1 См.: Кузьмина и. Б., Немченко е. В. Синтаксис причастных форм в рус­ских говорах. М., 1971.

1 Кузнецов п. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология, м., 1953, с. 248.

Памятники письменности не могут дать ответа на поставленный вопрос. Дело в том, что использование кратких действительных при­частий в предикативной функции чрезвычайно характерно для древних славянских текстов, в том числе и книжно-славянских, продолжавших старославянские традиции. Более того, древне­русские тексты, в отличие от старославянских, где действительные причастия выполняют функцию «второстепенного сказуемого», тождественную функциям современных деепричастий (ср.: Видгь-выие же клеврети бывъшаа. съжалишяси з/ъло — 'Товарищи же, увидев случившееся, очень опечалились'), постоянно дают примеры функционального равноправия причастных и спрягаемых форм, что подчеркивается не только включением подлежащего в причастную конструкцию (как в приведенной фразе), но и употреблением соеди­нительных союзов между теми и другими формами: И вьсь уставъ испьсавъ и посъла; И сеувгьдгьвъ Стоплъкъ посълавъ два варяга и прободоста и мечемь в Усп. сб.; Игорь же возргьвъ на 'нбо и вид/ъ слнце стоящеякомсць... Они жеоузргьвше и видиша ecu в Ип. лет. И тем не менее такие построения не могут быть непосредственно связаны с «новым перфектом», так как они полностью лишены... значения перфекта. И эго понятно, ибо «новый перфект» (как и перфект вообще) является принадлежностью диалога, между тем как известные случаи употребления предикативных причастных форм связаны с текстами повествовательными, в которых «второ­степенное сказуемое», выраженное кратким действительным при­частием (не только прошедшего, но и настоящего времени: И хотя удрьжатися и не можааше в Усп. сб.), имеет давнюю книжную традицию, в языке старославянских переводов, между прочим, пол­ностью соответствующую конструкциям греческих оригиналов.

Можно высказать уверенность в том, что устойчивость традиции употребления кратких причастий в предикативной функции могла поддерживаться ее соответствием конструкциям живой речи; но это соответствие допустимо и для того периода, когда причастия исполь­зовались в «доперфектной» функции. Впрочем, некоторые примеры употребления причастий, отмеченные в новгородских берестяных грамотах с XII в., очень напоминают фразы диалектологических записей с «новым перфектом»: Се Жядъке пославъ. ябетника дова и пограбила мя. въ бра/пни долгъ (...) а възборони емоу; А се пакы шьдощи воземи десять гривьно ногатами. В более поздних деловых текстах встречаются примеры, где причастная форма соот­несена с настоящим временем: Князь мештеръ поимавъ ихъ а держитъпо городомъ в Пол. гр. XV; И судья възревъ в грамоту и в грамоте пишет в Яр. гр. 1495—97.

Долгое время «новый перфект» считался особенностью северо­западных великорусских говоров. Однако исследования последних десятилетий показали, что он распространен в подавляющем боль­шинстве великорусских говоров, в том числе и е южновеликорусских (на территории старейших восточнославянских поселений; в соот­ветствии с современным диалектным членением — в западных и юго-западных говорах), а также в говорах других восточнославянских языков; причем на территории Белоруссии фиксация этой формы «редеет» лишь в ареале полесских говоров. Если иметь в виду терри­торию Древней Руси, то «нового перфекта» (представленного хотя бы отдельными примерами) не оказывается только в говорах Росто-во-Суздальской земли и ее колоний (чем и объясняется отсутствие его в системе литературного языка, нормы которого формировались под влиянием диалекта Москвы). Изоглосса этого явления совпадает со множеством изоглосс диалектных особенностей, распространяв­шихся в период обособления северо-восточной диалектной зоны, т. е. примерно с конца XI—XII вв. Данные лингвистической географии, следовательно, подтверждают вывод о завершении процесса преоб­разования древней славянской системы прошедших времен в восточ­нославянских говорах до XII в.

Развитие «нового перфекта» связано с функциональной перестройкой обра­зования на -л. В самом деле, принципиальное отличие значения перфекта от зна­чения аориста (а отчасти и имперфекта) связано с указанием на наличное состоя­ние, что и объединяет перфект с «предбудущим» и «предпрошедшим», где также указывается на состояние, которое вполне оформится (или оформилось) до за­вершения (или начала) следующего действия (в будущем или прошлом). Именно этим было обусловлено оформление древних аналитических форм с причастием прошедшего времени (на -л) как формы, актуализирующей значение состояния как результата прошлого действия. По мере гого как форма на -л принимала на себя собственно значение процесса (действия, а не признака предмета), она, естественно, теряла значение признака как результата прошлого действия, т. е. теряла собственно причастное значение, необходимость в котором постоянно возникает в диалоге (ибо надо сообщить не то, что он приехал в смысле 'завер­шил процесс', — потребность в выражении этого значения обычно возникает в рассказе, — а то, что 'он находится здесь, а не в отъезде'). И коль скоро при­ехал получило значение 'совершил действие' (что в древнерусском выражалось формой притха), то для указания на наличное состояние начинает использо­ваться форма приехав(иш)— 'является приехавшим'.

Закрепившись в этом значении (т. е. только в функции предиката, следова­тельно, с утратой форм косвенных падежей), формы типа приехавший) начинают использоваться и при указании на состояние разных временных планов. См. диалектологические записи: Уходили—еще солнышко не вставши было (состоя­ние в прошлом — в период осуществления другого действия); Погибши сын у меня ('теперь его нет'; в северо-западных говорах встречается вспомогатель­ный глагол: Мы не ездивши естясо своей деревни); Магазин будет закрымша (указание на сосюяние в будущем).

§ 213. С историей перестройки древней системы прошедших времен отчасти связана и судьба плюсквамперфекта в русском языке, если иметь в виду не книжно-литературную традицию, а историю живой речи. В этом плане, естественно, может рассматриваться лишь история «русского плюсквамперфекта», который как форма до сих пор сохраняется в украинском и белорусском языках (укр. ходили були; бел. я быу зрабиу) и в некоторых северных русских говорах (главным образом в иноязычном окружении): оилшо не собрались были, был остался от отця, у ей была болела голова и т. п. Будучи довольно редкой формой, плюсквамперфект в значении «нейтраль­ного» указания на предшествование прошлому действию или состоя­нию (Хот/ьхомъ с ними ради битися но оружье бяхомъ услали напередъ в Лавр, лет.) известен, как правило, повествовательным книжно-литературным текстам. Что же касается памятников деловой и бытовой письменности, то начиная с древнейших они используют плюсквамперфект лишь в случаях, когда обращается внимание на действие, прерванное или «отмененное» следовавшим за ним дей­ствием в прошлом. См.: А что былъ отялъ бра(т) твои Алек-сандръ. пожне, а то ти княже не надобгъ в Новг. гр. 1264—65 (ср. обозначение действия того же временного отрезка, но без ука­зания на «отмену» его результатов: А что, 'кнже брать твои Алек-сандръ дгьялъ насилие на Новгьгородгь. а того ся кнже отстоупи — «отменять» нечего, но 'не делай так'); Ярославъ былъ оуставилъ и оубшпи. нъ снве его оуставиша по отьци на куны в Р. пр. (плюс­квамперфект явно связан с констатацией отмены прежнего порядка; ср. указание на предшествование без подчеркивания «отмены» ранее установленного: А ино все яко же Ярославъ соудилъ. тако же и снве его оуставиша); Въ тыи жо день по его слову приготовилися есме была и рекли есме Прокопай, се мы готовы, поедимъ... Про­копай на конь свои уседъ поехалъ у Витьбескъ. а наю братью попу стиль в Рижск. гр.

По-видимому, во всех приведенных примерах мы имеем дело с явлением узуальным: общее значение предшествования, свойствен­ное плюсквамперфекту и реализуемое в текстах повествовательных, в диалоге оказывается актуальным лишь в случаях, когда необхо­димо подчеркнуть его «незавершение» или «отмену» последовавшим затем действием. Это, первоначально частное, значение постепенно и закрепляется в качестве основного. К сожалению, записи диалект­ной речи, сохраняющей плюсквамперфект, как правило, не дают контекста, и нельзя проверить, какие именно условия вызывают появление в диалоге конструкций типа собрались были, была болела ¹. Между тем в тех редких случаях, когда контекст позволяет это про­следить, значение «отмененного» прошлого очень заметно: Земля была высохла но опеть промокла (Арх. губ.); из записей В. И. Чернышева: Был паехал а ево не взяли (Моск. губ.). Ср.: А который, деревни отоималъ быль князь Волсдимеръ... а те де­ревни потянуть (к Москве) в Моск. гр. 1389.

В условиях утраты спрягаемой части вспомогательного глагола (болела была из болпла была есмь) значение «отмененного» прошлого целиком сосредоточивается на форме был-, согласовательная функ­ция которой оказывается избыточной. Создаются условия для пре­вращения этой части сочетания «форма на -л + был-» в неизменяемый показатель модально-временного значения [подобно бы, буде(т) и т. п.]. Так оформляется конструкция типа (за)болел было, пошёл было, встречающаяся во всех великорусских говорах и известная литературному языку (см.: Он ударил по лошади: бедное животное пошло-было рысью, но скоро стало приставать и через чет­верть часа пошло шагом у Пушкина).

Если диалектологи фиксируют остаточные формы плюсквам­перфекта только в говорах, распространенных к северу от Москвы, то это можно объяснить тем, что превращение был- в неизменяемый показатель «отмененного» прошлого активнее протекало в акающих говорах, более резко противопоставляющих ударные слоги безудар­ным: закрепившись в постпозиции к спрягаемому глаголу, было фактически превращается в энклитику, что и ускорило его изменение в постпозитивную частицу (ср.: пошло-было у Пушкина, привелъ боло в письме Аввакума — явное отражение редукции). И это оказывается не отмеченным наблюдателями, считающими, что они имеют дело с конструкцией, тождественной литературным сочета­ниям формы прошедшего времени с было. Между тем южновелнко-русские деловые памятники начала XVII в. дают не меньше приме­ров с «плюсквамперфектом», чем северные, иногда параллельно используя в них было и изменяемую форму. Вырванные из контекс­та, они, как правило, производят впечатление традиционного плюс­квамперфекта — со значением «нейтрального» предпрошедшего: И запись на то помгъсье мшь были дали...; И пошли были на них в ночи..., Онъ почел был осиливать батюшка моево... Однако широ­кий контекст (иногда всего документа в целом) каждый раз позво­ляет заметить, что такая конструкция появляется в связи с необхо­димостью подчеркнуть «неосуществление» или «отмену» более ран­него действия или состояния последующим. См. в курских грамотах 20-х годов XVII в.:

«Ннъшнего (1620)-го го(ду) поступилис мнъ тот Игнатеи да ЛЬвонтеи своего пом1-.(сь)я... и запис тог Игнатеи да ЛЬвонтеи на то помъ(сь)е мнтз были дали в пятидесят рублехъ чго было имъ то помв(сь)е справи(гь) за мною... И ннъш­него ж (1620)-го го(ду) за педелю до Покрова стеи бцы начевал у меня тот Игнат Мяхкои и умысля воровски покрал у меня в начи в ызбе не коро(бь)и гб помест­ные записи и пократчи в ночи от меня з двора побежалъ»;

«...А дошли было они ихъ (татар) на полдпъх верхъ ръчки Лещина и при­ходись) на них не поемпли... А татаровя стаявь пошли Myравскимъ шляхомъ... И ходили ['следовали'] з белагородцы за тъми татары до Мерчика... И дошли было гсдрь тЬх татар на Мерчику. И пошли были па них в ночи з белагородцы пехотою всъ. А послали перед собою вожа белогородца Гришу Селипского с то­варищи осмотре(ть) которым бы мЪсто(м) притн(ть) на них пехотою. И Гришка Селипскси с товарищи заблудил и к головам в той ночи не бывал. И головы на татар в той ночи потому не пошли — чаели тово, что тово Гришку с товарищи взяли татарове, и поворотилися х кошу»;

«Я (его) не бивал и не грабливал и руки ему не переламливал и бороды не выдирал, а шол за отцом своимъ подале. И как батюшка мои подрался... я то(го) Пегрища сопхнул з батюшка свое(го), какъ онъ почел был осиливать батюшка моево».

В текстах второй половины XVII в. «отмененное» (или незавер­шенное) прошлое действие выражается обычно формой, которая свой­ственна ему и сейчас: А какъ началъ царствовать (Лжедмитрий), и в Росийскомъ государстве учалъ было заводить вновь в/ъру папижскую... и ему того не потершъли у Котошихина; // Пашковъ вел/ьлъ (сына Ивана) кинуть в студеную тюрьму, гдгь я сид/ълъ: начевалъ милой и замерзъ было тутъ. И наутро опять вел/ьлъ к матери протолкать;... в ыную пору бивше меня на колъ былопосадиль,да ешрбогъ сохранилъ у Аввакума; ср. у негоже с изменяемой формой бывшего вспомогательного глагола, но с тем же значением: Надавали были кое чево во имя Христово люди добрые много, да все осталося тутъ.

Материал деловых памятников и условия современного употребления быв­шего плюсквамперфекта заставляют обратить внимание на то, что и в древних повествовательных текстах плюсквамперфект используется либо в тех случаях, когда надо зафиксировать состояние, уже наличное к моменту осуществлявшегося в прошлом действия (И приде Ростовоу. и въ то вртмя оумьрлъ бяше Михалко в Новг. лет. — обращено внимание па то, что ко времени прибытия Мстислава в Ростов Михалко был уже мертв), либо с «имплицитным» (не выраженным явно, но заключенным в контексте всего повествования) значением нереализованного или «отмененного» последующими действиями более раннего действия или со­стояния. Так, употребление плюсквамперфекта во фразе Оу Ярополка же жена грекиии б:ъ и бяшебыла черницею. бп> бо привелъ оць егоСтославъ и едою за Яро­полка в Лавр. лет. заставляет обратить внимание на то, что, во-первых, став монахиней, женщина не должна была возвращаться к мирской жизни, следо­вательно, здесь не просто 'прежде была монахиней', а 'была было монахиней, по затем стала женой Ярополка', а потому, как выясняется из последующих записей, сын ее Святополк оказался «окаянным», отъ грпховышго бо корене зълъ плодъ бываешь, понеже была бгь мати его черницею; во-вторых, летописец сооб­щает, что Святослав вывез се из монастыря красы ради лица ея, видимо, прельстив­шись сю; следовательно, ке просто 'привез раньше, чем выдал за Ярополка', а безусловно: 'привел было (себе), но отдал за Ярополка' (иначе при данной последовательности форм плюсквамперфект вообще не было бы). Точно так же появление плюсквамперфекта во фразе Ту о'се къ нимь и anopootceee пршъхаша. ихже бяхуть послалгь языка ловить в Пп. лет. теперь заставляет обратить вни­мание на дальнейшее изложение, из которого следует, что языка разведчики не поймали, следовательно, и здесь употребление формы связано с тем, что зада­ние не было реализовано.

История форм ирреальных наклонений

§ 214. Если сослагательное наклонение уже в древнерусский период приобретает в живой речи ту форму, которая характерна для него и в современном языке (см. § 202), то формы повелительно­го наклонения претерпели в процессе развития языка довольно существенные изменения. Общее для этих изменений, если от-Елечься от истории форм отдельных глаголов в разных говорах, заключается в том, что прежние, зафиксированные памятниками письменности формы множественного числа (не говоря о формах двойственного числа) повелительного наклонения были утрачены. Современные формы неединственного числа как в литературном языке, так и во всех гоЕорах (при всем их различии в образовании форм отдельных глаголов) являются новообразованиями, созда­ваемыми путем агглютинации показателя множественности к форме единственного числа.

Следует отметить, что глаголы, сохранившие в русском языке отдельные нетематические формы (дам, еж),«материально» не утра­тили прежних форм множественного числа повелительного накло­нения, а стали использовать их с новым грамматическим значением настоящего-будущего времени, заменив ими непродуктивные не­тематические формы: вместо дам(ъ) — даете, пм(ъ) — гьсте теперь повсеместно употребляются бывшие формы множественного числа повелительного наклонения дадим — дадите, едим — едите. Со­хранились «материально» и формы единственного числа этих гла­голов, где конечный шипящий после падения редуцированных подвергся оглушению: <3а!ш] < даж <; дажь, е\ш\ < еж < пжь. Закрепление результатов оглушения в орфографии явно обуслов­лено аналогическим сближением таких форм с флексиями 2-го л. ед. ч. тематических глаголов: дашь, ешь, как идешь, ходишь \сш(ь) сохраняет также и значение повелительного наклоне­ния].

В живой речи изменение грамматического значения прежними формами повелительного наклонения нетематкчеекпх глаголов и замена их новообразованиями, судя по показаниям памятников письменности, осуществились очень рано. Даже в книжно-лнтера-турных текстах уже в XI в. наряду с традиционными встречаются формы дай («Изборник» 1076 г., «Галичское евангелие» 1144 г., Лаврентьевская летопись и др.) и дайте (въдаите, выдайте и др.), которые оказываются едва ли не единственно возможными в нели­тературных текстах, — со значением совершенного вида (т. е. вместо дажь, дадите), хотя генетически они и связаны с основой несовершенного вида daj- (даю). Встречающееся параллельно написа­ние пжь после падения редуцированных не может отражать звон­кого конечного согласного и лишний раз напоминает о хорошей орфографической выучке древних авторов (написание гыиь впервые встречается у Аввакума); ср. отмеченную в «Повести о Горе Зло­частии» форму 1ъжте (не тдите), хотя она явно отражает новое обра­зование формы повелительного наклонения.

§ 215. История формы единственного числа повелительного наклонения связана, как обратил внимание Л. А. Булаховский, с особой акцентуацией форм побуждения, выделяющей в них удар­ный слог резче, чем в других глагольных формах. Это имело след­ствием утрату конечного гласного формы, если он оказывался в без­ударной позиции: еста[п] вм. более ранней формы въетани, ре[ш] вм. рплси, знаЦ] вм. зна\]и\. В современной системе глагольных форм образования типа режь, знай могут интерпретироваться как произведенные от основы настоящего времени посредством нулевого аффикса (реж-ут, знаЦ]-ут); однако исторически они оформились именно в результате редукции безударного [и]. Об этом говорит оформление повелительного наклонения от основ настоящего вре­мени I—II типов, где конечный согласный, некогда находившийся перед гласным переднего ряда, остался мягким (в случае нулевой аффиксации основы настоящего времени в повелительном наклоне­нии было бы «стан», «трон», а не стань, тронь). О том же говорят и диалектные формы, когда при перенесении ударения на основу (в связи с аффектацией формы побуждения) [и] также подвергается редукции; см. проникающие в просторечие формы типа глянь (вм. взгляни), положь (вм. положи).

В соответствии с нормами литературного языка -и в безударном положении сохраняется при скоплении согласных в конце основы (крикни, исполни, исчисли; формы типа узедоми по происхождению книжно-славянские), а также в образованиях с приставкой вы-, «перетягивающей» на себя ударение: вынеси (ср. неси), выведи (ср. веди), выпиши (ср. пиши); по аналогии с этими образованиями в раз­говорной речи постоянно можно встретить выправи (ср.: правь, поправь), вь'1броси (ср. брось).

Формы 2-го л. мн. ч. образуются присоединением показателя множественности -те к форме единственного числа: естань-те, знай-те, крикни-те, ходи-те. Тот факт, что для глаголов с основами настоящего времени III—IV типов эта форма в известных случаях совпадает с древнерусской, является результатом совпадения, а не сохранения старой формы Гер.: режь-те при др.-русск. р/ъжи-те, исправь-пге при др.-русск. (ис)прави-тс в тех случаях, ког­да форма единственного числа не имеет условий сохране­ния конечного -и].

Судя по показаниям памятников письменности, преобразование форм повелительного наклонения в живой речи началось достаточно рано, хотя в текстах книжно-литературных этот процесс получил отражение лишь с XV в. (см. в Ипатьевской летописи: буть, видь, оставь, погьдь; не гьздь, лязьте, не правьте, станьте, молъсьте). Памятники бытового и делового письма отражают такие формы значительно раньше, хотя, разумеется, и здесь они до XVI в. не являются господствующими. Старейший пример зарегистрирован в новгородской берестяной грамоте XII в.: Не ходь ко Шедьре; все остальные известные случаи относятся к XIV и последующим столе­тиям: прикаж, да сыпль съби в клить, не обидьте, не двиньте в Новг. гр. XIV; будь в Гр. 1391; поедь в Гр. 1409. Некоторые авторы XVI — XVII вв. хорошо отражают условия проникновения таких форм в тексты: так, в письмах Курбского (XVI в.) обычно встре­чаются формы с-и (буди, избави, остави, слыши), но в цитации посло­вицы и «сниженном» (не связанном с религией) обращении находим: вгьрь, образумься; Аввакум при обычных формах на -и (Боже мило-стивъ буди; Плачи суетного жития своего) в нарочито сниженных фрагментах своего «Жития» употребляет явно разговорные: зажмурь глаза-т/ь, плюнте, поплач-ко.

Диалектная речь отражает последовательное распространение редукции [и], связанной с перенесением ударения в формах повели­тельного наклонения на основу. Не только на юге (в акающих гово­рах), но и на севере широко отмечаются формы типа: выпрось, отворь, пасддь, подь, покажь, прогонь. Формы множественного числа везде последовательно образуются от формы единственного: выпросьте, отворьте, покажьте, робьте.

§ 216. Ситуативные условия употребления повелительного на­клонения таковы, что постоянно возникает необходимость в побуж­дении к совместному действию с говорящим других лиц, т. е. необходимость в инклюзивных формах 1-го л. неединственного числа.

Утрата древних форм неединственного числа повелительного на­клонения (причину которой пока трудно объяснить) отнюдь не озна­чала утраты необходимости в самих таких формах, которые и сложи­лись в великорусских говорах как новообразования. При этом в по­велительном наклонении в силу коммуникативной потребности оформились уникальные для системы современного языка формы 1-го л. дв. ч. (разумеется, инклюзивного), которые говорящий использует, чтобы предложить собеседнику выполнить что-либо вместе с ним: Пойдём! Давай сделаем! В тех случаях, когда необхо­димо побудить к совместному действию ряд лиц, т. е. когда возни­кает необходимость в форме 1-го л. мн. ч. (инклюзивного), она обра­зуется так же, как и форма 2-го л. мн. ч. — прибавлением показа­теля множественности -те: Пойдёмте! Давайте сделаем! Формы эти исключительно разговорные, поэтому проследить время их появления по памятникам письменности невозможно.

ПРИЧАСТИЕ

ИМЕННЫЕ ФОРМЫ ГЛАГОЛА В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ

§ 217. Именные формы глагола представлены в древнерусском языке инфинитивом, супином и причастиями, образованными от глагольных основ, сохранявших свое видовое значение, что и отли­чало их от глагольных имен [ср.: строить, построить — строй(ка), строение, построение]. Именные формы, находившиеся вне накло­нений, т. е. лишенные категории модальности, были противопостав­лены спрягаемым формам по синтаксическим функциям: как и имена, они использовались в качестве второстепенных членов предложения и могли употребляться в функции подлежащего (что для спрягаемых форм полностью исключено), а в качестве сказуемого употреблялись только в сочетании со спрягаемой формой, т. е. вели себя в предло­жении как имена.

Следует, однако, учитывать, что в грамматической системе древ­нерусского языка собственно именными, объединявшими именные признаки с глагольными, были только причастия, в то время как инфинитив и супин могут быть отнесены к именным формам лишь с точки зрения генетической: в плане синхроническом они представ­ляли собой неизменяемые образования, произведенные от глаголь­ных основ посредством формообразующих аффиксов и не сохраняв­шие никаких именных признаков.

§ 218. Супин уже в древнерусском языке начального периода использовался только в функции второстепенного члена предложе­ния с целевым значением при глаголах движения и напоминал о своей связи с глаголом лишь видовым значением основы, но утратил способность управления В без предлога (при супине, как и при имени, объект употреблялся в форме Р): На Озвадо ехапги з в /ь р и гонитъ в Новг. гр. 1264—65; И онъ шолъ с темь человекомъ соли весить в Рижск. гр.; Посла Ярополкъ искать брата своего в Лавр, лет.; Ихъ же бяхоуть послали, языка ловить в Ип. лет.

Примеры употребления супина в древнерусских памятниках письменности относительно редки, ибо в той же функции часто использовался и инфинитив (Посъла призъвати, а не призъватъ в Остр, ев.; Ехали тамо твердити миръ, а не твердить мира в Смол. гр. 1229), как это наблюдается в современных восточно­славянских литературных языках и в диалектной речи. И тем не менее сомневаться в принадлежности супина системе древнерусского языка (хотя, может быть, и не всем диалектам) не приходится: северновеликорусские говоры (прежде всего в иноязычном окруже­нии) изредка дают примеры употребления супина в целевых кон­струкциях (типа Иду пахат; Пошли рыб ловит).

§ 219. Инфинитив в древнерусском языке, как и в старо­славянском, характеризовался аффиксом -та (би-ти, писа-ти, ходи-ти), но от основ I типа на задненёбный согласный древнерус­ский инфинитив, в отличие от старославянского, оканчивался на -чи: мочи < *mog-ti, речи <с *rek-ti (ст.-сл. мошти, решти).

По данным памятников, в древнерусский период инфинитив устойчиво сохранял формант -ти (как и -чи), который количественно преобладает и в собственно великорусских текстах (после XIV в.), включая деловые. Инфинитивные образования с этим формантом в настоящее время сохраняются в украинских и северновеликорус-ских говорах (наиболее последовательно — к северу и северо-востоку от Москвы). Однако в белорусских (кроме пограничных с украинскими) и южновеликорусских, а также переходных средне­великорусских говорах (включая район Москвы) -ти сохраняется лишь под ударением (т. е. от основ I типа не на задненёбные): вести, мести, нести (как и вымести, вьтести); при ударении на основе -и утрачен: висеть, писать, ходить, как и мочь, печь, стеречь, а также прясть, сесть, (у)пасть и т. п. Тот факт, что утрата заудар­ного и в инфинитивном суффиксе (очень напоминающая аналогичное явление в формах повелительного наклонения) характеризует только акающие говоры, заставляет исследователей связывать это изменение с редукцией напряженного заударного гласного. Про­следить время развития этой черты невозможно, ибо она должна была развиться в диалектах, не представленных ранними памят­никами письменности. Между тем есть основания предполагать, что преобразование инфинитивного суффикса могло происходить очень рано. Редкие примеры типа садить (вм. садити) отмечаются с XIII в., а в памятниках XV — XVI вв., в которых преимуществен­но продолжает употребляться -ти, относительно немногочисленные примеры с -ть не связаны с традиционными глагольными словами. Ученые обратили на это внимание, исследуя особенности языка «Домостроя»: при соотношении образований на -ти/-ть == 7/1 ред­кие примеры с -ть характеризуют в этом памятнике только разго­ворно-бытовую лексику: бить, бранить, вывалять (хлебы), залить, засыпать, поддать, прополоскать. Видимо, ко времени создания «Домостроя» инфинитивные образования на [-т'1, явно противо­поставлявшиеся книжным на -ти, в разговорной речи уже были вполне устойчивыми и обычными.

В ареале [-т'1 наблюдается довольно последовательное перенесе­ние ударения на основу в инфинитивных образованиях от основ I типа, где, следовательно, также оказывается I-t'J: весть, месть, несть, как красть, прясть, (у)пасть. Эти образования известны и говорам вокруг Москвы и встречаются в произведениях русских писателей конца XVIII — начала XIX в. (у Сумарокова, Держа­вина, Дмитриева, Пушкина, Гоголя и др.). Но их ареал уже, чем ареал форм на I-т'] от основ на гласные: их нет на северо-западе (в частности, в псковских акающих говорах), а на территории Белоруссии они встречаются лишь вдоль границы с южновелико-русскими говорами.

В отношении рассматриваемых форм карты атласа белорусского языка дают очень интересную картину, представляющую как бы пространственное отра­жение временной последовательности процесса: узкой полосой вдоль восточной границы Белоруссии распространены формы типа месть, несть (фонетически в разных говорах: ме[с'ц'\, нг[с'ц'] — ме[с'1, не[с'\); к западу тянекя глубокий массив говоров, сохраняющих в инфинитиве -и, но с оттянутым на основу ударе­нием: мести, нести; еще далее к западу инфинитивные образования от основ I типа сохраняют старое ударение: мести, нести (фонетически [м'ас'ц'й] — [н'ас'ц'н], [м'есты] — [н'есты]), но класти, сейш.

В говорах северного Заволжья (в частности, владимиро-поволж-ских), где -ти независимо от ударения сохраняется наиболее после­довательно, от основ I типа на задненёбные обычны контаминнрован-ные инфинитивные образования: пек-чи (пек-у + печи), помегчи и т. п. Условием такой контаминации могло быть отмечавшееся выше совпадение основы инфинитива и основы настоящего времени у глаголов этого класса. С. П. Обнорский, видимо, был прав, считая образования на -кчи относительно новыми. Развитие таких форм отражает реализацию общей тенденции к обобщению морфологи­ческого строения словоформ с одним и тем же грамматическим значением.