5. Honor: значение чести в аристократическом мышлении

Средневековые представления о чести весьма поэтичны, поэтому уместно в их изучении опираться на художественную литературу того времени, дававшую образцы, на которые читатели желали равняться.

Связь между моралью, личными качествами и почестью, воздаваемой человеку, не была изобретением христианской эпохи. Христианство ставило своей целью пробудить благородство, достоинство и добродетели в каждом человеке, независимо от его положения в обществе. Но и в XI-XIII в. категориями «чести» и «достоинства» по-прежнему оперировали короли и аристократы.

В XI-XIII вв. «честь» предстает перед нами, в основном, понятием либо статусным, что сближает его с установками, существовавшими в языческие времена, либо сопряженным с этикой и личными качествами, необходимыми по статусу. Оскорбление чести, таким образом, оказывается неуважением к личности именно в контексте миропорядка и социальной иерархии.

Честь (лат. honor, англ. honour, honor; фр. honor, onore, нем. onra, êre) – это достоинство, присущее человеку определенного положения и статуса. Но представление о том, что честью обладает всякий человек, можно было встретить не только у богословов, недаром некоторые аристократы ратовали за то, чтобы высшее сословие было открыто для достойных людей из низов. Хьюго фон Тримберт писал, что «крестьянин равен лордам во всем, кроме богатства».¹ Подобные идеи разделяли не все. Но, все-таки, в иерархии чести каждый свободный человек обладал честью большей, чем лично зависимый. Пленник считался лишенным чести. Поэтому и выкупавший пленника «возвращал ему честь».²

Рыцарская честь включала в себя силу, красоту, богатство, обходительность, среди рыцарских добродетелей с честью связывались, прежде всего, щедрость и храбрость. Благополучие, удачливость и одаренность давали своему носителю особое положение в обществе и воспринимались как знаки благоволения свыше.

Употребление слова honor для обозначения богатства в рассматриваемую эпоху было широко распространено. Потеря богатств воспринималась и обозначалась как позор, а shame (англ. «стыд», «позор») являлось синонимом poverty («бедность»), примеры чему можно встретить в романах Хартмана фон Ауэ. В его поэме «Gregorius» аббат отговаривает своего бедного друга от притязаний на рыцарское звание такими словами: «Если ты и приобретешь ранг рыцаря, ты окажешься пристыжен своей бедностью. И что принесет тебе рыцарство, если власть богатства тебе не доступна?»¹ Распространено было мнение, что бедный человек рыцарского звания и бедная благородная женщина не имеют чести – ни красота, ни обходительность заменить ее не могут.

В связи с таким отношением к богатству и благополучию внешний облик аристократа имел решающее значение. Поэты безо всякой иронии вторили словам Эдды: «Обнаженный человек ничтожен»², считая красивую одежду и приятный внешний вид прямым указанием на прекрасные внутренние качества.

В средневековом употреблении с помощью honor нередко обозначались те вещи и явления, из которых честь происходит. Словом honor называли землю, которую рыцарь получал от сеньора за службу. Земельный надел и связь, которая предполагается между сеньором и вассалом, являлись источником достоинства и статуса. В этом смысле, полагаясь «на честь» в речи и утверждениях, феодал не только обозначал свое положение, владения были гарантией его честности.¹ Феодал получал честь от своего сеньора и пользовался всеми ее благами. Но именно в виду того, что данная честь давалась за службу, содержание ее приобретало моральный оттенок, поскольку служба связывалась с добродетелями верности, смелости и щедрости.

Богатство и знатность должны были быть также «дополнены» обширными и знатными родственными связями. Слава предков обязывала следовать их примеру, а родственники ближайших поколений защищали ее и поддерживали. Честь зависела от рода, заслуг, силы и влиятельности его членов. Впрочем, поэты не забывали и о дружбе, которая тоже была опорой чести.

Во многих случаях привязанность чести к рангу означала, что оскорбление чести мог нанести только человек равный рангом – не ниже и не выше. Если противник или оскорбитель оказывался значительно выше положением, то отказ от претензий к нему восхвалялся как благородство.²

Статусный характер чести действительно показывает, что иерархия и ценность круга, к которому принадлежал носитель чести, первенствовала в ценности перед его личными заслугами и качествами, но аристократ должен был доказывать свое право на честь поступками. Честь могла быть сообщена как бы даром, по праву рождения, ранга, обещаний (в случае вассальной клятвы), но при этом предполагалось соответствие ей на деле. Ожидалось, что рыцарь докажет, что истинно является обладателем чести (т.е. будет справедливым правителем, верным вассалом, доблестным воином и т.д.). Честь связывалась и с профессиональными качествами, встречается употребление honor в значении «профессионализм, высокое мастерство», в частности, в похвалах, воздаваемых поэтам.³

Ранга, титула и связей было недостаточно. Честь необходимо было подтверждать службой, участием в войнах и походах, турнирах и охотах. Придворные поэты считали, что честь в принципе возможно приобрести только через службу при одном из дворов; честь означала первенство в доблести и куртуазности.

В частности, немецкое êre употреблялось в значении «победа» (а в значении, отсылающем к добродетелям, практически не встречалось - в отличие от французского и английского вариантов).¹ Это вновь отсылает нас к дохристианскому и христианскому представлению о том, что благоволение высших сил выражается в победе и удаче. Победа в поединке означала правоту, честность и избранность и поэтому являлась подтверждением чести. Поражение было стыдом независимо от того, как сражался проигравший. Девиз «Лучше смерть, чем позор», повторявшийся многими авторами («Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде»; «Ивейн» Хартмана фон Ауэ, «Тристан» Готтфрида фон Страсбурга и др.) и историческими личностями, в данном случае указывал не на личную доблесть в бою, а только на то, одержал ли сражающийся победу или потерпел поражение. В «Песне о Роланде» говорится, что эмир, сражавшийся благородно и достойно, «погиб в великом бесчестии».² Поражение, к тому же, часто было связано с пленением и потерей свободы.

Этическое измерение понятия чести основывалось также на употреблении слова honor в значении «слава», «общественное признание и восхваление какой-то заслуги». Заслугой здесь по большей мере оставались красота, вежливость и подвиги, в том числе подвиги, совершенные, чтобы подтвердить чью-то честь (дамы, короля, лорда), а к списку славных деяний уже могли быть прибавлены добродетели и душевное благородство. Готтфрид Страсбургский добавлял к перечню качеств, дающих честь, великодушие и веру.¹ Важная добродетель, которая была связана именно с честью – целомудрие.

Единого понимания чести, конечно же, не существовало, каждый автор расставлял свои акценты. Исследователи и критики рыцарского кодекса чести и благородства могли попасть в затруднительное положение из-за разницы во взглядах, поскольку даже в рамках одного произведения могло быть высказано несколько противоречивых утверждений, как это происходит, например, в «Песни о Роланде». Торжественно-этическое близко соседствует с вопросами выгоды, духовное благородство с чисто светскими предписаниями.²

В спор с теми, кто восхваляет богатство и силу, вступали поэты и рыцари, и особенно, конечно, церковные авторы, предлагавшие совсем другой идеал, основанный на добродетелях. Образ блестящего куртуазного рыцаря, расцветший в поэзии начиная с XII в., соседствовал с идеалом, близким к святости и вдохновленным св. Бернардом Клервосским, Раймондом Луллием, Хьюго фон Тримбертом и др. Интересно, что популярность образца добродетели не вытеснила образец богатства и славы, а сливалась с ним, порождая романтического идеального героя, наделенного всем: и земными благами, и исключительными моральными качествами, и боевым духом.

Совершение подвигов, которые заслуживают честь, впрочем, тоже связано с моральными качествами. Подвиг даже ради славы сам по себе подтверждает доблесть. В тех же случаях, когда совершивший подвиг рыцарь обнаруживал свои отрицательные качества – алчность, жестокость, неверность – он лишался славы и доброго имени. «Если верить Гильому Мальмсберийскому (de Malmesbury), Вильгельм Завоеватель будто бы изгнал из своего воинства рыцаря, который принес отрубленную им голову Гарольда, короля англосаксов, который был ранен и, следовательно, не мог оказать сопротивления».¹

Характерной особенностью материалов Средних веков являлась скудость описания внутренних переживаний, касающихся благородства, чести, рыцарственности. Внутреннее личное понимание обязанностей и этикета средневековым человеком проследить непросто. Как отделить в памятниках внутреннее от внешнего – качества, которые предписывается проявлять в обществе, от качеств, воспринимаемых как черты конкретной личности и характера? В связи с этим приходится встречать утверждения исследователей о том, что предписания и требования принимались как внешняя форма, не вызывая глубоких переживаний. Ф.Джонс писал, что чувство личной честности и внутреннего голоса не имело широкого распространения до середины XVIII в.²

Над средневековым аристократом и рыцарем тяготела обязанность поддерживать и приумножать честь своего рода. Поэтому независимо от того, каким являлся его внутренний мир, его поступки, поведение должны были соответствовать образцу. И, как указывает Ж. Флори, он должен делать всё, чтобы «казаться тем, кем он должен быть».³ Это факт заставляет исследователей считать «внутреннее бытие» аристократа полностью несущественным.

Робро между тем указывает, что в романах об Артуре XII и XIII в. французское honor употребляется в значении именно личного качества, побуждающего человека проявлять вежливость и учтивость по отношению к другим.⁴ Если для XIX века, например, характерно считать, что внутренний мир человека – это всегда противоречия, длительные переживания и размышления о неразрешимых вопросах, то идеальной формой выражения внутренней жизни и стремлений средневекового человека оставалась форма эпико-героическая со свойственной ей прямотой и решительностью. Духовные наставления и повести о добре и добродетели тоже сосредотачивали основное внимание на решениях и целях человека, а не на его колебаниях и сомнениях, и это современному читателю может казаться менее человечным, реалистичным и искренним. Средневековые учителя нравственности – церковные и светские – особенно подчеркивали необходимость искренности в поведении, без которой внешняя обходительность превращается в лицемерие.

Честь не представляла собой отдельной категории, качества, добродетели. Защита чести – это защита совокупности достоинств и заслуг личности, ее личного, родового и социального статуса, а также защита порядка общества, который поддерживается, в том числе, в общении двух и более личностей. «Если освободить понятие чести от аристократической спеси и склонности к насилию, то в нем остается нечто такое, что помогает человеку сохранять порядочность и распространять принцип взаимного доверия в общественных отношениях».¹

Идея чести встречается во многих культурах и, как правило, связывается именно с родовыми ценностями, воинской профессией, особым сословным положением и привилегиями. Западноевропейское представление о чести имеет параллели в воинских культурах Азии, Кавказа, Дальнего Востока. Honor («гонор») стал значимым элементом в самосознании польской шляхты, европейские концепции чести оказали влияние и на русскую дворянскую культуру.