1 См.: Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров, с. 191.

Дело в том, что в старейших северных говорах — к югу от ареала ферм с -амы, -ама и до северных границ средневеликорусских гово­ров — распространены формы Т с синкретическим окончанием Д-Т -ам (как и для прилагательных и местоимений): за новым домам (как к домам), с рукам (как по рукам). Изоглосса таких форм указывает на то, что они оформились в древненовгородском говоре в период его обособления, т. е. не позднее XIII в. ¹ А поскольку моделью для них явилось совпадение форм Д-Т дв. ч. (ср. распро­странение реликтов форм Т дв. ч. с флексией -ама на окраинах именно этого ареала) и, следовательно, развиваться они могли не позднее периода разрушения двойственного числа как категории грамматической, то хронология, подсказываемая данными линг­вистической географии, представляется вполне реальной. В этой связи указанные Соболевским в новгородских памятниках XIII — XVI вв. формы местоимений и прилагательных на -м{ъ) (не -ми), которые должны были формироваться параллельно с формами су­ществительных на -а-м(ъ) (см.: Грпшьникы приемлешь и съ нимь есть в Мил. ев.; Со всими боящимися тебе и хранящимъ заповпди твоя в Новг. сл. XIV; съ нимъ, т. е. «с грешниками», в Сб. XV в.), могут отражать уже развивавшиеся в то время диалектные формы. Впрочем, как и в других случаях, будучи формами диалектными, они не встречаются в более поздних памятниках, создававшихся в период распространения московских письменных норм.

§ 126. Тенденция к унификации склонений во множественном числе отчетливо проявляется в развитии форм И и В: хотя в совре­менном языке, как литературном, так и в говорах, словоформы И-В мн. ч. характеризуются разными флексиями, эти различия не связаны с типами склонения существительных в единственном числе и не совпадают с родовой принадлежностью существительных.

Рассматривая развитие форм И-В мн. ч., необходимо отвлечься от имен среднего рода, которые на протяжении всей обозримой истории языка продолжали сохранять собственно родовую флексию -а, не зависевшую от типа склонения (см. бывшие основы на *-б/-/о: села, поля, знамения; бывшие нетематические основы: словеса, имена, телята). Характеризуясь во множественном числе (как и в един­ственном) единой флексией И-В, что соответствовало наиболее типичным отношениям этих двух падежей на уровне формы (во всех типах склонения издавна формы И, В совпадали либо в единственном, либо во множественном, либо в обоих числах), отдельные группы существительных среднего рода отступают от традиции (несколько шире ■— в южновеликорусских говорах) лишь в самое последнее время, когда единство форм И-В частотных имен женского и мужского рода стало прочно сложившейся особенностью парадигмы множественного числа.

То, что в процессе унификации г)орм И-В мн. ч. решающую роль сыграла тенденция к объединению флексий обоих падежей во множественном числе, представляется бесспорным и обнаружи­вается ие только в ранней унификации флексий обоих падежей внутри тех словоизменительных парадигм, где исторически они не совпадали, но и в последующем расширении такого взаимо­действия, которое отражено формами множественного числа муж. р., исторически различавших флексии И, В. См. в древних основах

на *-б, имевших в И флексию -и, а в В ы: Ангелы окрьстъ

прпстола (вм. ангели) в Изб. 1076; Человгькы зълы творяхоу (вм. человпци) в Усп. сб.; Вьрхы огорпша и притворы (вм. вьрхосе и притвори) в Новг. лет.; Приехаша послы (вм. посъли) в Новг. гр. 1270; Быша ми ось ли и рабы (вм. раби) в Пар.; Оуоюаси бп>си (вм. б/ьсы) в Усп. сб.; Нд/ьмъ въ ближьняя вьси и гради (вм. грады) в Мил. ев.; Придохомъ... на холопы и на конюси свое (вм. конюхы) в Новг. лет.; Видпхъ и зв/ьри и гади (вм. гады) в Ап. Общая тен­денция проявляется в том, что в дальнейшем, по мере развертывания унификации склонений во множественном числе, во всех, без исклю­чения, группах существительных устанавливается обязательное тождество флексий И-В (если оставить пока в стороне вопрос об оформлении категории одушевленности); более того, как в говорах, так и в литературном языке во всех случаях, где норма допускает варьирование формы в И и В мн. ч., это варьирование в равной степени относится как к И, так и к В (ср.: совр. тракторы — трактора, цехи — цеха; в южновеликорусских говорах: площади — площади). Сам же процесс реализации общей тенденции к объеди­нению форм И, В в истории разных групп существительных осу­ществлялся неравномерно и разными путями — в зависимости от особенностей отдельных словоизменительных парадигм и взаимо­действия с иными частными тенденциями, определявшими развитие форм множественного числа отдельных групп существительных.

Рассматривая историю унификации форм множественного числа в соответствии с общей тенденцией к отождествлению флексий И, В, нельзя не обратить внимание на то, что в унаследованной древнерусским языком системе склонений наблюдались «перекре­щивающиеся» совпадения форм (исключая существительные сред­него рода), которые и создавали фактическую основу унификации: И воевод-ы, земл-гь — стол-и, кон-и — кост-и, гост-ие — сын-ове — камен-е; В воевод-ы, земл-гь — стол-ы, кон-гь — кост-и, гост-и — сын-ы — камен-и.

Очевидно, что в плане реализации тенденции к отождествлению форм И, В основные изменения должны были коснуться существи­тельных мужского рода, ибо существительные женского рода, независимо от типа склонения, издавна имели единую форму И-В (как и склонявшиеся по типу основ на *-а имена мужского рода со значением лица: воевод-ы, слуг-ы) или отождествили формы И, В достаточно рано. Тот факт, что в качестве такой общей, единой для обоих родов оказалась флексия -ы/-и, указывает на активизацию процесса унификации парадигм после падения редуцированных, когда наметилось фонологическое объединение гласных [и, ы], получающих на функциональном уровне значение фонетических вариантов одной фонемы. Именно в этих условиях флексии И, В воевод-ы, жён-ы, стол-ы, сын-ы — кон-и, кост-и, гост-и, камен-и начинают функционировать как вариантные (фонетичес­кие) разновидности одной флексии, определяемые качеством конечного согласного «новой» основы. Это и определило дальнейшее течение процесса, в результате реализации которого ни в одном из восточнославянских диалектов не осталось следов бывших флексий мягкого варианта -гь: H^jB вод-ы/зёмл-и, сто­л-ы /ключ-и.

В плане относительной хронологии процесс унификации флек­сий И и В мн. ч. муж. и жен. р. должен был завершиться после распространения категории одушевленности на формы множествен­ного числа имен со значением лица, но до включения в эту катего­рию названий животных. Этим объясняется тот факт, что названия

животных в И гш. ч. всегда характеризуются унифицированной флексиел -ы/-и: бобр-н (вм. бобр-и), волки (<Свълк-ы), медвгд-и (вм. мсдчпд-че > медвед-ье), звер-и (вм. зв/ър-ие). Напротив, существи­тельные мужского рода со значением лица, принявшие в связи с развитием категории одушевленности в В форму Р, т. е. перестав­шие упофгблять старую форму В (совпадавшую с распространяв­шейся унифицированной формой И-В мн. ч.) в связи с развитием категории одушевленности, в ряде случаев сохранили прежнюю форму И (не совпадавшую с формой И-В мн. ч.) или модифицировали ее, включлвшись в формирующиеся в новое время словоизменитель­ные парадигмы множественного числа, характеризующие отдельные группы имен, объединенные семантической или морфонологическол общностью «новой» основы.

Так, в литературном языке и большинстве говоров сохранили древнюю флексию И названия жителей с суффиксом -ан-е, попол­няемые новообразованиями: вологжан-е, горьковчан-е, курян-е, мин-чан-е (хотя в ряде говоров и они могут принимать унифицирован­ную флексию: волочан-ы, крестьян-ы наряду с волочан-а, крестьян-а). Памятники книжного характера, в которых примерно с XIII в. исчезают аналогичные формы И в кругу образований на -тель (см.: подражателе, рьвьнителе в Усп. сб.), впоследствии довольно широко используют новую форму, связанную с древней парадигмой имен типз гость: жител-ие, родипгел-ие. Под влиянием старосла­вянских текстов книжно-литературные памятники Древней Руси с XI в. спорздически употребляют в И мн. ч. флексию -ове (сын-ове) с вариантом -еае (после мягких согласных), которая для них стано­вится очень характерной (ее можно встретить в литературных тек­стах даже XVI — XVII вв.: ледове, енгьгове, уланове в Сибирских летописях XVII в.); в деловых текстах с XIV в. эта флексия обычна в форме И существительного с личным значением татарове (в XVII в, встречается вариант татаровя). В современной речи (особенно в диалектной) отражение этой флексии находим только в кругу существительных со значением лица: зятевья, кумоеья, сыново я и др ; при этом формант -ое - закрепляется здесь в качестве постоян­ного показателя основы множественного числа, противопоставляю­щего ее основе единственного числа: кумов-ьям — кумов-ьями, сынов-ьям — сынов-ьями.

В текстах книжно-литературного характера в кругу существи­тельных мужского рода формы И и В, хотя не всегда последова­тельно, различаются до XVII в. включительно, т. е. как норма: воин-и — воин-ы, город-и — город-ы, даже друз-и — друг-и, по-сланниц-ы (позднее отражение древней формы посланниц-и — в ре­зультате переходного смягчения задненёбного перед и дифтонги­ческого происхождения) — посланник-и (позднее отражение древ­него сочетания -к-ы), угодниц-ы — угодник-и. В памятниках некниж­ного характера, в частности в деловой документации XVI — XVII вв. _f устойчиво удерживают «старую» форму И лишь существитель­ные с личным значением: холоп-и, сос/ъд-и, послус-и (ед. ч. послух — 'свидетель'), хотя в этих текстах имена мужского рода выступают

только в форме с унифицированной флексией И-В мн. ч.: город-ы, жерное-ы, мастер-ы. И здесь (как и в случае сыновья) сохранение «старой» флексии, не соотносившейся с флексией В (где употребля­лась форма Р), в действительности обусловлено морфологнзацией мягкости конечного согласного основы, т. е. развитием противопо­ставления основ единственного и множественного числа, что отра­жено формами косвенных падежей: холопей, холопям (такие формы употребляли еще в начале XIX в. — А. С. Пушкин, В. Г. Белин­ский и др.); послусей, послусям (это особенно показательно, так как исторически должно было быть послух-ам); соепдей, соседям. Встре­чающиеся у писателей первой половины XIX в. формы соседы, соседов могут объясняться аналогическим выравниванием основы множественного числа по образцу основы единственного числа в речевой практике носителей литературного языка (в тот же период чаще употребляются формы соседи, соседей), как это затем произошло с формами холопы, холопов. Закрепление мягкости конечного соглас­ного в основе словоформ множественного числа черти (чертей, чертям) ¹ говорит о том, что морфологизацня этого фонетического явления происходила в живой речи.

§ 127. В кругу существительных с личным значением, утратив­ших «старую» форму В в связи с заменой ее формой Р, закрепление своеобразной формы И мн. ч., не соответствующей унифицирован­ному показателю форм И-В жен. и муж. р., — явление достаточно распространенное в диалектной речи и в системе литературного языка. И во всех таких случаях «выпадающая» из унифицированной парадигмы форма частотного для личных имен И используется языком для оформления специфической основы множественного числа, противопоставленной основе единственного числа, т. е. для вычленения формообразующих средств в системе именного скло­нения.

Именно так случилось с формами множественного числа сущест­вительного черт, где развившийся фонетически в положении перед гласным переднего ряда мягкий согласный в конце основы в форме И мн. ч. (чер!т']«; старый Р мн. ч. черт <чьрт-ъ; Д чертом < <; чьрт-омъ) переносится в словоформы остальных падежей и таким образом морфологизуется в качестве средства образования основы множественного числа че/?1т']-, противопоставленной основе един­ственного числа чер[т]-, а сохранившийся в корне форм множествен­ного числа гласный 1е] (ср. в единственном числе перед сочетанием твердых согласных: [ч^,о]рт, Wolpma), говорит о том, что закрепле­ние мягкого согласного в формах косвенных падежей множествеи-

^г Общеславянское (праславянское по происхождению) слово черт (<чьртъ) связано с языческой мифологией и потому в средневековых славянских текстах (не только клерикальных) никогда не встречается (употребляются его семанти­ческие эквиваленты — грецизм диаволъ, евангельское бгъсъ — б/ьсы и различ­ные эвфемизмы типа лукавый, враг). Поэтому современный литературный яэым должен был кодифицировать словоформы этого существительного такими, кап они сложились в разговорно-речевой практике.

2С5

ного числа должно было произойти до завершения изменения ['е > 'о] как фонетической закономерности (иначе было бы «\ч'о}р-тю>). То же происходит и в формах впоследствии утраченного рус­ским языком слова послух, где развившийся фонетически только в форме И мн. ч. [с'] (послус-и — старая форма Р мн. ч. послух < послух-ъ; Д пшлух-вм <; послух-омъ) получает значение показа­теля основы множественного числа, что с XVI в. изредка отражается в «малограмотных» текстах (послус-ей, послус-ям); между тем пере­несение [с'] в формы косвенных падежей должно было произойти не позднее процесса выравнивания основ на задненёбные в северных (будущих великорусских) говорах. И вновь, как и в предыдущем случае, факты указывают на осуществление процесса дифференциа­ции основ единственного,, и множественного числа не позднее XIII — XIV вв., что вполне соответствует утверждению о развитии противо­поставленности форм единственного и множественного числа в связи с утратой двойственного числа как грамматической категории.

Ярким примером изменения грамматического значения формо­образующего аффикса является использование древних собира­тельных образований для обозначения множественности. Частот­ность форм типа братья, дядья, князья (<кънязия) при указании на совокупность лиц (по сравнению с формами множественного числа брати, дядгь, князи с тем же реально-числовым значением) в процессе дифференциации парадигм единственного и множествен­ного числа обусловливала закрепление за ними грамматического значения множественного числа, в связи с чем прежний показатель собирательности — аффикс-/- (<<-й/-) приобретал значение пока­зателя множественности (т. е. на более общем семантическом уровне сохранял свое прежнее значение) и распространялся на все формы множественного числа. Таким образом, прежние формы наша братья, моя дядья, вся князья приобретают новое собственно грамма­тическое значение наши братья, мои дядья, ecu князья и распростра­няют аффикс множественности на остальные формы: дя\а^,-]]ям, кня\з'-)]ям, противопоставляя основу множественного числа дя[д']]-, кня1з')}-, бра[т')]- основе единственного числа дя1д']-,кня[з']-, брат-.

В некоторых работах по исторической морфологии русского языка формы типа князья, а также дядья, шурья и др. отделяются от формы братья на том осно­вании, что последняя в системе литературного языка противопоставлена осталь­ным в акцентологическом отношении — ударностью основы во множественном числе. Диалектологические данные не дают оснований для выделения этой формы, так как в говорах (где и происходил процесс переоформления словоформ типа братья, дядья в образования множественного числа) различий в акцентологиче­ской характеристике таких образований пет (произносится братья, братьям, как дядья, дядьял1). В ходе же кодификации норм литературно!о языка, которые, опираясь на речеаую практику москвичей, вместе с тем во многом сохраняли и старые книжные традиции, судя по ваему, произошло «столкновение» народно-разговорной формы множественного числа братья ('родствелники одного поко­ления') и книжно-славянской формы братья ('товарищи, сподвижника, едино­мышленники'); причем последняя служила основанием для признания формы братья (с ударной флексией) «просторечной», нелитературной, каковой она про­должав! восприниматься и в настоящее время.

В повседневной разговорной практике формы И на -ья [-j-a] с обобщенным показателем основы множественного числа -j- харак­теризовали прежде всего термины родства: братья, дядья, шурья и др., в том числе и мужья — со значением родственных отношений, отличным от прежнего, сохранявшегося книжно-литератур-вым языком значения 'мужчина' (ср. книжн. мужи). К этому кругу имен принадлежит и существительное сын, присоединившее специ­фический показатель формы к исконной для него форме И мл. ч. сын-оее, что и дало сын-oW-\]-а — с распространением на формы косвенных падежей усложненного показателя множественности •oe'j-. Этот новый аффикс в ряде говоров (прежде всего северло-великорусских) оказался более выразительным конкурентом аф­фикса -/-: диалектологами зафиксированы формы И мн. ч. бра-товья, зятевья, мужевья и др., из которых в литературный язык (кроме сыновья) вошла словоформа кумовья (с сохранением нового аффикса множественности -oe'j- в формах косвенных падежей).

Другая очень древняя группа собирательных образований, со временем также получивших значение множественного числа, — существительные типа господа, особенно широко представленные этническими наименованиями: латина, лит(ъ)ва, морава, мардт, черемиса и др. (фиксируемыми, например, в старейших записях «Повести временных лет»). Все эти образования объединяются тем, что они соотносительны с наименованиями одного липа, характери­зующимися суффиксом единичности -ин- (господ-ин-ъ, литв-ш-ъ, мордв-ин-ъ). Видимо, именно они послужили образцом для харак­терных северновеликорусских форм И мн. ч. бояр-а, вологжан-а, крестьян-а, устюжан-а, заменяющих более широкие по употреби­тельности архаические образования типа крестьян-е. Граммати­ческим основанием такой «замены» являлась все та же тенденция к обобщению основы множественного числа с твердым согласным (ср.: крестьян-в, крестьян-ам и т. д.; в «старой» форме И мн. ч. конечный согласный основы был позиционно мягким: крестья1н']е), противопоставленной основе единственного числа отсутствием суф­фикса единичности -ин-. По типу отношений между основами число­вых форм с ними совпали бывшие существительные среднего рода на *-t, сохранившие в форме И мн. ч. прежнее окончание -а после твердого согласного и получвшие в единственном числе новую основу с суффиксом -'онок (отсутствующим в формах множественного числа), включившим их в категорию имен мужского рода: ребят-а, а также поросят-а, телят-а и т. д.

В кругу личных существительных типа крестьяне в результате контаминации старой и новой форм в тех же северных говорах развиваются формы И мн. ч. крестьян-я, устюжан-я и т. п., которые А. А. Шахматов считал результатом фонетического изменения заударного -е, что для неакающих говоров маловероятно. Встре­чающиеся в южновеликорусских текстах XVI — XVII вв. формы типа крестьяня, курчаня — курченя, орляня — орленя (наряду е курчане, орляне), безусловно, отражают результат фонетического изменения в абсолютном конце слова не под ударением. Не исклю­чено, что на морфологическом урозне севернозеликорусские формы И мн. ч. типа крестьяня были поддержаны формами личных сущест­вительных типа друзья, дядья.

Особую группу составляют формы !?-В мн. ч. существительных с предметным значением типа деревья, листья, соотносящиеся с фор­мами единственного числа мужского и среднего рода. Их связь с древнерусскими собирательными образованиями среднего рода деревие, листие, уголиа и т. п. (после падения редуцированных: листье, уголье), существовавшими наряду с числовой парадигмой единичных наименований [лист(ъ) — (дъва) листа — листи, листы, пгро — (дъвгъ) пергъ — пера], несомненна. Традиционно считается, что -ья в таких формах раззился относительно поздно либо фонети­чески (т. е. листья < листье, перья <. пёрье — в безударной пози­ции), либо под влиянием имен типа братья. Оба предположения неубедительны уже потому, что в равной степени не соответствуют акцентологической характеристике таких форм: все сохранившиеся предметные собирательные имена (т. е. не получившие граммати­ческого значения множественного числа и употребляющиеся и сейчас как формы единственного числа) характеризуются ударностью флексии (ср.: бельё, вороньё, дубьё, в том числе и новообразования типа хулиганьё), так же как и получившие значение множественного числа бывшие собирательные имена, обозначавшие совокупность лиц (друзья, дядья, князья),между тем как современные формы мно­жественного числа существительных с предметным значением никогда не имеют ударения на флексии (листья, перья). Фонетичес­кое объяснение, таким образом, требует предварительного объяс­нения причин оттяжки ударения на основу, а воздействие форм типа дядья было бы обязательно связано с сохранением ударности окончания.