Глава II. Аристократические модели периода расцвета Средневековой культуры (X-XIII вв.)

1. Nobility: положение и самосознание высшей знати

Данный раздел посвящен пониманию собственно знатности – наивысшего общественного положения; смыслам, вкладываемым в понятия, означающие «благородство», различиям между рыцарем и магнатом.

Обозначим еще раз две аристократические модели: «родовую» и «служилую». Эти модели характерны не только для древней Европы или Средних веков, они встречаются в разных странах и в различные эпохи. Первых характеризовала полнота социальной востребованности и благополучия, они представляли полноту культуры своего общества; семейные ценности, власть, благородство, мудрость и рачительность находились у них на первом месте. Они владели миром, поскольку владели землей, и являлись носителями царственного достоинства человека, которому Бог сказал в Бытии «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1:28).

Для служилых аристократов в начале их пути кровное родство и социальное положение могли не иметь никакого значения. Их настоящим, главным родством становилась дружина, а идеи братства, дружбы и верности, доблести пронизывали их жизнь. Их положение зависело от дерзости, отчаянности поступков, солидарности с товарищами, их целью была слава, которая приносила достаток, уважение и богатство. Именно в Средние века воин, несмотря на отсутствие у него земельных владений, все равно воспринимался особо.¹

Это деление удобно для понимания, но весьма условно и в социальном, и в психологическом плане. Дружинники, рыцари и служилые аристократы могли стремиться к тому, чтобы стать знатными землевладельцами, основателями почтенного рода, а владетельные князья ввязывались в авантюры, участвовали в далеких и опасных походах, забывали о близких. Данные модели принадлежали к одному большому культурному пространству, объединявшему людей разных положений, их нельзя определить как «мирную» и «военную». Благородных людей разного происхождения объединяли причастность к войне, власти и отношениям личной верности. Даже раннесредневековый клир не мог «похвастаться» полной отделенностью от этого класса, непричастностью к мировоззрению аристократов, несмотря на появившиеся запреты на ношение оружия. «Церковные сановники и священнослужители каролингской эпохи, действительные посредники между королем и его народом, те, кто следовал за ним во время войн и вел его дела в мирное время, были людьми совершенно иного склада. Эти люди – плоть от плоти правящего класса, представители знатнейших фамилий. Они выросли в войне и охоте, отнюдь не среди книг и молебнов. Епископы и аббаты, как и светские государи, имели прерогативу призывать под знамена своих «верных» и вести их на поле битвы. И даже, согласно обычаю времени, иметь собственное войско. Семейная солидарность и это право – характерная черта всех представителей правящего класса в королевстве, светских и церковных».¹

Реальность, стоявшая за словами, обозначающими благородное положение в XI-XIII вв., была весьма сложной. Не существовало ни единой для всей Европы системы наследования, ни единой системы имущественно-земельных отношений. Имя и имущество могли переходить как к старшему в роде, так и от отца всем сыновьям, от отца к старшему сыну, или даже от отца к дочери. В некоторых регионах знатность не могла передаваться по наследству, если незнатной была мать, например в Германии начала XI в.¹ Аристократическое сословие было по факту открытым – нобилем можно было стать, а не только родиться. Что касается землевладения, то если Франция, например, – это классическое феодальное государство, в Швеции знать в земельном отношении не зависела от короля и после XI в. по-прежнему владела аллодами, значит, и отношения между наследниками одальманов и правителями отличались от привычных сеньориально-вассальных.

Вассальное служение повсеместно считалось благородным делом и источником привилегий. Но в Италии, например, понятие vassus не было обозначением, применимым лишь к рыцарям и держателям феодов. Так называли членов общин, подчиненных определенному господину.²

С утверждением христианства в Европе идея священного происхождения от богов потеряла свой смысл, поэтому подтверждение заслуг и славы рода все же приобрели особое значение, а понятия благородства – новое звучание. Человек «знатный» – это человек «заметный», тот, кто совершил великое деяние, память о котором сохранилась, кто сыграл важную роль в истории или хотя бы просто верно послужил. Так или иначе, средневековая знатность означала обособленное, высокое положение – в том понимании, которое было характерно для конкретного народа.

Считается, что граница первого и второго тысячелетий – это период формирования классового общества и феодальной системы. Но учеными неоднократно высказывалось замечание, что данным терминам, созданным для облегчения понимания эпохи, придается слишком много значения.³ Когда термин начинает заслонять от нас живую реальность, наступает необходимость отстраниться от него, чтобы не потерять за термином сам предмет изучения. В Средние века не было общепринятого понятия, которое могло бы обозначить всех людей знатного происхождения или благородного служения всех стран (возможно, начитанным клирикам и монахам, владеющим греческим или латынью, эта задача показалось бы более простой, но та структура общества, которую они создавали на бумаге, тоже была далека от действительности). Недаром международные ныне слова nobility и aristocracy прочно вошли в употребление после XIII в. (и по отношению к более ранним векам мы употребляем их для удобства). То, что до этого времени в различных регионах Европы знатные люди обозначались другими словами, – не просто лингвистический нюанс, которым можно пренебречь. За этим фактом стоят подлинные социальные отношения.

Как уже говорилось выше, рыцарский слой тяготел к большей космополитичности, но при этом его представители были основными носителями этнического самосознания. С одной стороны, аристократы узнавали себе подобных в культурах соседей, они (как и Церковь) были создателями европейской метакультуры с общими идеалами, похожими структурами, модой, обменом искусствами и т.п. С другой стороны, это не мешало им дорожить своими традициями и своими землями, союз с которыми они зачастую ощущали как мистический или даже брачный.¹ То, что владело умами аристократов при столкновении с новыми обычаями или конфликте с представителями других этносов, было очень близко к понятию «национальная идея», хотя этот термин, опять же, неприменим к Средним векам (как и другие идеи Нового времени). Конечно, в действительности, это была не идея нации, а идея рода, родовой гордости и наследия предков. И даже если правителям и воинам случалось пойти на поводу у потребностей спокойной жизни, у заинтересованности «заморскими» идеями (среди которых было и христианство), воззвания к чести рода и предков имели на них большее действие. Филидам (поэтам) удавалось убедить ирландских королей не идти на компромисс с королем Британии, апеллируя к их славному происхождению и родословию.¹ Одальманы препятствовали христианизации, гордясь своим родством с богами, отторгаемыми конунгами-христианами.²

Становление аристократии в каждом королевстве было в культурном смысле особенным, и оно совпадало со становлением самосознания народов, началом создания государств и институализации общественных структур. Реконкиста создала облик средневековой Испании. Выдвижение саксонских эрлов проходило в борьбе с датчанами. Норманны, завоевавшие Британию в XI в., в свою очередь, боролись с саксонской аристократией. А германцы, расселившиеся в Италии, придавали больше значения римской культуре, чем своей собственной. XI-XIII вв. в Норвегии были эпохой гражданских войн. Вскоре к непрестанным конфликтам, происходившим в Европе, добавились Крестовые походы. В виду всего этого, образ средневековой знати, наслаждающейся богатством, праздностью и удовольствиями, выглядит слишком искусственным.

В первом разделе уже были рассмотрены культурные корни, стоящие за терминами, обозначающими знатность человека в европейских языках высокого Средневековья. В XI-XIII вв. для наименования аристократии по-прежнему использовались слова со значением «человек, мужчина, воин», такие как древнеанглийское beorn. Понятие «свободный человек» оставалось в широком употреблении как указание на аристократа. Среди его вариантов: friherre – в Швеции, freiherr – в Германии, а также широко употреблявшееся слово baron (от лат. baro – «свободный», присутствующее в древневерхненемецком и древнефранцузском), еще не ставшее титулом. Последнее использовалось в Италии, Франции, Британии, Германии, чаще как определение держателей феодов.¹

Слово nobilité, употреблявшееся в англо-норманском и старофранцузском языках, означало «известность», «славу», а также «заслугу», «добродетель», «великое деяние» и «мужество», «храбрость».² Все эти значения указывали, прежде всего, на поступки, а значение определенного социального положения окончательно закрепилось за этим словом позже.

Слово gentil, эквивалентное noble по употреблению, происходит от латинского gens, означавшего «семью», «род».³ В Средние века и gentil и noble, таким образом, вполне соответствовали русскому слову «благородство», в котором переносное значение, указывающее на доблести и добродетели, опирается на прямое – происхождение из достойной семьи.⁴

Ирландские слова flath, soer⁵ и tigern указывали на власть (такой акцент характерен для ирландского менталитета с его развитой концепцией власти) и независимость правления, и обозначали правителей (ri) и их потомков, принцев, в чем-то соотносимых с nobility. Flath избирался для несения службы, которой являлось управление кланом и его землями, причем земли не считались его личной собственностью. Он избирался благодаря своим личным качествам, и его положение сочетало в себе обязанности и особые привилегии. Поскольку в Ирландии и Шотландии общество делилось на кланы, то и первенствующие изначально были лидерами кланов, происходящими из более влиятельных семейств внутри них.

На благородное происхождение от королей указывали родственные слова aðal, (a)ethel (древнескандинавский аналог nobilité), aetheling (древнеангл., «потомок благородной семьи»), которое после нормандского завоевания стало применяться только к членам королевской семьи. Aetheling в качестве устойчивого значения так же, как и noble, имело указание на «хорошего, достойного человека».

Шведское понятие frälse означало «свободный от налогов» и определяло положение человека через обозначение данной ему привилегии. По «Уставу Альснё» (1280 г.) короля Магнуса I Ладулоса это освобождение даровалось за предоставление тяжеловооруженных рыцарей (от одного или двух) в распоряжение короля. Оно отделило аристократию от свободных общинников, хотя некоторые из числа последних также посылали воинов, в виду чего назывались frälsebonde. Данная привилегия не передавалась по наследству и, по сути, не была связана с передачей земель во владение. Frälse были противопоставлены skatte (skattebonde, ofrälse).

С военной службой королю связаны такие был наименования как count (англ.), comte (фр. от лат. comes – товарищ, компаньон). Данное понятие употреблялось для обозначения воина из свиты вождя или короля, затем стало ненаследственным военным и придворным рангом, comes получали в управление земли и возглавляли подразделение войск. Англосаксонским и скандинавским аналогом comte был earl (сканд. jarl – «вождь»). В скандинавских странах так же называли суверенных правителей рангом ниже конунга.¹

Именование duсe, duke (от лат. dux) – означает «командир», «вождь»; оно применялось по отношению к владельцам или держателям земель (duchy), выполнявшим также роль военных командиров. Данное понятие заимствовали в раннесредневековую эпоху у римлян германцы (лангобарды, визиготы), франки, используя его как обозначение высшего ранга после короля, поначалу ненаследственного. В англосаксонской Британии duke употреблялось по отношению к первому из элдорменов, но по-настоящему было введено только в XIV в. Именование ealdormen (др.англ. «старый человек», соответствующее повсеместно распространившемуся лат. senior – «старший, старый») вышло из употребления после X в., его место занял earl. Производный от этого слова эпитет – earlic – mиспользовался для описания достойного, благородного поведения.² Рангом ниже эрла в англосаксонской Британи был тэн – thegn («спутник», «слуга», «юноша»).

Нам представляется, что за отсутствием общего понятия нужно увидеть ту значимость, которую сохраняли действия каждого конкретного человека. Каким бы классовым и четко разграниченным ни казался нам социум Средних веков, его структура еще не закостенела, а аристократы придавали еще очень много значения действию, службе, личной заслуге и личным взаимоотношениям, они зависели от перипетий судьбы, а их имена порой ничем не отличались от имен простых людей.³ Жизнь отдельно взятого аристократа или даже принца гораздо больше зависела от него самого, нежели от заслуг его предков. Поэтому средневековая аристократия выглядит по сравнению со своими потомками столь «беспокойной»: турниры, войны, паломничества, Крестовые походы; постоянная необходимость защищаться или наступать, отстаивать свое или добывать славу.

Средневековые термины знатности далеки от абстракции, которая могла бы определить множество людей самого разного положения в один класс. За всеми этими словами стоят сложные отношения, и даже тогда, когда они обозначают нечто, кажущееся меркантильным, это отношения ценностные. В действительности всех этих людей объединяет стремление к идеалу – идеалу утверждения достоинства человеческой личности, как бы каждый конкретный аристократ это достоинство ни понимал.

Симптомом настоящего классового разделения стало утверждение наследования титулов, закрепление прав и привилегий за определенными семьями, и утверждение термина peer (англ.; per – старофранц. – «равный»)¹ в середине XIII в.

В качестве общих терминов для обозначения средневековых аристократов более всего подходят латинские слова: magnates («важные люди»); principes, primores, primates («первые»); procures («управляющие»); majors («старшие»); illustres, optimates («знатные»).² Шведским аналогом «магната» было слово storman.

Положение всех этих людей отличали следующие характерные черты:

1. Землевладение. Магнат не мог быть бедным и безземельным. Накопление богатства и приобретение земель тем или иным образом вводило человека в слой лучших, открывало доступ к рангам, власти и особым правам. Для этого могли потребоваться особые выплаты (как налог «franc-fief», который должны были платить неблагородные держатели фьефов во Франции XIII в.).

2. Особое происхождение, родословие, отделяющее благородных людей от всех остальных социальными границами.

3. Властные полномочия (суверенные или принятые от другого правителя), исполнение судебной и полицейской функций. Судебная роль – существенная деталь, формировавшая аристократическое мировоззрение и бывшая источником этических требований по отношению к нобилям, ведь они судили на основе «чувства справедливости», применяя законы по мере своего опыта и разумения.¹ Поддержание, соблюдение и совершенствование права входило в обязанности аристократии как «лучших» из народа и наиболее могущественных.² В этом смысле знать действительно представляла этническое общество и его интересы, даже если она подвергалась искушению властью и уделяла слишком много внимания своей «прибыли» (в широком смысле слова).

4. Участие в королевских советах. Короли сами избирали магнатов в свои советники, и те становились ближайшим окружением (своеобразным «королевским клубом»³). Отказ правителя советоваться с благородными воспринимался крайне негативно.⁴

5. Военные функции и ранги.

6. Придворные функции и ранги.

7. Характерные поведение и образ жизни.

8. Душевное благородство.

9. Почтение, с которым относились к знатным людям, и которое видно в наименованиях, их обозначавших. Именно знатные люди находились в центре внимания, именно их действия, рождения и смерти описывали хронисты и писатели, как правило, игнорируя тех участников истории, кто имел низкое происхождение¹.

10. Привилегии – отличительная черта знати: если простые люди, имеющие привилегии, могли быть, то знати без привелегий быть не могло. Привилегии упрочивали иерархию и были важным элементом самоопределения благородных людей. Среди привилегий можно выделить «благородные» (дающиеся в соответствии со статусом и происхождением) и «сеньориальные» (подобающие лендлордам); общие (дающиеся всем представителям определенного ранга) и частные, «обычные» (существующие в силу неписаных традиций), законные и присваиваемые. К привилегиям можно отнести все основные отличительные элементы аристократического образа жизни: право ношения оружия, право землевладения, право осуществлять суд, участвовать в делах управления и т.д. К числу привилегий, более или менее общих, не зависящих от титула, можно отнести право взимать ренту и налоги с жителей своих земель, право охоты, кровной мести, право носить яркую одежду и шелк, иметь герб. Особые привилегии, такие, как освобождение от королевских налогов, давались за службу и были ненаследственными, как и ранги. Основным источником ненаследственных привилегий была военная служба.

В начале XI в. Адемар Шабанский, создавая свою «Хронику» еще отделял principes и nobiles от остальных воинов (miles), призывая их нести всю ответственность за то, что делают их подчиненные². Людовик Святой в своем письме о походе в Египет также разделял баронов и рыцарей³. Но в виду значимости военной службы и войны в целом в жизни средневекового общества с XII в., действительно общим обозначением благородных людей всех видов и рангов и, во многом, синонимом noble (в смысле благородства, знатного происхождения и личных достоинств) становится слово «рыцарь»: chevalier (фр.), chivalry, knight (англ.), ritter (нем.), miles (лат.). «Как показал на основе анализа грамот Ж. Дюби в работе по Макону, в этом регионе около 971 г. термин fidelis, vassus заменяется термином miles. К 1032 г. miles – это вообще особый титул, который вытесняет все другие вербальные формы, выражавшие социальное превосходство, а к концу XI в. этим словом обозначают аристократов Макона, семейную группу, а также границу по отношению к rustici».¹

Слияние рыцарства и нобилитета происходило по-разному в различных регионах. «Так, в течение всего XII в. в Лотарингии и немецких землях noblesse (воплощавшая свободу) противостояла рыцарству (несвободному). Обращает на себя внимание, что обозначение рыцаря в германских землях – kneht, dienstman. Применительно к Германии справедливой кажется дефиниция рыцарства, данная А. Борстом: "рыцарство – это соединение господства и службы". Знать четко отделена от рыцарства, ее представители связаны между собой властью и происхождением; рыцари же являются скорее домашними слугами. Контраст между Herrschaft и Dienst долго сохранялся в Германии. Здесь еще в XIII в. аристократия жила по принципу противопоставления между Herren von geburte fri (свободнорожденные господа) и diensman, riter und kneht (вассал, рыцарь, слуга). Для последних путь наверх был достижим через министериальную службу и браки со знатью. Считается, что слияние рыцарства и знати было затруднено наличием в Империи сильной центральной власти и немногочисленностью шателянств, а также слабым движением Божьего мира». ²

В то же время во Франции, где процесс политической раздробленности зашел далеко, знать не была жестко отделена от рыцарства. Слуги шателенов возвышались, получая благодарность за службу от господ, привилегии и права рыцарства росли. «Сами шателены становятся графами и герцогами; в XII в. влиятельные семьи старой знати оказываются связаны кровными (брачными) узами с большинством шателенов и виконтов, а в XII–XIII вв. и потомки простых рыцарей за счет браков, заключаемых в результате службы, и приобретаемых в итоге нрав и привилегий вливаются в знать. Если слияние рыцарства и знати происходило во Франции в начале XII в., то в других регионах (Империя) – не ранее XII – начала XIII в. Повсеместно milites в это время воспринимают как аристократию второго ранга, но во Франции рыцарь по статусу все же ближе к сеньору, а в Германии – к крестьянину. Таким видится соотношение знати и рыцарства большинству историков».¹

Традиция отождествлять рыцарское служение и нобилитет связана и с тем, что в некоторых регионах более именитые профессиональные воины отстранили от военного дела общинников, горожан и крестьян (ополчение)², окончательно отождествив высокое общественное положение и военные занятия. Во второй половине XII в. рыцарство становится более закрытым, увеличиваются расходы на воинскую службу, вместе с тем уменьшается число рыцарей.³

Рыцарь стал всеобщим идеалом, так именовали не только нобилей, но даже королей. Неверно было бы сказать, что статус рыцаря был тождественен принадлежности к знати или даже личную свободу, но более верно обратное – большинство знатных людей стремились быть или именоваться рыцарями, поскольку не только служба (которую, собственно, не все хотели нести), но и вся культура, с этим связанная, была знаком высокого престижа. Рыцарственность стала идеалом.

Слово nobility в XI-XIII в. по-прежнему сохраняло значение идеала, а не только экономического или политического положения. «Благородным» мог быть не только магнат или рыцарь, и наоборот, каким бы знатным ни был конкретный человек, за свое поведение он мог быть назван «неблагородным». Идеальное содержание благородства также не было единообразным, состояло из многих пластов, различалось у отдельных народов и даже групп, которые могли следовать примеру ярких личностей как в добродетели, так и в пороке.

«Превосходство великих имеет одну достохвальную черту, быть может, более любой иной их привечающую; оно внушает любовь в сердца даже на расстоянии, так что люди более низкого звания усваивают себе добродетели высокородных, чтя примеры достоинства (exempla), которым они не смеют надеяться следовать».¹