружины "реальной политики" - значит вскрыть стоящие за ней инте-

ресы. Это предполагает решение другой задачи: какими средствами мо-

жет быть достигнут консенсус в области интересов.

Вторая стратегия связана с процедурами отнесения к ценностям. В

аналитическом смысле она предполагает раскрытие той пружины поли-

тических событий, которая связана с конфликтом ценностей, ментали-

тета, традиций.

В этой связи требуется решить задачу: как достичь компромисса и

согласования различных ценностных позиций. Эта задача обретает осо-

бую актуальность, когда столкновение интересов и позиций происходит

в ценностно-разнородном поле.

"Натуралистам" в политике, привыкшим подсчитывать шансы сторон

в одном только материальном измерении, современная Россия может

представляться скорее объектом, чем субъектом большой мировой по-

литики. Они рассуждают в линейном времени, где будущие состояния

однозначно предопределены предшествующими, будущие шансы - су-

ществующими стартовыми условиями. Однако, если бы это и в самом

деле было так, у Истории были бы вечные любимцы - неизменные ли-

деры, гегемоны и передовики.

Опыт показывает, что это не так, что история реализует свои аль-

тернативы, периодически меняя "лидеров прогресса" и центры мирового

развития. При этом материальной силе первоначально противопоставля-

ется не такая же сила, а духовное преимущество. Всемогущему Риму

когда-то противостоял Карфаген — и потерпел поражение. Реальная ис-

торическая альтернатива оказалась связанной с Иерусалимом, который

заведомо не мог тягаться с Римом по критериям могущества. Он проти-

вопоставил материальной силе альтернативу в сфере духа, в системе

ценностей - и Рим потерпел поражение.

Подводя итоги этих предварительных рассуждений, можно заключить

следующее. Политология как новая научная и учебная дисциплина

именно в силу своей новизны сильнее влияет на формирование нового

стиля мышления в общественных науках, чем другие дисциплины, ус-

певшие сложиться раньше. Она не может отстоять свой статус в систе-

ме современной науки, не преобразовывая в соответствующем духе всю

эту систему, не актуализируя те проблемы и ракурсы научного мышле-

ния, с которыми она связана генетически.

Раздел I.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ БЫТИЕ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ

САМОСОЗНАНИЕ

Глава I.

ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО БЫТИЯ

Если существование действительно

предшествует сущности, то человек

ответственен за то, что он есть.

Сартр Ж.П.

Парадокс политического бьпия связан с тем, что для того, чтобы от-

крыть это бытие, требуется совершить немалое методологическое уси-

лие. Дело в том, что в рамках прежней марксистской картины мира

политики как бытия не существовало. Она причислялась к области

"надстройки" и тем самым лишалась бышйственного статуса.

Экономикоцентризм можно отнести к числу тех "идолов", в которых

знаменитый английский философ рубежа XVI-XVII вв. Ф.Бекон видел

основную причину нашей невосприимчивости к реальностям окружаю-

щего мира. Например, экономикоцентричная дальтоника марксизма да-

вала чрезвычайно однобокие видения общества и человека. Получалось

так, будто основные человеческие мотивации сосредоточены в сфере

материальных интересов; все остальное, вплоть до высших духовных

запросов, относилось к числу средств, которые человек использует для

обеспечения или идеологического оправдания своего неистребимого

корыстолюбия.

То же самое касалось картины общества в целом; его динамика по-

мещалась внизу, в сфере материального производства; что касается

высших сфер - морали, культуры, религии, то "у них нет истории, у

них нет развития: люди, развивающие свое материальное производство и

свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей действитель-

ностью также свое мышление и продукты своего мышления"1.

Политику марксистский экономикоцентризм также относит к облас-

ти "надстройки", отражающей и обслуживающей экономико-производ-

ственный базис. Такое воззрение противоречит и историческим фактам,

и нашим повседневным наблюдениям. Сама история большевизма, на-

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 25.

11

чавшего свои миропотрясательные эксперименты с насильственного

захвата власти, стала свидетельством примата политики. Но и в менее

экстравагантных проявлениях, не связанных с насильственной "передел-

кой мира", политика являет свою бытийственность. Нигде в такой сте-

пени не бушуют страсти, не сталкиваются характеры, не проявляется

готовность к риску, как в политике. Но если в политике самой по себе

"нет истории, нет развития", если исход политического соперничества в

"конечном счете" предопределен логикой развития экономических от-

ношений, то тогда все страсти политики основаны на недоразумении, на

иллюзии тех, кто не прошел марксистской школы базисно-надстроеч-

ного детерминизма. Пантеон политической истории в таком случае на-

селен одними марионетками, приводимыми в движение скрытыми эко-

номическими механизмами.

Теперь мы представляем себе задачи политической теории. Ее цель —

реабилитировать мир политики, восстановить ее быгаиственный статус.

Политика не "надстройка", а вид человеческой практики, посредством

которой люди воздействуют на социальную среду, свою судьбу и меня-

ют свой статус в обществе.

Становлению политической теории препятствует не только маркси-

стский базисно-надстроечный детерминизм. Сам он должен быть понят

в более широком мировоззренческо-методологаческом контексте - как

наследие старого, лапласовского детерминизма. Научная картина мира

в XVIII в. в основном опиралась, как известно, на достижения класси-

ческой механики. Корифеям естествознания той эпохи мир открылся в

виде жесткой механической конструкции, в которой все раз и навсегда

расставлено по своим местам. Образ природы как живой целостности,

отличающейся разнообразием, широчайшей палитрой красок, звуков и

оттенков, отныне стал рассматриваться как прекраснодушная иллюзия

поэтического мышления. За разнообразием живых форм прятался демон

механики. Ее основной закон (второй закон Ньютона) позволяет по

данному начальному состоянию (значениям координат и скорости) рас-

считать любое последующее состояние. Экстраполируя этот тип линей-

ной зависимости на состояние мира в целом, Лаплас выступал с претен-

зией- всезнающего сциентизма в следующей формулировке: "Ум, кото-

рому были бы известны для какого-либо данного момента все силы,

одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных

частей ... объял бы в одной формуле движение величайших тел Вселен-

ной наравне с движением мельчайших атомов: не осталось бы ничего,

что было бы для него недостоверным, и будущее, так же как и про-

шедшее, предстало бы перед его взором ..."1 Природа выступала как

1 Лаплас. Опыт философии теории вероятностей. М., 1908. С. 9.

12

гигантские механические часы, повинующиеся заранее заданной, исчис-

ляемой ритмике.

Достаточно вспомнить ленинское видение социалистического обще-

ства как "единой большой фабрики", чтобы убедиться в тождестве ста-

рой, механистической философии природы с механистической филосо-

фией истории, которую большевизм в виде "истмата" навязывал всем

социальным наукам. "Социализм порожден крупной машинной индуст-

рией. И если трудящиеся массы, вводящие социализм, не умеют при-

способить свои учреждения так, как должна работать крупная машин-

ная индустрия, тогда о введении социализма не может быть и речи"1.

Несомненна связь с лапласовской традицией и всего марксистского

"материалистического понимания истории", подчиненной единым не-

преложным закономерностям и идущей в заранее заданном направле-

нии - к коммунизму. В такой "Вселенной" и политика выступает как

движение с предопределенным, заранее известным ("великому учению")

исходом.

Парадокс заключается в том, что подобные представления давно уже

изжиты в естествознании. Здесь на рубеже XIX - XX вв. стала склады-

ваться новая картина стохастической Вселенной, отличающейся слож-

ностью, нелинейностью, неопределенностью, необратимостью. Когда

вместо основных характеристик ньютоновой картины мира: регулярно-

сти, детерминированности и обратимости - в естествознании "в качест-

ве объекта положительного знания" начали входить случайность, слож-

ность и необратимость, всемогущему "демону предвидения" пришлось

потесниться2. Постепенно эти новые представления проникли и в соци-

альные и гуманитарные науки. Речь не идет о полном тождестве естест-

веннонаучной и социально-философской картин мира. Сложность, не-

линейность, случайность и необратимость в общественной сфере реали-

зуется иначе, чем в неживом Космосе, — через человеческую свободу.

Именно присутствие человека в истории не в качестве пассивного про-

дукта общественных структур — квазиобъекта, подчиняющегося непре-

ложным закономерностям, а в качестве субъекта, действующего под

знаком негарантированного и непредопределенного выбора, делает ис-

торический процесс сложным и нелинейным. Как писал французский

историк Л.Февр, "она (история) перестает быть надсмотрщицей над ра-

бами, стремящейся к одной убийственной (во всех смыслах слова) меч-

те: диктовать живым свою волю, будто бы переданную ей мертвыми"3 .

Однако в нашей стране освоение современной стохастической кар-

тины мира в социально-гуманитарной сфере затянулось до настоящего

1 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 36. С. 157.

2 См.: Пригожим И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 101.

3 Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 37.

13

времени. Правящая бюрократия, вздумавшая обуздать все стихии приро-

ды и истории, тяготела к лапласовскому детерминизму как философии

всеобщего авторитарного "порядка". В такой Вселенной долго не нахо-

дилось места теории относительности (преследуемой до 40-х гг.), теории

резонанса в химии, квантовой механике, математической логике, пси-

хоанализу... Везде, где .речь шла о сложности и нелинейности, о плюра-

лизме и разнообразии, в движение тут же приходила цензура "великого

учения", изгоняющая свободу из природы и истории. В данном случае

принципиальную важность имеет уяснение значения стохастических

представлений для политической науки, вне которых она вообще теряет

свой предмет. "Нормальная" политика появляется там, где естественное

(непреодолимое в принципе) разнообразие групповых интересов реали-

зуется в системе партийно-политического представительства, соревнова-

тельности и соперничества. Политики нет там, где действуют "непре-

ложные закономерности" и линейные зависимости, где исход группово-

го соперничества заранее предрешен, а монополией на историческое

творчество пользуются классы "гегемонов", безраздельно присваиваю-

щие себе историческое будущее.

В стахостической вселенной, где нередупируемыми оказываются не-

определенность и нелинейность, политика выступает как рисковая

(негарантированная в своих результатах) деятельность. Риск в полити-

ческой науке понимается не только в социальном и социально-

психологическом (как особенность, сопутствующая опасным занятиям),

но и в онтологическом смысле, связанном с эффектами неопределенно-

сти. В самом деле, например, политические выборы обретают смысл

лишь тогда, когда их исход непредопределен заранее. Неслучайно для

демократического процесса требуется не менее двух партий или коали-

ций сопоставимой силы. В истории стран социализма многопартийность

выступала только в форме системы, где партия "гегемон" окружена по-

слушными сателлитами - проводниками ее воли. Такой "плюрализм"

ничего общего не имел с действительными демократическими процеду-

рами, с наличием реального политического выбора.

Здесь уместно упомянуть еще об одной проблеме теории полигаки,

связанной с коллизией номинализма и "реализма". В истории филосо-

фии она известна как спор о природе универсалий — общих понятий.

Номиналисты полагают, что общее - всего лишь сумма отдельного, ча-

стного, оно не имеет реального онтологического содержания. В соци-

альной философии при этом речь идет об индивиде как автономном

суверенном субъекте, принимающем решения исходя исключительно из

своих индивидуальных интересов или личных представлений о сущем и

должном. Кредо номинализма: не человек для общества, а общество для

человека. Можно по-разному относиться к основным номиналистиче-

14

ским презумпциям, но одно приходится признать: процедура демократи-

ческих выборов имеет смысл лишь в том случае, когда индивиды участ-

вуют в электоральном процессе не как выразители той или иной кол-

лективной (классовой) воли - тогда распределение голосов было бы

предопределено численным соотношением основных групп общества, а

как носители автономной воли. В этом смысле демократия - номинали-

стическая система, в которой ожидания и ценности единой коллектив-

ной судьбы, как и принципы подчинения частного общему, индивиду-

ального здравомыслия коллективной вере, являются неуместными.

Неслучайно демократические ценности с трудом прививаются в тех

культурах, где прочно укоренены "соборные" идеалы и этика "самоот-

верженного служения". Демократиям не противопоказаны героика и

жертвенность, но там они стоят под знаком индивидуального выбора, а

не слепой преданности и веры.

Иными словами, в этой вселенной индивиды играют роль "свободных

электронов", жестко не связанных со своей социальной средой, меняю-

щих свою групповую принадлежность в зависимости от своих личных

представлений о выгодном и достойном.

ТАЙНЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

Центральное место в политике занимает проблема власти.

Говоря о власти, нельзя преувеличивать значение исторических де-

терминант в ее происхождении. В марксизме принято считать, что

власть появилась вместе с классовым неравенством, эксплуатацией и

государством. Но неравенство - категория не столько социологическая,

сколько онтологическая и антропологическая. Люди индивидуальны и

потому изначально не равны друг другу. Неравенство нельзя понимать

как историческое грехопадение человека, преодолимое в перспективе

того или иного "земного рая". Там, где поборники полного равенства

видят отклонения, философия плюрализма видит шанс личности, исто-

рии и культуры. Люди интересны друг другу своей неодинаковостью, их

неравенство является источником социальной и исторической динами-

ки. Продуктивность взаимного обмена людей базируется на их разли-

чии. В экономической сфере неравенство проявляется в имущественной

сфере, в неодинаковости усилий и отдачи.

Но человек в большей степени политическое животное, т.е. относя-

щееся к полису, к гражданскому состоянию, чем экономическое. В

этом смысле аристотелевское понимание человека нам кажется более

адекватным, чем марксистский экономический редукционизм. И нера-

венство людей в этой "полисной" сфере проявляется как неравенство

15

влияния и власти. Неравенство статусов известно и в животном мире -

у этологов, изучающих поведение животных, есть убедительные свиде-

тельства этого. Вероятно, такое неравенство есть средство борьбы с

энтропией в живом мире, с хаосом, который, как известно из теории

Винера, наиболее вероятное, т.е. постоянно нас подстерегающее, со-

стояние.

Что означает выражение "А имеет власть над Б"? Это значит, во-

первых, что влияние А на Б выше, чем влияние Б на А, во-вторых, что

поведение Б для А более предсказуемо, чем поведение А для Б. Как мы

увидим ниже, властные отношения между А и Б при этом увеличивают

их взаимную предсказуемость и упорядоченность поведения. Таким об-

разом, власть есть средство борьбы с неопределенностью и хаосом, есть

один из ответов человека на "космический вызов" хаоса.

Асимметрия влияний всюду сопутствует нам: в семье, в отношениях

между друзьями и между возлюбленными, не говоря уже о служебных и

собственно политических отношениях. Более того, человеку необходи-

ма и власть над самим собой. Благодаря достижениям психоанализа,

структурной антропологии, философии постструктуализма давно уже

развенчан миф эпохи Просвещения, раннего романтизма и сентимента-

лизма о благостной природе человека, которую портит несправедливо

устроенное общество. В современных изысканиях человек выступает

как существо амбивалентное, носящее в себе разнородные начала, спо-

собное устремиться как к Добру, так и ко Злу. В свое время, отвечая

Чехову ("Человек рожден для счастья, как птица - для полета"), Бердя-

ев заметил, что человек - существо трагическое, стремящееся к страда-

нию, к самоценной драматургии бытия. В частности, социологи, зани-

мающиеся проблемой суицида, установили, что наиболее высок процент

самоубийств в высокоразвитых странах, отличающихся высоким уров-

нем жизни. И часто причиной оказывается "скука бытия" - дефицит

смысла, сниженный уровень мотивации. Человек несет в своей душе

иррациональные импульсы, для обуздания которых нужна соответст-

вующая культура, мобилизация ценностей (в частности, религиозных).

Великие мировые религии стали для человечества незаменимым

средством перехода от личности, ориентированной извне, к личности,

ориентированной изнутри, посредством ценностей и убеждений. Как

замечает А.Н.Уайтхед, "божественный элемент в мире должен быть по-

нят как убеждающая, а не как принуждающая деятельность"1.

Одним из основополагающих принципов великих мировых религий,

и сегодня для нас значимых, является принцип отделения духовной вла-

сти от политической. Независимость духовных авторитетов открывает

1 Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М., 1990. С. 568.

16

возможность для проявления критической способности суждения в от-

ношении земной власти и одновременного обуздания ее претензий кон-

тролировать сокровенные выражения человеческого духа. Неслучайно

тоталитарный режим у нас так ожесточенно преследовал религию:

"смерть Бога" ему была необходима для приобретения ничем не огра-

ниченного монопольного влияния не только на тело, но и на душу чело-

века. По ряду авторитетных свидетельств, в частности А.Солженицина,

в гигантских лабораториях Гулага успешно сопротивлялись эксперимен-

ту власти над человеком искренне верующие религиозные люди: они

знали конечное ничтожество земной власти и не вверяли ей душу.

Итак, нам необходимо учитывать диалектику внутренней и внешней

власти: чем меньше мы способны обуздывать свои стихии самостоя-

тельно, изнутри, тем ближе для нас перспектива внешнего обуздания и

подавления. Причем это касается не только людей, но и целых народов.

Если гражданское состояние у народа превращается в хаос, в войну

всех против всех, закономерно оживают массовые чаяния "сильной вла-

сти", "твердой руки". Неслучайно, как свидетельствует исторический

опыт, столь близкими во временной перспективе оказываются стихия

языческого бунта и обруч диктатуры, ее сковывающий. В этом смысле

тоталитаризм выступает как решение, альтернативное философии миро-

вых религий. Там, где не действует принцип совести - самообуздания

внешних и внутренних стихий, - там появляется его замещение в виде

тотального внешнего контроля. Тоталитаризм в XX в. выступает как

судьба деятельных и амбициозных народов, энергетика которых пере-

стала регулироваться изнутри, со стороны религии и совести, и потому

перешла в сферу жесткого внешнего регулирования. Мы видим, как и

сегодня, после краха тоталитарного режима, "беспредел" различного

рода языческого бесовства, не знающего внутренних ограничений (ни в

казнокрадстве и коррупции, ни в сепаратистских и националистических

амбициях, ни в разгуле преступности), снова искушает и провоцирует

демонологию тоталитаризма.

Современная философия власти должна постоянно иметь в виду две

альтернативы, за которыми стоят имена Ницше, с одной стороны, Дос-

тоевского - с другой. Первая альтернатива - это ницшеанский

"сверхчеловек". "Что есть счастье? Чувство растущей власти, чувство

преодолеваемого противодействия, не удовлетворенность, но стремление

к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способ-

ностей (добродетель в стиле Ренессанса, добродетель, свободная от мо-

рали)... Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем

неудачникам и слабым - христианство"1.

1 Ницше Ф. Соч.: В 2-х т. М., 1990. Т. 2. С. 633.

17

У Ницше - языческая эстетизация власти. Этот проницательный ана-

литик и пророк нигилизма разбирался в человеческих помыслах. Он

знал, что власть не только средство, что она может стать и в опреде-

ленных условиях непременно становится самоцелью, высшей страстью

человека, средоточием его помыслов.

Дело в том, что наряду с прагматической перспективой, сосредото-

ченной на проблемах благополучия, душой человека владеет и другая

перспектива, относящаяся к его "другому измерению". Эта перспектива

внерациональна, здесь Добро и Зло несоизмеримы с требованиями лич-

ной пользы. Человека тянет то "влево", к люциферовым искушениям,

то, в борьбе с ними, в просветлении, к покаянию и святости, которые в

полноте своей для него недостижимы. Словом, менее всего к человеку

применима линейная перспектива, в которой пытались увидеть и рас-

крыть его наследники века Просвещения. Аналогичным образом они

пытались изобразить и власть — как механику достижения рационально

сформулированных целей, как способ удовлетворения "разумного эго-

изма" (к которому относится и марксистский "материальный интерес").

Но кроме этой механики у власти существуют иные, глубинные под-

тексты. В ней сильно иррациональное начало, начало страсти. И в этом

смысле она для многих самоценна. В самоисповедании Печорина у

М.ЮЛермонтова есть поразительное откровение чувства власти:

"Возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха - не есть ли

первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь

причиною страданий и радостей, не имея на то никакого

положительного права, -не самая ли это сладкая пища

нашей гордости?"1 (разрядка авт. - А.П.).

Традиционная критика видела здесь исповедь русского "лишнего че-

ловека". Думается, что Лермонтов предвосхищает иной мотив в культу-

ре - мотив ницшеанского "сверхчеловека". Как оказалось, "лишний

человек" может перевернуть перспективу: вместо чувства вины и не-

полноценности из-за своей отъединенности от общества, его морали и

традиции, он может вооружиться идеологией превосходства над окру-

жающими, идеологией "нового человека", миссия которого - безжало-

стно переворошить и переделать этот мир "жалких людишек". Вот тогда

его ненасытное чувство власти ему пригодится и получит рациональное

оправдание: ведь для переделки мира, для принудительного осчастлив-

ливания людей, по глупости и ничтожеству ими отвергнутому, нужна

огромная, быть может, невиданная в истории власть.

Так может быть интерпретирована прерванная ранней гибелью Лер-

монтова линия в русской пророческой культуре - линия, ведущая к

образу великого инквизитора Достоевского.

1 Лермонтов М.Ю. Соч.: В 2-х т. М., 1990. Т. 2. С. 540.

18

Разве большевики - эта вечная "партия меньшинства" - не выступи-

ли в роли великих инквизиторов в России? Разве не их словами говорит

тот персонаж у Достоевского? "Мы исправили подвиг твой (Христа,

подарившего человеку автономию духа - свободу. - А.П.) и основали

его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь

повели как стадо и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар,

принесший им столько муки... Ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря.

Ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: перед кем

преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться на-

конец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потреб-

ность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей...

Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с

нашего позволения. (Сравните ленинское: "Морально все то, что слу-

жит делу коммунизма". - А.П.) ... Самые мучительные тайны их совести

- все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению

нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и

страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут

счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих

ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны"1.

Дихотомия подвластных и властвующих представляет величайшую

драму человека с тех пор, как он существует на Земле. И если мы при-

знали, что власть часто выступает не только как средство, но и как са-

моцель, что она есть одно из величайших вожделений духа, то станет

понятно, что существует процесс самовоспроизводства власти, имеющей

свою логику, свои замыслы.

В истории современных обществ наблюдается своеобразная циклич-

ность. В периоды стабильного развития политическое измерение обще-

ственных процессов нередко остается в тени. Но в переходные этапы

оно сразу же выступает на передний план, превращаясь в доминанту

общественной жизни. В эти эпохи люди лишаются привычной возмож-

ности жить старым наследием и вынуждены творить новые обществен-

ные формы и институты. Политика, собственно, и есть форма социаль-

ного творчества в области властных отношений. Власть — центральное

звено политики, она является и главным предметом изучения политиче-

ской науки. Власть имеет две стороны, одну - явную, другую более

скрытую. В явном виде власть выступает как возможность для одних

людей управлять действиями других людей, подчинять их своей воле.

Спорность и проблематичность власти связана со спорностью и пробле-

матичностью этого неравенства. "Почему мы должны подчиняться

им?" - вот вопрос, выражающий драматургию и проблематичность вла-

сти, выступающие на поверхность в переходные, кризисные эпохи, ко-

1 Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. М., 1991. Т. 9. С. 289, 290.

19

гда стереотипы поведения людей резко ломаются и они начинают ак-

тивно переоценивать установившиеся отношения. Однако вскоре вслед

за этим обнаруживается и другая сторона власти - тот факт, что она не

только служит одним в ущерб другим, но и служит средством объеди-

нения, предотвращая центробежные тенденции и угрозу непрерывного

столкновения соседствующих обпшостей.

По-видимому, одна из первых задач, которую решала политическая

власть со времен своего зарождения, было объединение людей не по

родоплеменному, а по территориальному принципу. Вместо естествен-

ного стремления людей замкнуться в изолированные локусы, власть

насаждала центростремительные тенденции, подчиняя действия чуждых

по крови людей единым коллективным целям. Неслучайно первые госу-

дарства возникли там, где требовалась кооперация усилий великого

множества людей для создания ирригационных систем и выполнения

других коллективных работ колоссального по тем временам масштаба.

Для создания центростремительных тенденций власть намеренно ослаб-

ляла местные (в том числе родовые связи), заменяя естественную

(кровнородственную) связь искусственной - безличной. Эта стратегия

власти с тех пор прослеживается во все эпохи: все основатели новых

государств и империй занимались "национализацией" людей (в первую

очередь молодых мужчин) - присвоением их государством путем изы-

мания из привычной среды и прямого подчинения верховной власти.

Исконное дело государства - противопоставление естественным, не-

формальным тяготениям людей, связанным с родством, традицией или

взаимными симпатиями, обезличенной, формально-бюрократической

организации. Таков был самый ранний из способов превращения мест-

ных индивидов, живущих изолированными микрогруппами, в индивидов

исторических, помещенных в ритмику большого мира. С этим связана

вторая проблема власти: ее несовпадение с естественным, неформаль-

ным лидерством, которое люди признают добровольно, как признается

власть старших в семье или власть наиболее уважаемых лиц в роде и

общине.

Со времен появления отчужденно-принудительной связи людей в го-

сударстве их преследует ностальгический миф о золотом веке - буду-

щем возвращении к неотчужденным общественным связям, напоминаю-

щим естественные кровнородственные братства или неформальные то-

варищества. Вероятно, марксистская критика государства в своеобраз-

ной форме воплощала этот ностальгический мотив. Однако встречаю-

щиеся в истории реставрации догосударственных состояний, проявляю-

щихся либо в сознательных проектах революционеров либо в стихий-

ных смутах и кризисах власти, обнажали любопытную истину постоб-

щинного, постпатриархального человека. Во-первых, неизменно оказы-

20

валюсь, что наиболее мобильные элементы социума, в первую очередь

молодежь, уже никогда не смогут довольствоваться жизнью в изолиро-

ванных общинах - локусах: искушения большого мира и большой исто-

рии глубоко проникли в самую душу политического человека - ничем

меньшим он уже никогда не сможет довольствоваться. Цивилизованный

человек любит играть в возвращение в малый мир - обычно он делает

это на досуге. Но жить им всерьез он уже не в состоянии.

Во-вторых, обнаруживается, что вожделенное безвластие неизменно

оказывается худшим злом — оно неминуемо ведет к перманентным

стычкам между людьми, к войне "всех против всех". В период, предше-

ствующий революционной ломке, люди, страдающие от общественного

зла, приписывают его в основном порочности режима и своекорыстию

властей предержащих. Но когда режим рушится, обнажается более глу-

бинная, "метафизическая" природа общественного зла. Кризису власти

обычно сопутствует активизация социальных стихий, отражающих тем-

ную сторону человеческой натуры. Насилие, в обычные периоды моно-

полизированное властью, теперь становится "всеобщим достоянием" и

провоцируется по любому поводу.

Долгое время мы разделяли прекраснодушную иллюзию французских

просветителей (Руссо, Дидро, Д^Аламбера) по поводу того, что человек

по природе добр, но его портит несправедливое общественное устройст-

во. Однако те, кто пережил опыт смутных эпох, вправе в этом усом-

ниться. Обнаруживается правота учителей и пророков мировых религий:

зло имеет не только внешние, но и внутренние источники, его демоны

гнездятся в нас и ждут случая вырваться наружу. Подтверждается пра-

вота основателя кибернетики Н.Винера: хаос - наиболее вероятное

состояние и чтобы сделать его менее вероятным, требуются целенаправ-

ленные усилия. В этом контексте мы должны оценить и феномен вла-

сти: она не только олицетворяет порядок, угодный правящим верхам;

наряду с этим она олицетворяет и порядок вообще, обуздывая опасные

стихии социального хаоса. В переходные, революционные эпохи, харак-

теризующиеся более или менее длительными кризисами власти, эту ис-

тину постигают все, в том числе и инициаторы смены власти, выра-

жающие справедливое недовольство ее своекорыстием.

Итак, политическая власть есть способ установления регулируемых

общественных отношений путем централизации функций принуждения.

Весьма вероятно предположить, что энергия насилия в обществе есть

величина постоянная: в период ослабления власти она приобретает

диффузный характер, распространяясь неконтролируемым образом, в

период ее укрепления она концентрируется в руках государства, стано-

вясь его монополией. Поскольку насилие выступает в двух основных

формах: диффузионном и централизованном, то и обретение гарантий

21

против насилия, как важнейшая политическая задача, также выступает

в двух формах. Гарантией от стихийного (диффузионного) насилия вы-

ступает государство; гарантией от государственного насилия - злоупот-

ребления властью служит правовой конституционный порядок, вклю-

чающий неотчуждаемые права человека.

В переходные исторические эпохи обнажается еще одна сторона по-

литики - ее силовая доминанта. В политике по-настоящему все решает-

ся соотношением сил. Здесь кроется источник многих недоразумений.

Рационалистически ориентированное сознание ищет в политике смысл

и целесообразность, но то и дело сталкивается с ситуациями, когда об-

щественно необходимое не осуществляется; реализуют себя лишь те

субъекты (социальные роли, интересы), за которыми стоит реальная

сила. Вопреки гегелевскому тезису ("все действительное разумно, все

разумное действительно") в политике сила часто противостоит целесо-

образности и самоосуществляется, невзирая ни на что. Причем это на-

блюдается не только в катастрофические эпохи, когда слабеет и рушит-

ся конституционно-правовой порядок, и не только в деспотиях, этого,

порядка вообще не знающих, но и в демократических государствах.

Действует одно и то же правило: в политике принимаются во внимание

лишь те интересы и позиции, которые достаточно организованы и влия-

тельны, чтобы успешно лоббировать в свою пользу.

Ясно поэтому, что между социальной логикой, имеющей в виду сло-

жившееся общественное разделение труда и социально необходимые

роли, и политической логикой, имеющей в виду преимущественно сило-

вые соотношения, имеет место противоречие. Необходимые социальные

роли могут оказаться недостаточно политически защищенными, и де-

градировать в ущерб интересам всего общества, а всякого рода парази-

тические интересы осуществятся, если за ними стоит реальная сила.

Сегодня мы видим множество примеров этого. Недостаточно политиче-

ски защищенные интересы сельскохозяйственных производителей сис-

тематически ущемляются; мафия организовала настоящий "государст-

венный бойкот" отечественной сельхозпродукции, так как ей выгоден

массовый импорт, на котором она наживается. Это в конечном счете

угрожает развалом всего аграрного сектора страны и ведет к опасной

зависимости от Запада в важнейшем вопросе жизнеобеспечения. Тем не

менее, пока что именно эта абсурдная политика осуществляется, потому

что за ней стоит сила. Иной оптимист скажет, что в конечном счете все

станет на свое место и социальная целесообразность (или справедли-

вость) восторжествует. Может быть, это и так, но науке пока что не

совсем ясны механизмы, с помощью которых политическая логика силы

"в конечном счете" подчиняется логике социальной целесообразности, и

22

временные масштабы, в рамках которых происходит взаимная адаптация

этих двух логик.

Политическая наука формулирует свое правило: для того чтобы те

или иные социальные интересы принимались во внимание системой

принятия политических решений, они должны быть представлены как

организованная сила. В этом и состоит логика взаимоотношений граж-

данского общества и государства. Гражданское общество - это различ-

ные социальные группы, дифференциация которых отражает сложив-

шееся разделение общественного труда. Государство представлено так

называемым "политическим классом" - различными группами, осуще-

ствляющими организацию, управление и контроль в национальном мас-

штабе. Когда говорят о государственных приоритетах, обычно имеют в

виду наиболее важные национальные интересы. Но здесь следует сде-

лать поправку: приоритетными всегда оказываются те интересы, за ко-

торыми стоит максимум организованной силы и влияния. Когда, напри-

мер, утверждают, что интересы национальной обороны являются при-

оритетными, надо еще разобраться, не лежит ли в основе данного при-

оритета соответствующий статус сил, представляющих военно-

промышленный комплекс. Другой пример: в течение десятилетий в на-

шей экономике утверждался приоритет тяжелой промышленности, хотя

большинство ее предприятий были нерентабельны и вместо удовлетво-

рения интересов потребителей работали в режиме "производства ради

производства". Однако с тяжелой промышленностью у нас были связа-

ны интересы наиболее организованных и влиятельных групп общества —

и потому ее приоритетный статус утверждался вопреки экономической

и социальной (если иметь в виду объективные интересы общества) це-

лесообразности. Более всего страдал от этой искусственной приоритет-

ности рядовой потребитель, но он у нас никогда не представлял органи-

зованной влиятельной силы.

Вероятно, это не означает, что какая-либо обратная связь между

экономически разорительными "приоритетами" тоталитарного государ-

ства и его будущей судьбой отсутствовала. Разорительная политика в

угоду силовым инстанциям (в широком смысле слова) в конечном счете

привела к резкому отставанию страны от передовых держав мира и ос-

лаблению экономики до такой степени, что она уже не могла носить на

себе тяжелый панцирь сверхвооруженности и другие атрибуты сверх-

державы. Режим, следовательно, сам разрушил свою социально-

экономическую базу. Таким образом, "логика силы" в конечном счете

натолкнулась на препятствия, связанные с логикой социальной целесо-

образности. Но не будем спешить с оптимистическими выводами. Разве

сегодня, в постсоветском пространстве, не торжествует вновь логика

23

силы вопреки логике социально-экономической целесообразности? Раз-

ве партноменклатура, пользуясь своими властными возможностями в

качестве единственной организованной общественной силы, не узурпи-

ровала реформационный процесс, не установила монологаю мафиозно-

спекулятивного капитала, разрушающего все производительные силы

страны в угоду своим интересам? Следовательно, для того чтобы логика

силы была уравновешена логикой социальной целесообразности, надо

чтобы основные группы, из которых состоит гражданское общество,

сумели сорганизоваться для эффективной защиты своих социальных

интересов, не уповая на отдаленное вмешательство "исторического ра-

зума" и торжество справедливости "в конечном счете".

В этой связи напрашивается один важный в теоретическом и прак-

тическом отношении вопрос: действует ли в политике, и если да, то

каким образом, принцип "невидимой руки", который Адам Смит обна-

ружил в экономической сфере. В рыночной экономике истинным зако-

нодателем выступает потребитель, который поощряет угодное себе по-

ведение товаропроизводителей (покупает нужные товары требуемого

качества) и наказует неугодное (своим бойкотом приводит их к разоре-

нию). В настоящей рыночной экономике сила оказывается бессильной,

если она действует вопреки экономической целесообразности. Самые

мощные предприятия, беспредельно наращивая объемы производства

уже освоенной ими продукции, неминуемо сталкиваются с тем, что из-

быток этой продукции на рынке приводит к резкому падению цены и

спроса, что делает дальнейшее производство невыгодным.

В политике наличие подобного механизма означало бы, что сверх-

защищенные социальные интересы со временем каким-то образом обес-

ценивались бы, а недостаточно защищенные и ущемленные, напротив,

со временем, оценивались бы как дефицитные - их статус и значимость

начинали бы автоматически расти до достижения некоторого порога

"социальной рентабельности". О том, в какой мере и при каких услови-

ях в политике может проявляться нечто подобное действию указанного

механизма, мы расскажем ниже. А теперь отметим еще одну важную

особенность политики. Она выполняет интегративную функцию, вы-

ступая как искусство приведения несовпадающих групповых интересов

к "единому знаменателю" - показателю общественного единства.

Здесь мы сталкиваемся с главным, может быть, противоречием по-

литики: с одной стороны, в ней действует представительско-

лоббистский принцип, обеспечивающий защиту наиболее влиятельных

социально-групповых интересов вопреки всему, с другой - принцип на-

ционального единства, требующий подчинения отдельных интересов

интересам целого. В марксизме это противоречие решалось просто:

24

предполагалось, что на каждом этапе исторического развития общества

появляется свой передовой класс - гегемон, специфические интересы

которого на данном этапе в целом совпадают с общими интересами, а

его классовая воля воплощает историческую волю-логику всемирно-

исторического развития. Из этого вытекало, что логика силы (классо-

вого господства) и логика социальной целесообразности (исторической

необходимости) на определенном отрезке времени, соответствующем

периоду существования данной формации, совпадают. История обеспе-

чивает алиби любым действиям класса-авангарда. Пока длится его фор-

мационное время, все у него получается наилучшим образом, и если

появляется вызов со стороны других социальных сил - это заранее об-

реченное и наказуемое своеволие.

Такая монологическая схема изначально снимает проблему согласо-

вания различных групповых интересов и политического консенсуса:

передовой класс имеет историческое право на монопольные волеизъяв-

ления, на диктатуру. Получается, что политическая диктатура отврати-

тельна не сама по себе, а только в случае, когда она представляет инте-

ресы "отживших классов". Диктатура "авангарда", напротив, целесооб-

разна и желательна, ибо, подавляя сопротивление господствующей воле,

она тем самым устраняет помехи на пути прогресса, олицетворяемого

авангардом, а значит, экономит историческое время человечества. Мар-

ксизм, таким образом, выдал теоретическое алиби диктатуре - власти,

"опирающейся не на закон, а прямо и непосредственно на насилие"

(Ленин). По справедливому замечанию современного немецкого фило-

софа Х.Г.Гадамера, это алиби приемлемо, "лишь если исходить из пред-

посылок Гегеля, согласно которым философия истории посвящена в

планы мирового духа и благодаря этой посвященности способна выде-

лить некоторые частные индивидуальности в качестве всемирно-

исторических, у которых наблюдается якобы действительное совпадение

их партикулярных помыслов и всемирно-исторического смысла собы-

тий"1. На самом же деле, как свидетельствует исторический опыт, у нас

нет никаких оснований ожидать, что какой-либо общественно-

политический субъект обладает монополией на историческое творчест-

во. История, связавшая себя столь недвусмысленным образом с одним

единственным субъектом, оказалась бы очень обедненной, одновариант-

ной, а общество попало бы в опасное положение заложника этого субъ-

екта, не имея в запасе никаких альтернативных вариантов. Историче-

ская перспектива общества не может быть представлена сольным вы-

ступлением какой-либо избранной группы. Но отсюда вытекает специ-

фическое видение политического процесса: он теперь выступает как

Гадамер Х.Г. Истина и метод. М.,1988. С. 437.

25

конкурс многообразных социальных проектов, выдвигаемых различными

политическими силами и представленных на суд нации, выступающей

как совокупность избирателей (электората).

В таком случае политика должна подчиняться принципам настояще-

го конкурса. Во-первых, должны наличествовать общеобязательные -

единые для всех — правила игры. Во-вторых, необходим беспристраст-

ный судья, не потакающий кому-либо из претендентов, а отбирающий

действительно лучшее — соответствующее интересам большинства на-

ции. В-третьих, подобные конкурсы должны быть периодически возоб-

новляемыми. Это необходимо как для того, чтобы не закрывать пер-

спективу новым претендентам, так и для того, чтобы нация, даже оши-

бившись в выборе, имела возможность исправить ошибку, потерпев до

следующих политических выборов.

Следовательно, политику можно понимать в двух смыслах, широком

и узком. В широком смысле политика появляется вместе с зарождением

цивилизации, характеризующейся такими признаками, как наличие

профессиональной системы централизованного управления, создание

государства, территориальной организации вместо родоплеменных обра-

зований. Словом, политика связана с появлением публичной власти,

отличающейся от "естественной" половозрастной иерархии примитив-

ных обществ; здесь связи по крови заменяются функционально-

управленческими связями. В этом качестве политика есть универсаль-

ный признак любого организованного общества, избавляющегося от

племенной розни и анархии и координирующего свои усилия посредст-

вом передачи управленческих функций единому, стоящему над всеми

центру.

Однако, наряду с этим широким пониманием политики имеет место

и ее узкое, "европоцентричное" понимание. Здесь она выступает как

соревнование различных групповых интересов и соперничество за

власть при наличии свободного избирателя и единых конституционно-

правовых "правил игры". В этом узком смысле политика возникает

сравнительно недавно - в эпоху зарождения парламентской демократии

в Европе (XVII-XVIII вв.) и до сих пор ограничена определенным ареа-

лом-пространством вестернизированных1 стран и режимов, переживших

период политической модернизации. Такого рода политика предполагает

четыре необходимых условия.

1. Наличие общественных групп с несовпадающими интересами. На

самом деле наличие групп с несовпадающими интересами характеризует

любое общество: человек вообще является существом, воспроизводящим

себя посредством растущего социального многообразия. Однако не все

1 Вестернизированный - букв, "озападненный", усвоивший западные образ-

цы и модели поведения.

26

режимы склонны признавать плюрализм групповых интересов. Напри-

мер, традиционные авторитарно-патриархальные режимы настойчиво

эксплуатируют метафору "единой большой семьи". Семья представляет

иерархиезированную общность - в ней есть старшие и младшие, нали-

чествует единый глава семьи. В то же время интересы семьи - едины, а

глава семьи имеет своей обязанностью опекать и заботиться обо всех,

принимая решения во имя общего блага. Авторитарные режимы сего-

дня, как и в прошлом, оправдывают монополию правящей верхушки на

власть, ссылаясь на единство интересов общества как большой семьи во

главе с отцом, строгим, но справедливым. С другой стороны, возникшие

в XX в. тоталитарные режимы, уподобляющие общество единой боль-

шой фабрике, также отрицают несовпадение групповых интересов, на-

стойчиво подчеркивая "социальную однородность", "монолитность".

Монополия на власть здесь оправдывается с помощью метафоры произ-

водственного единоначалия. Перефразируя Р.Арона, подчеркнем: поли-

тические режимы отличаются не тем, что в одних наблюдается единство

групповых интересов, а у других такое единство отсутствует; они отли-

чаются только тем, что одни, конституционно-плюралистические режи-

мы открыто признают многообразие социальных интересов и связанное

с ним политическое соперничество, а другие не признают и намеренно

препятствуют осознанию гражданами специфики их интересов1 .

2. Осознание специфики групповых интересов посредством гласно-

сти - свободного волеизъявления граждан и групп, в частности, с по-

мощью независимых средств массовой информации. Легко достигать

единодушия, когда один говорит, а остальные вынуждены поддакивать.

Именно в этом раскрывается пресловутая "идейно-политическая моно-

литность" тоталитарных режимов. От этой монолитности не остается и

следа, когда различные социальные группы получают право голоса. Од-

нако само по себе это еще не означает демократии. Бывает допущенная

сверху и дозированная гласность - прием, который власть предержащие

используют для того, чтобы "выпустить пар" накопившегося недоволь-

ства. На самом деле мало подать голос - надо, чтобы он был услышан.

3. Политический плюрализм достигает настоящего выражения, ко-

гда различные общественные группы получают возможность организо-

ваться для защиты своих специфических интересов. Именно в этом

состоит назначение системы партийно-политического представительст-

ва. Многообразие групповых интересов находит отражение в многообра-

зии партий и других форм политического волеизъявления или давления

на власть.

4. Но чтобы столкновения групповых интересов не привели к беспо-

рядочной политической свалке или даже к взаимной истребительной

Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1994.

27

войне, необходимо, чтобы они протекали в известных границах и под-

чинялись определенным правилам. В их число входят и гарантии прав

политического меньшинства. Устойчивость этих правил выражается в

том, что не только победившая партия признает их справедливость, но и

побежденная тоже. Что дает побежденной партии силы признать свое

поражение, вместо того чтобы прибегнуть к тактике саботажа или бро-

ситься на баррикады? Во-первых, осознание того, что правила игры бы-

ли справедливыми - равными для всех. Во-вторых, что поражение не

является окончательным - следует просто потерпеть до следующих вы-

боров. При этом политический оппонент рассматривается не в качестве

смертельного врага - похитителя народного счастья, а в качестве парт-

нера по переговорам, интересы которого не во всем совпадают с наши-

ми, но также являются законными. Здесь проявляется важная особен-

ность демократического менталитета, связанная с наличием консенсуса

(согласия) по поводу основных (базовых) ценностей всей нации. Инте-

ресы каждой из соперничающих общественных групп должны рассмат-

риваться как составная часть общенационального интереса и в этом

качестве признаваться достойными уважения. Здесь таится подлинный

источник политической стабильности: у нации нет изгоев, каждая груп-

па, каждый слой населения имеет свои признанные всеми интересы и

свой шанс на участие во власти.

В заключение следует сказать, что политический плюрализм опира-

ется на философский, мировоззренческий плюрализм. Если мы полага-

ем, что несовпадение интересов и социальные различия людей вообще

являются чем-то ненормальным - изъяном в строении мира, подлежа-

щим устранению в результате эпохального переворота (мировой рево-

люции), тогда есть смысл "доводить классовую борьбу до конца", до

"окончательной победы" над другой стороной, уничтожение которой и

даст нам искомую социальную монолитность. По сути это напоминает

манихейский взгляд на общество как на арену непримиримой борьбы

сил добра и зла. Если же мы смотрим на историю светски, без мани-

хейских ожиданий, тогда и социальные различия выступают как нечто

нормальное: каждый имеет право на своеобразие; непохожесть - не по-

рок, а особенность, делающая людей интересными друг для друга. Само

разделение труда основывается в конечном счете на этом разнообразии.

И если мы так, с позиций философского плюрализма, посмотрим на

общество и его перспективы, то нам легче будет принять и политиче-

ский плюрализм, связанный с признанием законности других общест-

венных групп и их права на представительство и защиту.

Итак, политика (в узком - демократическом смысле) есть подчи-

няющийся конституционно-правовым нормам процесс соперничества

различных социальных групп в сфере распределения власти и системе

28

принятия общенациональных решений. Изучать политику - значит изу-

чать процессы рисковой (негарантированной) деятельности, посредством

которой люди меняют свою судьбу и статус в обществе, путем перерас-

пределения сфер социального влияния.

Здесь опять-таки возникает проблема, связанная с пониманием спе-

цифики человека, сформировавшегося в Европе на заре Нового времени

и породившего политику в узком смысле этого слова - как разновид-

ность социального творчества. Дело в том, что отнюдь не всегда люди

воспринимали свой социальный статус как перерешаемый в ходе сво-

бодного соревнования и соперничества на общественной арене. В тра-

диционном обществе социальный статус наследовался: сыну крестьяни-

на предопределено было быть крестьянином, так же как сыну дворяни-

на - дворянином. Поэтому менталитет людей этой эпохи пронизан соци-

альным фатализмом - верой в предустановленный свыше и неизменный

общественный порядок. И только в посттрадиционном обществе Нового

времени, лишившем людей гарантий наследуемого статуса, появляется

человек политический, ведущий рисковый образ жизни: пытающийся

изменить свое положение путем погружения в стихию борьбы, исход

которой не является предрешенным.

Глава П. __

ПОЛИТИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Разумный человек приспосабливается к

миру, неразумный - упорно пытается при-

способить мир к себе. Поэтому прогресс

зависит от неразумных людей.

Б.Шоу

Политика как оспаривание власти и статуса становится возможной и

обретает смысл, если человек лишается, по меньшей мере, трех гаран-

тий:

гарантированного хода истории, заранее обеспечивающего победу

авангарду - носителю Прогресса (в этом случае политическое противо-

борство бессмысленно, оно уподобляется игре с наперед известным фи-

налом);

гарантированного цивилизованного порядка - раз и навсегда укро-

щенных стихий неуправляемого человеческого поведения;

29

гарантированного социального статуса (будь то наследственный ста-

тус сословного общества или классовый статус у Маркса, который в

рамках данной формации тоже признается практически неизменным, не

считая редких индивидуальных исключений).

Теперь обратимся к политическому самосознанию, высшим выраже-

нием которого является политическая теория (наука). Один из основа-

телей кибернетики Н.Винер понимает науку как антиэнтропийную дея-

тельность, как мобилизуемую человеком информацию в борьбе с сила-

ми хаоса. Вспомним: согласно второму закону термодинамики хаос -

наиболее вероятное состояние, для того чтобы он наступил, достаточно

просто бездействия, и чтобы сделать его менее вероятным, необходимы

целенаправленные усилия, опирающиеся на знания.

Одной из разновидностей хаоса, подстерегающего человека в этом

мире, и являются неуправляемые политические стихии: страсти, бу-

шующие сверху, вокруг власти, или прорывающиеся снизу, благодаря

ослаблению власти. Как показывает длительный опыт истории, полити-

ческие стихии значительно опаснее той "стихии рынка", по поводу ко-

торой предостерегал Маркс: развязывание их может грозить обществу

полным взаимоистреблением. В целом можно сказать, что вся полити-

ческая мысль, от Платона и Аристотеля до наших дней, обсуждает про-

блему двух крайностей, подстерегающих общество на разных этапах

исторического развития: первая крайность - анархия, неизменно сле-

дующая за ослаблением государства и власти; вторая - опасности, исхо-

дящие от самой власти, если она лишена контроля и внутренней меры.

"Отец политической науки" Платон выступал как консервативный

романтик, предупреждающий, что эмансипаторские крайности демокра-

тии ведут не только к ослаблению внутреннего порядка, но и к ослаб-

лению способности защищать государство от внешней опасности, что

связано с декадентским вырождением политической элиты, теряющей

политическую волю и ответственность, а также общим упадком граж-

данских добродетелей. Упадок полиса Платон связывал с характерным

для вырождающейся демократии нарушением пропорций между служи-

лым временем государственных обязанностей и свободным временем,

характеризующимся ослаблением институционального давления на лич-

ность и снижением давления коллективных норм. Платон полагал, что

только реставрация древней героической "служилой" морали и резкое

ограничение времени, находящегося в свободном индивидуальном рас-

поряжении, способна укрепить дух Эллады и спасти ее от внутренних и

внешних опасностей.

Мы можем осуждать Платона за эту реакционную утопию

(выраженную, в частности, в "Государстве"), но не следует забывать,

что он был озабочен одной из тех вечных проблем политики, с которой,

30

в частности, сталкиваемся сегодня мы. Еще вчера все сетовали на чрез-

мерность вездесущей тоталитарной власти. Сегодня вместе с ее круше-

нием мы сталкиваемся с опасностями политического безвластия, рас-

чищающего дорогу "беспределу" и анархии. В такие периоды неизбеж-

но активизируется консервативный романтизм, выражающий ностальгию

по сильной власти, по "твердой руке". Платон ярко отразил эту нос-

тальгию, обнажив опасные "пределы", куда устремляется этот тип соз-

нания, усомнившийся в способности общества самообуздывать свои

страсти.

Другой великий политический мыслитель древности Аристотель ис-

следовал проблему "золотой середины": как избежать и крайностей без-

властия, и крайностей чрезмерной, бесконтрольной власти. Он различал

легатимные формы власти, сохраняющие ее в разумных границах

(монархия, аристократия, полития), и нелигитимные, склоняющиеся к

опасным крайностям - тирания, олигархия и демократия. Аристотель не

против демократии как таковой, но он ведает ее тайну: склонность вы-

рождаться в анархию, которая, в свою очередь, порождает свою проти-

воположность - тиранию. Античный мудрец открывает одну важную

закономерность, значимую и для нас: если народ демонстрирует неспо-

собность к внутреннему самоограничению и самодисциплине, его уде-

лом становится тирания, навязывающая порядок силой и, в свою оче-

редь, склоняющаяся к беспределу.

В античности сфера политического еще не обособилась по-

настоящему: собственно политические роли и роли гражданские слиты

воедино. Античный полис в каких-то отношениях сохраняет черты об-

щины, члены которой живут по законам цикличного времени, все воз-

вращающего на круги своя.

Совсем в другом типе времени живет современный человек эпохи

Ренессанса и Нового времени. Переворот в картине мира, происшедший

в европейском посттрадиционном обществе, одновременно касается

природы и общества. Появился дерзкий "прометеев человек", лишенный

пиетета и перед природой, и перед унаследованным общественным по-

рядком. Возникает новое, технологическое отношение к миру. Природа

отныне — не "храм, а мастерская, поле приложения все более хитроум-

ных орудий. Общественный порядок - поле приложения социальных

технологий, наиболее эффективной из которых является инженерия

власти. Процедура освобождения "прометеева человека" от запретов

тождественна в обоих случаях: наука как источник промышленных тех-

нологий должна быть отделена от религии; политика как технология

власти освобождена от морали. Именно эту последнюю процедуру осу-

ществлял Н.Макиавелли (1469-1527). Как пишет германский политолог

П.Ноак, Макиавелли "катапультировал" этику из сферы властных от-

31

ношений и заменил ее ценностно нейтральным познанием структуры

власти. Тем самым он заложил основание политологии как инструмента-

льного знания, построенного по модели точных наук. С тех пор попыт-

ки реставрации морализаторского подхода в науке о политике не раз

предпринимались (в том числе и по вполне резонным основаниям), но

смелый прецедент Макиавелли по-прежнему увлекает тех, кто развива-

ет политическую теорию в ее инструментально-прикладном измерении.

Вопрос об эффективности власти и сегодня имеет не меньшее само-

стоятельное значение, чем вопрос о ее нравственной аутентичности. В

противном случае незадачливые реформаторы (от Керенского до Горба-

чева) всегда имели бы гарантированное алиби, ссылаясь на благородство

своих намерений.

На новом уровне древнюю антитезу политики воспроизводят Т.Гоббс

(1588-1679) и ДЛокк (1632-1704).

Политическая философия Гоббса отразила чаяния его эпохи, когда

после нескончаемых религиозных и гражданских распрей и убийствен-

ной анархии люди стремились обрести покой и стабильность в сильной

государственной власти. Дискурс Гоббса о власти отражает обескура-

живающий опыт смутных эпох - опыт о человеке как о разнузданном,

не знающем удержу существе, перманентно склонному к вероломству и

насилию над ближними. Именно эта пессимистическая антропология

послужила основанием для темы о Левиафане - абсолютном государст-

ве, подчиняющем людей железному порядку. Дилемма Гоббса жесткая -

либо насилие, повсеместно разлитое в обществе, пронизывающее все

поры и превращающее повседневность в ад, либо диктат государства,

отсасывающего импульсы насилия из общества и концентрирующего их

наверху.

В отличие от Гоббса, философия Локка отражает чаяния следующей

фазы "вечного" политического цикла, начинающегося бедами анархии,

а завершающегося бедами диктатуры. Локк попытался вырваться из это-

го порочного круга, указав пути выхода из цикличного времени в бла-

гополучное линейное время, не знающее столь резких крайностей и

вечных возвращений.

Он отражает характерное для буржуазного (мещанского) сословия

подозрительное отношение к политике как сфере опасных стихий и

страстей, которую необходимо сузить и заковать в границы. В этом ка-

честве Локк выступает как предтеча современного либерализма, ориен-

тирующегося на идеал "государство-минимум" и ограничение вмеша-

тельства политики в гражданские отношения. Этот идеал может быть

обоснован только посредством философии оптимистического натура-

лизма: человек по природе добр (порча идет от неправильных учрежде-^

ний), и его естественное состояние ближе всего к эталону гражданского^

32

мира и согласия. Естественный порядок - не тот, который обеспечива-

ется силой власти, а тот, который основан на взаимозаинтересованном

партнерском обмене. Поэтому государство - не демиург порядка, на

самом деле покоящегося на естественной взаимозависимости и взаимо-

заинтересованости людей, а всего лишь "ночной сторож", услуги кото-

рого общество оплачивает на основе контракта.

Таким образом, различие между воззрениями Гоббса и Локка (почти

современников) очерчивает границу между долиберальной эпохой, ори-

ентированной на государство, и либеральной, ориентированной на граж-

данское общество. Эти различия классическая западная мысль помеща-

ет в контекст линейного времени (как строго последовательные этапы

политической истории); но опыт "постлиберальной" эпохи XX в. пока-

зывает, что здесь мы скорее имеем дело с определенным чередованием

фаз политико-исторического цикла. И сегодня, в эпоху реванша либе-

рализма на Западе, остается еще неясным, насколько основательным и

длительным окажется этот реванш. Линейное время прогресса (модерни-

зации) и цикличное время сосуществуют и взаимодействуют, что и со-

общает политической истории ее драматически-многомерный и непред-

сказуемый характер.

Заслугой следующего по времени политического мыслителя -

Ш.Монтескье (1689-1755) является то, что он не полагался ни на га-

рантии человеческой природы, ни на гарантии истории (Прогресса). Он

предпочитал дать в руки людей определенные защитные технологии,

охраняющие их и от опасностей анархии, и от опасностей тирании.

Чтобы избежать трагической дилеммы: диктатура или безвластие, Мон-

тескье разрабатывает технологию разделения власти, позволяющую

иметь сильную власть, но при этом контролируемую. Парадокс, к кото-

рому прибегает Монтескье (и который до сих пор непривычен для тех,

кто усвоил марксистско-ленинское представление о праве как

"возведенной в закон воле господствующего класса"), можно выразить в

понятии законопослушного государства. Речь, таким образом, идет не о

подчинении граждан "государственному закону", а о подчинении и от-

дельных граждан, и государства в целом закону. Независимый верхов-

ный суд, подчиненный только закону, обязан контролировать и законо-

дательную, и исполнительную власть. Таким образом, Монтескье обо-

гащает представление о демократии как о правлении большинства, вво-

дя в него многозначительное дополнение: суверенитет большинства,

ограниченный законом. Понятие закона ограничивает стихию мира по-

литического определенным пределом, который не позволено преступать

ги большинству, ни власти, ни оппозиции. Таинственная двойственность

2 «Политология

33

природы закона состоит в том, что он - продукт действия конкретных

людей (законодателей), но в то же время относится и к какой-то выс-

шей, "надсоциальной" реальности, ибо содержит положения, которые

касаются неотчуждаемых прав людей и тем самым являются в принци-

пе неперерешаемыми ни в парламентском, ни в плебисцитарном по-

рядке.

Тем самым впервые уравниваются права личности и права общества:

последнее не вправе издавать законы, затрагивающие неотчуждаемые

права человека. Опираясь на закон, гражданин получает опору в своих

тяжбах с государством: отныне традиционалистский принцип политиче-

ской жертвенности - подчинение интересов личности интересам госу-

дарства — потеснен в пользу нового принципа взаимной ответственности

и политических гарантий гражданина. Монтескье заложил основы кон-

ституционализма — опору современной легитимности. После него дос-

тоянием политического самосознания становятся коллизии между двумя

принципами политики: легитимностью и эффективностью. Именно эти

коллизии легли в основу размышлений отцов-основателей Американ-

ской республики. Две ветви власти - Президента и Конгресса - олице-

творяют соответственно эффективность и легитимность. В своем стрем-

лении к эффективности - сильной и оперативной власти - Президент то

и дело наталкивается на препоны со стороны носителей легитимности,

на ограничивающие его политическое творчество конституционные

нормы. Отцы-основатели отдавали себе полный отчет в том, что право-

вой педантизм, обеспечивающий легитимность, способен существенно

тормозить принятие решений и в целом сказывается на эффективности.

И все же они пошли на это, полагая, что опасности, вытекающие из

ограничений эффективности, менее страшны, чем опасности власти, у

которой развязаны руки. С тех пор эта антиномия эффективности и

легитимности (законности) характеризует политический процесс во всех

странах, балансирующих между крайностями всецело подчиненной пра-

вовому контролю и потому "нерасторопной" власти и нестесненной

правилами "расторопной", способной, однако, подвергнуть общество

опасным "конвульсиям".

Политическое самосознание XIX в. олицетворяют три крупнейшие

фигуры: О.Конт, К.Маркс, А.Токвиль.

Все три мыслителя говорят о новом, посттрадиционном обществе,

определяя его по-разному. Создатель позитивизма О.Конт предвосхища-

ет современную теорию "индустриального общества", в центре которо-

го - промышленное предприятие, а не армия и политический аппарат.

Конт провозглашает наступление пресно-рассудочной позитивной эпо-

хи, характеризующейся дегероизацией, деидеологизацией, демилитари-

зацией. Из его политической философии вытекает образ технократии,

34

управляющей обществом на основе норм рациональности и требований

науки. Надо сказать, эти выводы Конта не устарели по сей день: он вы-

делил действительно значимый момент исторической эволюции, связан-

ной с возрастающим обособлением ценностно нейтральной технико-

экономической среды, давление которой усиливает сходство всех со-

временных обществ и создает общую модель технико-бюрократической

организации. Необходимо только отдавать себе отчет, что в этом - не

все правда: параллельно продолжает существовать, причудливо перепле-

таясь и сталкиваясь с миром "технико-рационального", другой мир -

мир морали, религии, традиции, человеческих страстей (в том числе

политических), не поддающихся технико-бюрократическим резонам.

К.Маркс называет современное ему общество буржуазным или ка-

питалистическим. Он раскрывает логику рынка и капитала наряду с

логикой классовой борьбы, ведущей к саморазрушению капиталистиче-

ского общества. Маркс также говорит о господстве рациональности: о

том, что буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила

все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. В ледяной

воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиоз-

ного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. В

то же время эта буржуазная рациональность обременена иррационализ-

мом, прорывы которого грозят гибелью буржуазному порядку. С одной

стороны, это иррациональность рыночной стихии, которая дает резуль-

таты, противоположные ожидаемым и на уровне отдельного капиталиста

(возможность банкротства), и на уровне класса капиталистов в целом

(тенденция нормы прибыли к понижению). С другой стороны, это ирра-

циональность классовой политической стихии: живой протест пролета-

риата вторгается в мертвый мир буржуазной организации и взрывает его

изнутри. Две ипостаси посттрадиционного мира: Запад как индустри-

альное общество (Конт) и Запад как буржуазное общество (Маркс) -

сталкиваются друг с другом. Требования рациональности, идущие от

индустриального мира, от предприятия, ведут к господству "технострук-

туры" или технократии, враждебной самодеятельным импровизациям

буржуа как частного собственника. Буржуа низвели идеал гражданской

самодеятельности до рыночной экономической самодеятельности; но эта

их самодеятельность оспаривается духом технико-бюрократической ор-

ганизации, нетерпимой ко всякому дилетантизму, в том числе дилетан-

тизму индивидуальных буржуазных собственников.

Конт и Маркс настаивали на беспрецедентном характере своей эпо-

хи, безжалостно расстающейся со всем тысячелетним наследием. Од-

нако опыт свидетельствует не только о прерывности, но и об историче-

ской непрерывности, о давлении на новый мир рациональности старых

и вечных факторов, относящихся к иррациональной стороне человече-

2* 35

ского бытия. Человек сохранил в современной истории свою двойствен-

ную природу: с одной стороны, это рациональный "экономический че-

ловек", с другой - обуреваемый страстями и жаждой власти политиче-

ский человек. Как пишет Р.Арон, "доктринеры социалистического под-

хода недооценили относительную самостоятельность политического

фактора и рассуждали так, как если бы драма истории, в виде череды

войн и империй, побед и поражений, отныне прекратились ..." На самом

деле человеческое бытие сохраняет свою двойственность: "с одной сто-

роны, действуют рациональные императивы прогресса, с другой - фак-

торы "вечной истории: драма империй, армий, героев"1.

Третий корифей политической мысли XIX в. - Алексис де Токвиль

анализирует посттрадиционное общество как массовое демократиче-

ское, не знающее сословных барьеров. Но и его раздирают противопо-

ложные импульсы. Массовое общество может развиваться как демокра-

тия свободы - и тогда оно вынуждено примириться с неравенством, ибо

в условиях свободного соревнования неравные от природы люди дости-

гают неравных результатов. Но оно же может, под давлением снизу,

предпочесть путь демократии равенства: поставить над собой деспоти-

ческую власть, которая поместит неравных людей в прокрустово ложе

равенства.

Парадокс всех трех мыслителей состоит в том, что их дискурс о по-

литике в посттрадиционном обществе прямо вел к самоотрицанию, уст-

ранению политики. У Конта к этому ведет логика индустриального об-

щества, заменяющего политическую власть "администрированием веща-

ми" по модели промышленного управления. У Маркса логика классовой

борьбы неминуемо ведет к диктатуре пролетариата и затем - к общест-

ву без классов, а следовательно, и без государства и политики.

У Токвиля демократия равенства кончает тем, что прекращает вся-

кую свободную политическую соревновательность социальных групп и

парши в деспотическом режиме тоталитарного типа. Эти прогнозы сви-

детельствуют, что теоретическое самосознание XIX в. колеблется между

экономикоцентризмом и политикоцентризмом. Эти колебания и сомне-

ния по-своему разрешила грядущая постлиберальная эпоха, начавшаяся

после франко-германской войны 1871 г. Рыночная саморегулируемость

и принцип "невидимой руки" А.Смита все больше давали сбои. С одной

стороны, сама предпринимательская среда, напуганная размерами эко-

номических кризисов, требовала вмешательства государства. С другой

стороны, низы, чувствующие себя обделенными париями "прогресса",

все чаще обращались к политике.

1 Aron R. Dimensions de la conscience historique. P., 1965. P. 316, 317.

36

В целом можно сказать, что если самосознанию либеральных об-

ществ XIX в. больше соответствовала социология, ориентированная на

изучение внутренних отношений гражданского общества, то самосозна-

нию постлиберальной эпохи больше соответствует политология, делаю-

щая акцент на власти и властном вмешательстве в социальную и эконо-

мическую жизнь. В социокультурном контексте обособление политоло-

гии от экономической и социологической науки можно связать с проти-

востоянием между буржуазной "позитивно-рациональной" культурой и

"контркультурой" тех слоев, которые перестали доверять "невидимой

руке" А.Смита (рыночной саморегулируемости, автоматизму экономи-

ческого роста, прогресса и т.п.).

Институционализация политической науки в качестве особой дисци-

плины идет параллельно усилению властно-перераспределительных от-

ношений, вторгающихся в сферу нормальных партнерских отношений

классического гражданского общества. Формирование политического

самосознания XX в. развертывается под знаком противостояния двух

социокультурных традиций: англо-американской и континентально-

европейской (включая марксистскую). Англо-американская традиция

отражает классическую неприязнь буржуазного общества к политике.

Страх добропорядочного мещанина перед стихиями политики находит

отражение в соответствующих методологических импульсах обществен-

ной теории. Для того чтобы из политики исключить все иррациональное

и аффективное, взывающее скорее к героике, чем к трезвому расчету,

ее редуцируют до уровня "экономического человека". Политический

субъект рассматривается как "разумный эгоист", преследующий свои, в

основном материальные, интересы. Сам политический процесс описы-

вается в духе теории обмена: "политический класс" - партийные лиде-

ры и активисты, парламентарии, соискатели власти выступают как про-

давцы политических товаров (программ, идей, проектов), избиратели —

как покупатели, отбирающие приглянувшееся им на политическом рын-

ке. Не случайно американская политическая наука (Г.Алмонд, С.Верба

и др.) так упорно настаивает на том, что в "нормальной" политике речь

идет не о столкновении ценностей и идеалов (что грозило бы опасной

экзальтацией и "героизацией"), а о столкновении интересов, в принципе

примиримых и законных в своих границах.

Сама бихевиористская революция в американской науке, послужив-

шая толчком развития политологии как "инженерного", инструменталь-

ного знания, дающего в руки средства, но избегающего говорить о целях

и ценностях, осуществлялась как процедура систематической выбра-

ковки и изгнания из научного дискурса всего того, что сродни традици-

онным ориентациям классической гуманитаристики. Процедура отнесе-

ния к интересам как основной аналитический прием раскрытия движу-

37

щих сил и мотивов политики позволяла упрощать реальность, придавать

ей одномерный характер. При этом категорически запрещается проти-

воположная процедура отнесения к ценностям: в культурном смысле

она оценивается как проявление сентиментальной архаики, в методоло-

гическом - как помеха точному инструментальному знанию. Либераль-

ная парадигма самоорганизующегося рыночного общества в своем по-

следовательном выражении ведет к отрицанию политики как таковой.

Не случайно современная чикагская школа в лице, нобелевского лау-

реата Г.Беккера прогнозирует переход от классического либерального

идеала "государство-минимум" к полному устранению всех внерыноч-

ных механизмов социального регулирования, вплоть до отрицания госу-

дарства.

Континентально-европейская традиция настаивает на двойственном

характере современных обществ, в которых наряду с действиями, ра-

циональными по цели (М.Вебер), образцом чего является мир предпри-

нимателя и технократа, сохраняется место для других типов социально-

го действия: традиционного и аффективного. Рассудочности "экономи-

ческого человека" противостоит харизматический темперамент челове-

ка политического. Словом, европейская культура сопротивлялась обра-

зу "одномерного человека", насаждаемому американским позитивизмом.

Однако после 1945 г. в политологии торжествует американская пара-

дигма, что отражало, с одной стороны, идейную и политическую геге-

монию США в послевоенной Европе, а с другой - разочарование в

"харизматиках", явившихся в скандальном облике политических аван-

тюристов и тиранов. Господствующая после войны в политической нау-

ке традиция описывает политические процессы в мире в контексте гло-

бальной логики модернизации, отождествляемой для Европы с америка-

низацией, для прочего мира - с вестернизацией. Модернизация-вестер-

низация раскрывается как процесс последовательного "опреснения" ми-

ра - воцарение рационально мыслящего "экономического человека". Не

случайно она зачастую описывается как борьба между экономикой и

"антиэкономикой", воплощающей все традиционное, обращенное к ге-

роике, жертвенности и пиетету.

Следует признать, что применительно к "маргинальным" регионам

самой Европы (Испания, Португалия, Греция, частично даже Франция

накануне вступления в "Общий рынок") теория модернизации работала.

Цивилизационное пространство Запада значительно выровнялось и дос-

тигло внутренней консолидации, когда пали диктатуры Франко и Сала-

зара и "харизматиков" власти потеснили эксперты-управленцы из раз-

личных комиссий Европейского Сообщества.

На рубеже 80-90-х годов, когда стали рушиться тоталитарные режи-

мы "второго мира", казалось, наступило торжество вестернизации. От-

38

ныне весь мир готов уподобиться передовому Западу, а сопротивление

отдельных маргиналов (типа иракского режима) относится к маленьким

недоразумениям переходной эпохи. На волне этих ожиданий и родился

миф "конца истории" (Ф.Фукуяма) - устранения многообразия мира на

путях завершающейся вестернизации. Однако сегодня, в середине 90-х

годов, политическая аналитика уже не может отмолчаться перед лицом

банкротства модернизации в России, с одной стороны, и симптомами

нового передела мира, воскрешающего традиционный образ неукроти-

мых политических стихий, с другой. Можно сказать, на наших глазах

заканчивается тот период в развитии политического самосознания Запа-

да и всего человечества, который характеризовался столкновением анг-

ло-американской и континентально-европейской интеллектуальных и

культурных традиций. Наступает новый период, когда динамика поли-

тической мысли будет определяться столкновением западной классики с

бросающим ей вызов "восточным" опытом, в том числе опытом кон-

вульсирующего "второго мира".

Опыт политических процессов, развертывающихся в гигантском

постсоветском пространстве, не соответствует ожиданиям западной по-

литической классики сразу по нескольким основаниям. Во-первых, он

противоречит "теории обмена" и процедуре отнесения к интересам, как

того требует ключевая методологическая метафора "экономического

человека". В постсоветском пространстве эпицентры политических со-

бытий больше совпадают с линиями водораздела культур, этносов, рели-

гий, т.е. требуют процедуры "отнесения к ценностям". Во-вторых, не

действует базовая для западной классики номиналистическая презумп-

ция: в политике все более активно заявляет о себе не только "разумный

эгоизм" постградиционных личностей, преследующих свои индивиду-

альные интересы, но и ощущается реванш "коллективных сущностей",

таких, как национальный интерес, национальные цели и приоритеты,

цивилизационная, социокультурная, конфессиональная идентичность.

Именно неспособность учесть эти приоритеты и ценности, соединить

требования демократизации с защитой национальных интересов в значи-

тельной мере предопределила банкротство реформационного курса в

России и шаткость послеавгустовского режима. Применительно к раз-

витию политологии теоретически настораживающим является тот факт,

что в рамках американской парадигмы перечисленные политические

реальности, относящиеся к коллективному бытию людей, вообще не

могут быть "схвачены" и описаны. Приходится признать разительное не-

соответствие между либеральным теоретическим самосознанием Запада,

39

заявляющим миру только о правах человека, но избегающим признавать

реальность "старых" коллективных целей, и его практическо-полити-

ческим сознанием, весьма активным в защите этих целей (будь то на-

ционально-государственные интересы или даже интересы Запада в це-

лом). Теоретико-методологическая доверчивость наших "западников",

поверивших в единое мировое гражданское общество ("общий дом") и

просмотревших "вечные" реальности государственного коллективного

эгоизма и державного соперничества, стала источником крупнейших

международных просчетов российской дипломатии в последнее время.

Наконец, особенностью взбаламученного, взвихренного "второго ми-

ра" является тенденция сползания к состоянию, относительно которого

так настойчиво предостерегал Гоббс, - "войны всех против всех". Если

западная классика озабочена в первую очередь качеством политической

власти - ее демократической аутентичностью и легитимностью, то ре-

альность попавших в новый круговорот обществ повышает ценность

государственного порядка как такового, а следовательно, и готовность

людей платить за него значительно более высокую цену, чем это приня-

то на Западе. Вместо либеральной парадигмы Т.Беккера, ориентирую-

щей на неуклонное свертывание пространства власти, начинает довлеть

парадигма "учителя заподазривания" М.Фуко, всюду отыскивающего

следы ненасытной власти, порою тщательно маскирующейся, но тем не

менее неотступной и жестокой.

Вызовом либеральной классике являются также новые социальные

движения и новые субъекты политики (см. раздел IV). Речь идет об

экологическом движении, о женском и молодежном движении, о разно-

образных гражданских инициативах, а также о деятельности различных

теневых групп и криминально-мафиозных структур, кое-где прямо рву-

щихся к власти. Все это - поистине "постклассические" объекты поли-

тического знания, требующие новых подходов, существенного обновле-

ния понятийно-категориального аппарата науки. Их отличительная осо-

бенность - уход из макропространства в микромир, из формальных

структур в неформальные, где классические процедуры идентификации,

рациональности и легитимности не действуют. Возможно, потребности

их изучения (в теоретических и практических целях) потребуют от по-

литической науки не менее радикального поворота, чем тот, что в свое

время потребовался естествознанию, впервые столкнувшемуся с миром

квантовых объектов.

В заключение отметим еще один, не менее значительный повод для

преобразования исследовательских парадигм политической науки. Речь

идет о переходе от индустриального общества к постиндустриальному.

Классическая политология исходила из дихотомии: традиционное обще-

ство - современное. Но современность, называющая себя новым именем

40

"постмодерн", может быть чревата и продолжением основных тенденций

предшествующей модернистской эпохи и их ревизией в каком-то, пока

еще не ясном, смысле. Обострение глобальных проблем, в частности

вступление человечества в зону предельного экологического риска

(наряду с другими видами глобального риска), свидетельствует скорее в

пользу того, что постиндустриальное общество вряд ли ознаменуется

продолжением и радикализацией тенденций индустриальной эпохи. На

этом пути его может ждать скорый конец.

Что же собою представляет грядущий постиндустриальный сдвиг ци-

вилизации и как его оценить в политическом измерении - вот задача

современной политической науки. Чем менее вероятно, что грядущее

общество будет простым экстенсивным развитием сложившихся тенден-

ций индустриальной эпохи, тем меньше у нас шансов уповать на спон-

танную логику технико-экономических процессов, на либеральные ожи-

дания свертывания политики как смелого исторического творчества.

Решающим фактором развития политологии является преодоление евро-

поцентризма и западнического эпигонства, препятствующих осознанию

специфики политического процесса в незападных обществах. Активизи-

рующийся сегодня диалог мировых культур и цивилизаций создаст

предпосылки становления политической науки в качестве действительно

всеобщей, учитывающей многомерность и социокультурное разнообра-

зие мира. Соотношения универсалий мира политического и региональ-

ной специфики, нового и "инвариантного" в политической истории яв-

ляются сегодня болевыми точками современного политического само-

сознания человечества, мучительно изживающего крайности, связанные

и с неумеренным самомнением Прогресса, и с пессимизмом теорий

"вечного возвращения".